Рассвет полуночи. Часть I

Чувство тревоги нависло над ней черной тучей.

Сатин притянула к себе колени и, обхватив их руками, невольно съежилась от страха. В таком положении она просидела довольно долго, слегка покачиваясь, всматривалась в шероховатости, трещины и неровности на стенах и потолке.

«Интересно, как долго страдала та, что носила эту кофту с надписью „I LOVE NY“, которая сейчас на мне?» – задумалась она. На одежде не было следов крови. Только потертости, пятна грязи, несколько светлых волос. На ворсистой ткани все еще оставался сладковатый запах туалетной воды, пота и сигаретного дыма.

Секунды сливались в минуты. Минуты – в часы.

Все еще казался странным тот факт, что не было боли. И она снова подумала, что дело в наркозе. А может, тело настолько привыкло к боли, что больше не в состоянии испытывать муки?

Дотронувшись до засохшей раны, Сатин не ощутила жалости к собственному телу. Скорее, почувствовала себя оскверненной, опустошенной, будто внутрь зашили нечто столь омерзительное и ужасное, отчего она перестала испытывать страх.

Зачем теперь бояться за это тело? Бояться за этот несчастный кусок мяса, в котором, кажется, уже копошатся черви.

Пока жива, она вряд ли когда-нибудь сможет прожить хотя бы день, чтобы не вспомнить об этом кошмаре. Дикий ужас останется навсегда с ней. Даже те миллионы, которыми владеет ее семья, не смогут вернуть прежнюю Сатин Харрис. Теперь она – инвалид. Инвалид физический и моральный.

И это гложущее чувство тревоги становилось все более невыносимым. С каждой минутой оно все ощутимее принимало форму наваждения. Нарастающая тревожность в считаные секунды переросла в одержимость, отчего хотелось кричать.

Вдруг сильный спазм сдавил горло. Рот охватило нестерпимое жжение. Появившийся зуд она восприняла за игру нервов. Но чесалась не кожа, чесались внутренности, словно их покрывали колючие волоски. Она поняла, что испытывает жажду, что становилась гораздо сильнее и острее боли. С жаждой пришел голод, от которого еще сильнее обострились чувства.

Чтобы успокоиться, Сатин начала мерить шагами комнату. Через пару минут она уже била ногами по стенам, полу, колотила ладонями что есть мочи.

Потом тело выгнулось дугой, словно требовало чего-то, что единственное на свете способно было его усмирить, избавить от лихорадки. И эта сила, что наполняла ее существо, была как стихия, неподвластная мольбам людей.

Вдруг пленница услышала тихий звук шагов. Забыв о страхе, она поддела ногтями металлический край двери и потянула на себя. Дверь со скрежетом открылась.

В лицо ударил одурманивающий металлический запах, который разлился в воздухе, пропитал собой каждую частицу пространства.

В мгновение Сатин потеряла контроль над собственным телом и, забыв обо всем, поддалась непреодолимой силе. Ноги повели ее вперед, с каждым шагом набирая темп. Зрение (с необыкновенной резкостью) сфокусировалось на байкере. Он лежал на том же самом месте без сознания.

Ее поступь стала более легкой. Она помнила о том, что у бедолаги был нож (возможно, и телефон, с помощью которого можно вызвать полицию).

От обжигающего металлического запаха гудела голова, а рот с каждым шагом наполнялся слюной. Чем ближе Сатин к нему подбиралась, тем сильнее испытывала возбуждение, и тем громче звенел тревожный молоточек внутри нее.

Убийца был здесь недавно. Об этом говорили не успевшие засохнуть кровавые следы, которые исчезали за обшарпанной дверью.

Приблизившись к мужчине, она замерла, словно завороженная. Склонила голову, как будто хотела лучше разглядеть несчастного. Но тут же неведомая сила притянула ее к бетонному полу и заставила открыть рот, из которого брызнула слюна. Девушка продолжала сопротивляться тому, что с ней происходит. Сопротивляться дьявольской незримой руке, что давила на затылок, пытаясь прижать лицо к алому пятну. Но сил бороться уже не было. И она сдалась, припав синими губами к луже крови.

Сделав первый глоток, она ощутила в себе дикий голод, который велел ей вылизать все до капли. Получая невероятное наслаждение, Сатин продолжала слизывать кровь.

Вдруг что-то заставило остановиться. Это были удары… чьего-то сердца. Она приблизилась к байкеру.

От его кожи, покрытой выгоревшими волосками, исходило едва уловимое тепло.

Смотря на выпирающую вену и не осознавая того, что делает, Сатин припала губами к мужской кисти и прикусила мягкую плоть. Ее язык свернулся в трубочку и, заполнившись слюной, стал работать подобно поршню, сжимаясь и разжимаясь, закачивая кровь. Теплая густая жидкость потекла в рот, обжигая горло, поступая в пищевод. Неведомое чувство стало разливаться по телу, разнося упоительное тепло до самых кончиков пальцев. Это чувство несло умиротворение и наполняло силой. Словно путник, припавший к роднику с чистейшей водой, Сатин испытывала неземное удовольствие, утоляя жажду. Закрыв от удовольствия глаза, она впивалась все сильнее и сильнее в безвольную кисть и с каждым глотком все острее ощущала собственное тело.

Она продолжила бы отдаваться безумному порыву, но неожиданно источник потерял свою привлекательность. Девушка замерла, все еще удерживая зубы под его кожей. Грудь мужчины больше не наполнялась воздухом. Сердце не билось.

Опомнившись, она столкнулась лицом к лицу со страшной картиной и прижала ладони к окровавленному рту.

Ужас и отвращение прокатились по всему телу.

Ее воротило от содеянного, как в день первого похмелья. Но тогда всему виной были юность и неопытность. Подруге Пэм повезло меньше. Та пришла в себя после того, как какой-то прыщавый школьник достал из нее свой детородный орган. В тот день неожиданно нагрянул отец Пэм и отчитал дочь за потрепанный вид и запах перегара. Впрочем, Пэм не считала его отцом, так как в свое время он не дал ей должной душевной теплоты и того внимания, какое проявлял отчим. Одновременно с этим событием в памяти Сатин всплыла старшая сестра Пэм, к которой родители демонстрировали куда большую любовь в силу более привлекательных природных данных, в то время как бедняжку Пэм не стеснялись прилюдно называть дурнушкой. Ее сестра, кстати, так и не вышла замуж. Видимо, боялась понапрасну растратить свою красоту.

«Боже, я, наверное, спятила», – думала Сатин, уставившись в пространство.

Теперь она ясно увидела картину происходящего. Байкер умер, держа в правой руке нож. Она ощутила укол жалости.

Нож с черной потертой ручкой, на которой краснела звезда, уже находился в ее руках. Телефона у байкера не оказалось.

Дверь была закрыта.

Какое-то время девушка стояла и смотрела на распростертое тело. Потом вернулась в комнату своего заточения.

Она с тоской предалась воспоминаниям о том, о чем никогда не думала и считала неважным.

Сатин вспомнила родителей.

Миссис Харрис была всегда занята собой и большую часть времени тратила деньги мистера Харриса, что ненадолго притупляло ее боль из-за незаконной деятельности супруга и его похождений по другим женщинам, которые в свою очередь притупляли на время его боль. Джош Харрис мог пропадать на целые сутки, а то и на недели, а затем появлялся дома с отрешенным видом и прикладывался к алкоголю, засыпая с бутылкой виски на кожаном диване в кабинете. Холодным рассудком Сатин понимала ситуацию и не держала обиды на отца.

Ведь по аналогичной модели жили и родители миссис Харрис. Правда, дедушка не был затянут сетями теневой экономики. Тод Харрис просто был жадным и всегда ставил деньги на первый план, да и на второй тоже. В юные годы он много голодал, так как у него не было денег, образования, нужных связей и влияния. Но у него были твердая вера и несгибаемая воля. И он направил эти две могучие нематериальные силы на построение отношений с нужными людьми, что сделало молодого человека одним из богатейших людей Калифорнии в свое время. Тод Харрис всегда был сыт уверенностью в том, что его идеи непременно реализуются. Он четко знал, чего хочет. С детства страстно желал богатой и относительно свободной жизни на широкую ногу. Видимо, его страсть и голод передались по наследству на несколько поколений вперед. Сатин вспомнила, как дедушка всегда твердил, что наши мысли материальны. И нам всегда необходимо пережить темную полосу, так как затем будет самое благодатное время. Главное – не сдаться раньше. Ведь возможность приходит к нам не всегда в образе счастливого случая. Она может явиться как несчастье или поражение. Но многие не умеют это распознавать. Дедушка умел. В шаге от жестокого поражения он обернул, казалось бы, безвыходную ситуацию в свою пользу, выручив пару тысяч долларов и вложив их затем в весьма выгодное дело. И добился этого благодаря проворному языку, внимательности и смекалке. И тогда над Тодом Харрисом прорвался рог изобилия, и несметные богатства посыпались на него. Отчего в глазах Тода вспыхнул огонь золотой лихорадки, не угасающий до конца его дней.

Поэтому, несмотря на внутренний протест, миссис Харрис принимала данную семейную модель, так как не любила напрягаться. Пусть даже в ее частенько покрасневших и опухших глазах потрескивал огонь негодования.

Когда же была проведена черта, за которой закончилось настоящее счастье? Непонятно. Но точно задолго до того, как миссис Харрис начала убивать время, курсируя между бутиками и оставляя там же свои мечты, и до того, как мистер Харрис зациклился на собственных мечтах о мире, где он достигает еще больших богатств и долгожданного покоя. Но эта черта явно была проведена после того, как они провели совместный уикенд в Национальном парке Кейп-Бретон-Хайлендс, что в Новой Шотландии. Сатин было около пяти лет. Тот день выдался удивительно солнечным. Они тогда много смеялись и искренне радовались совместному времяпрепровождению. Глаза миссис Харрис искрились, как воды Атлантического океана, в которых отражался золотой закат. Тогда мистер Харрис тоже был очень счастлив. Источник счастья был доступен им обоим в одном и том же моменте. Где не было места будущему и прошлому.

Сатин также вспомнила служанку Розу. Эта женщина вынесла бессчетное количество ее раскатистых истерик по поводу запаха кипящего масла на кухне, невольных бормотаний и причитаний на испанском. Роза была очень доброй и услужливой. Всегда извинялась перед всеми непонятно за что, могла невзначай попросить прощения даже за свою работу, которую делала безупречно.

Мысли девушки путались. Она поймала себя на том, что уже думает о совпадении определенной комбинации цифр и предупреждающих знаков перед трагичным моментом. Что не состыковывалось с ее железным прагматичным умом.

Сатин всегда была озорным и непослушным ребенком. Даже когда ей грозило наказание за какой-то поступок, она с неуемным азартом шла на риск. Любопытная и смелая, она зачастую не соглашалась со многими общепринятыми вещами. Не желала быть во всем покорной. Не хотела быть в тени отца. И даже сейчас… не была согласна умереть от очередной пытки в этом подвале. Она отказывалась отсчитывать минуты в пугающей неизвестности и не была согласна с тем, что находится в ловушке. И возможно, поэтому была все еще жива…

И тем не менее что-то было не так в ее жизни. Иначе не случилось бы ужасного. Возможно, до этого момента она не видела и не чувствовала себя по-настоящему. Ведь Сатин всегда демонстрировала всем тот образ, который хотели видеть, очень зависела от мнения окружающих и абсолютно не принимала никакой критики в свой адрес.

Она лелеяла тот внешний облик, который дарил ей временное ощущение безопасности. Ведь родители, со своими нарциссическими заскоками, воспринимали ее скорее как некий придаток (пьющий их соки), а не как родное существо, которое так сильно нуждается в их любви. Данную ситуацию сглаживали родственники, те из них, кому Сатин могла изредка показать настоящее лицо. Тогда ей не приходилось раздувать в себе грандиозного самомнения, за которым прятались детская боль и страх.

С детства Сатин была избалована вниманием взрослых и излишками богатой жизни. Она не была наделена от природы ярко выраженными талантами. Вернее, ее родители не отмечали их у своей единственной малышки. Миссис Харрис неоднократно говорила о везучести дочери, что, скорее всего, действительно имело место быть, так как Сатин и сама иногда удивлялась той легкости, с которой мир одаривает ее богатствами. Мистер Харрис говорил о стойкости ее духа и меркантильности во взглядах (как у его жены). Как же велика магическая сила родительских слов!

Сатин зачастую оказывалась в центре внимания. Ей нравилось быть объектом зависти и сплетен. С непередаваемым благоговением она принимала похвалу и не чуралась лишний раз выделить свою персону, пытаясь откусить при возможности более крупный кусок от пирога жизни. Тогда все становилось идеальным и не было необходимости показывать кому-то настоящее лицо. Тогда она была свободна (как ей казалось) и считала, что весь мир преклонил колено перед ее безудержными амбициями.

Убежденная в собственной исключительности, она старалась всегда окружать себя только людьми из привилегированного сословия с соответствующими связями – топовыми бизнесменами, миллиардерами, банкирами и воротилами предприятий – и выбирала их с той же расчетливостью, с которой акционеры приобретают ценные бумаги. Ведь она сама воспринимала мир как один большой рынок, где можно все купить, где у всего есть цена и нет ничего, что невозможно уладить с помощью денег. Она искала выгоду во всем, обыгрывая ситуации в свою пользу. Эта жилка передалась ей от отца.

Так сформировалось потребительское отношение и к людям. Она забирала от каждого то, что те могли ей дать. Затем переключалась на других, когда предыдущий источник был уже не так привлекателен. Она знала, что каждое новое знакомство закончится обидой и завистью (как бывало в большинстве случаев). Но Сатин это не волновало. Она могла «выпить досуха» тех, кто ей недавно улыбался и был в чем-то полезен. С некоторыми действовала крайне хладнокровно, пытаясь, в конечном счете, обесценить, а то и вовсе уничтожить.

Она спокойно забывала о договоренностях и обещаниях. Не придерживала общественные двери, которые с размахом обрушивались на идущих позади нее людей. Сатин Харрис охотно демонстрировала надменное отношение, когда другие рассчитывали на нее в том или ином вопросе. Отчего количество недоброжелателей росло как на дрожжах.

В близкий круг знакомых входили стойкие лицемерные «подруги», нуждающиеся в постоянном доступе на светские вечеринки (где могли без дополнительных трудностей самоутвердиться), и такие же расчетливые мужчины, предпочитающие в свободное от работы время налаживать финансовые и прочие дела. Что касалось более высоких чувств, то Сатин принимала за чудаков тех немногих, которые старались увидеть в ней нечто большее, чем внешний блеск дорогой скорлупы. Ведь она сама боялась заглянуть себе в душу, не желая увидеть то, что скрывала ото всех и, в первую очередь, от себя. Она жила словно с раздвоением личности.

Бывали случаи, когда Сатин пыталась полюбить кого-то, но мешала ее неказистая часть, отсвечивающая фальшивым светом. Она никогда не любила по-настоящему тех, кто был рядом.