Утятинский летописец

Уже три месяца прошло, как тётушка Марья Афанасьевна увезла тебя в столицу. Сколько событий произошло в твоей жизни, сколько знакомств! А я по-прежнему живу в Утятине в родительском доме. Теперь, когда я лишилась единственной подруги, жизнь моя более чем когда-либо тосклива и скучна. Софья Анисимовна по-прежнему язвит, папенька по её наущению бранится, дети не ставят меня ни в грош. Единственное развлечение моё в воскресенье после заутрени в гости к крёстной зайти и посидеть в покое. О. Василий поварчивает на детей, матушка хлопочет по хозяйству, детки шалят и проказничают, а у меня на душе так-то покойно! Здесь ругают не всерьёз, а потчуют от души. Давеча крёстная парасольку подарила, я её Анисье велела прибрать до лета. Мне, право, и брать-то было неловко. Знаю я, что тяжело о. Василию семейство содержать, приход его не из богатых. А она всё пытается меня одарить, что детишек учу. Вещица миленькая, а куда с ней выйти? По Дворянской до лавки Кузнецова или по Набережной с детьми пройти? Так Вася непременно изорвёт и сломает. А Софья Анисимовна будет бранить, что я такая неловкая и неаккуратная, вещи не берегу…»

Назавтра Нюточка влетела ни свет ни заря:

– Ах, какие сани за нами присланы! С медвежьей полостью! А конь какой! Машенька, поехали же, поехали!

– Откуда у Николая Ивановича такая красота?

– Это Михаила Васильевича привезли на какую-то комиссию. И назад, Николай Иванович сговорился, нас отвезут!

В Конь-Васильевке Маше раньше бывать не доводилось. С Софи, женой Николая Ивановича, она была знакома, а вот Зизи, дочь Петрова от первого брака, увидела впервые. Это была очень странная барышня. Яркая большеглазая брюнетка, похожая на цыганку, при встрече в упор уставилась на Машу так, что той стало страшновато. Но потом она вдруг зевнула, не прикрываясь, и сказала отцу:

– Хочу верхом!

Николай Иванович мягко ответил ей:

– Нельзя, Зиночка, холодно!

– Хочу!

– Нет, Зина, нельзя!

Скоро Маша убедилась, что Зизи вполне добродушна и все окружающие относятся к ней бережно. Не только отец, но и мачеха терпеливо отвечали на её нелепые вопросы. Чтобы убедить её в чём-то, достаточно было повторить это два-три раза. Вот и сейчас она успокоилась, дала няньке застегнуть на себе тёплый салоп и отправилась бродить по заснеженной улице.

Маша ушла в комнату, где их с Нютой поселили. Она села с книгой у окна. Читала невнимательно, часто отвлекаясь на вид за окном. Благодаря этому и увидела сценку, после которой поняла, почему Марта говорила, что в семействе Петровых нехорошо.

Мимо дома неслись сани. Вдруг Зизи бросилась им напеперез. Ездок едва успел остановить коня. Цепляясь за сани, Зизи что-то говорила ему. Из дома выбежала неодетая Софи. Она взяла падчерицу за руку и что-то стала говорить ей. Не сразу, но она послушалась и пошла к дому. Кутаясь в платок и улыбаясь, Софи что-то говорила ездоку. Наконец он поднял хлыст, она отступила и сани умчались. Хозяйка пошла к дому. Увидев её сияющее лицо, Маша смутилась. Даже не зная, кто ехал на санях, она поняла, что Софи в него влюблена. «Бедный Николай Иванович, – подумала Маша. – Так вот о чём говорила Марта!»

В коридоре на Зизи ворчала нянька: «Что ж ты, барышня, за барином всё бегаешь? Ему уж просто из дома выйти нельзя! Нехорошо!» Дверь распахнулась, Нюта вбежала в комнату с криком:

– Маша, Маша! Нас к Коневичам зовут!

– Успокойся. Так-таки и зовут? И кто?

– Василий Михайлович приглашает!

– Он здесь?

– Нет, он мимо проезжал и Софи сказал!

– Нюточка, успокойся. Мы не можем принять это приглашение, столь своеобразно переданное.

– Ну почему?

– Ты близко с ним знакома?

– Конечно, нет!

– Значит, должен он или карточку прислать, или лично пригласить.

Нюта надула губки:

– Ну почему, почему мы должны отказаться?

– А мы не отказываемся. Если Василий Михайлович нас пригласит, мы согласимся.

После полудня к ним были гости. Приехала тётка Коневича Варвара Васильевна с Аглаей Барташевской. Варвара Васильевна при знакомстве с Машей повела себя так, словно ожидала этого всю жизнь, едва не бросившись ей на шею. Она говорила, что Маша нисколько не похожа на «Бедную Густю», а похожа она на отца: «Какой был бравый гусар!» Оказалось, что Августа и Варвара в детстве и юности дружили. Поглядев на эту рыхлую добродушную старуху, Маша снова подумала, что, пожалуй, любовь – не такая уж завидная вещь. Не влюбись её мать в вернувшегося с театра военных действий отца, не роди она Машу, не заболела бы чахоткой, а жила бы сейчас в Зосимках здоровёхонька, как живёт в Конь-Васильевке незамужняя Варвара. Аглая вела себя приветливо и просто, совсем не так, как при встречах в Утятине. Было ли это из-за присутствия тётки Коневича или по какой другой причине, Маша не знала. Однако сговорились, что вечером непременно придут к Коневичам на музыкальный вечер.

Наутро Маша отписывала Ките: «Когда Ты прочитаешь моё письмо, во имя неба, разорви его! Мне стыдно за свою глупость, наверное, не посмею я поднять глаз на тебя, когда мы снова увидимся, но не могу не поделиться с тобой этой историей.

Будучи в гостях у Петровых, попали мы на музыкальный вечер к Коневичам».

Когда подруги в сопровождении Софьи Георгиевны пришли в барский дом, оказалось, что здесь гостит небезызвестный Маше Черемисинов. Остальные гости не были ей столь неприятны, поэтому, усевшись подле Варвары Васильевны, она спокойно слушала выступление крестьянского хора и музицирование соседских барышень. А потом Василий Михайлович объявил, что его новую песню исполнит Аглая Семёновна. Сам хозяин аккомпанировал на гитаре. Не сказать, чтобы Маша была знатоком музыки. Учили её в пансионе; хоть и не блистала, но по нотам могла разобрать несложную пьеску. Пела своим слабым голоском тоже не сказать, что мастерски, но разучивала с сестрой и братом какие-то немудрённые песенки. К салонной музыке была приучена, но песни в русском стиле считала чем-то грубым. И начало песни ей не понравилось. Однако глубокое контральто Аглаи и простые слова неожиданно оказались созвучны её судьбе:

Со младых-то лет

Сиротинушке

У чужих людей

Жить из милости…

«Как верно сказано: нету батюшки, нет заступника, нет и матушки, нет жалельницы!» Украдкой смахнув слезинку, она дождалась, когда после завершения песни кавалеры обступят Аглаю и, предупредив Нюту, что уйдёт пораньше, выскользнула в дверь. Там она столкнулась с хозяином. Он завёл с ней какой-то необязательный разговор, но глядел при этом на неё так…

«Какая волшебная сила пленила меня! Как он умеет разыгрывать чувства! Я согласна с молвой, что он крайне опасный человек, но я постаралась стать благоразумной».

– Вы чем-то расстроены? – участливо спросил он.

– Вашей песней, Василий Михайлович, – вырвалось у неё. – Это так трогательно! У Аглаи Семёновны красивый голос, а в этой песне он звучит божественно!

– Спасибо, Марья Игнатьевна, – послышалось от двери. Картинно опершись на притолоку, Аглая томно улыбалась. – Не знала, что вы цените мои скромные способности.

– Я весьма слабая музыкантша, как вам известно, но благодарная слушательница. Извините, мне пора.

Маша шла в гардеробную Варвары Васильевны, где они раздевались с Нютой. Наверное, свернула не туда, потому что оказалась в каком-то узком тёмном коридоре. Вдруг сзади кто-то страстно обнял её: «Софи!» Где-то за поворотом стукнула дверь, руки разжались, и она осталась одна.

Маша прижала руки к горящим щекам: «Хорошо, что кто-то стукнул дверью. Иначе…» Она и сама не знала, что было бы…

Из-за поворота появилась Аглая со свечой:

– А вы… почему здесь?

– Право, так неловко… я заблудилась. Шла в гардеробную…

– Покои Варвары Васильевны в другом крыле. А здесь… кто-нибудь был?

– Я не видела… но кто-то был.

– Один?