Конец Сезона Ураганов

– В каком отеле?

– «Старые стены». Листки… такие желтоватые, фирменная бумага отеля.

– «Старые стены»? – переспрашивает София. Потом поднимает с земли камень, протягивает его мне и жестом предлагает бросить в груду мониторов.

Я бросаю. Она делает то же самое.

– Что, так безнадежно? – спрашиваю ее.

– Нельзя сказать, что совсем. Но очень трудно. Все, что вы взяли в пространстве Крейтер, осталось там.

– Там?

– Эти их листки. И они там. А вы здесь.

– Я могу туда вернуться?

– Теоретически – да. Но как именно – никто не скажет. Сочувствую – сама была в такой ситуации. Я купила там как-то ноутбук… Понимаю, что это слабое утешение, но… сейчас я вам что-то покажу.

Она поднимается по лестнице, я иду за ней. Толкает дубовую дверь. Это офис. Окон нет. Стол завален документами. Настольная лампа тоже стоит на кипе бумаг. На стене – портрет женщины средних лет, у нее раскосые, чуть прищуренные глаза и длинноватый нос. В руках у нее глиняный горшок, над которым поднимается пар. София открывает сейф – я вижу стопки блокнотов, папок, альбомов и нотных тетрадей.

– Это оставлено теми, кто переместился в Крейтер. Работники обычно приносят все мне. И вот еще, – она открывает дверцу шкафа, и я вижу стопки ноутбуков и смартфонов – старые и новые модели. – Владельцы находятся не часто, но я всегда рада, когда это случается. А иногда благодарят и… не берут. Говорят – уже не нужно. Вот на той полке – оставленные навсегда.

– А вы что?

– А я храню. Место есть. Вдруг они передумают. А сейчас, простите, мне пора. Похолодало так резко, мы не успели подготовиться к празднику – зеленых бокалов на всех не хватает.

Я перевожу дух. Ну, хорошо, допустим, эти листки исчезли и никто не знает, как их найти. Мне безумно жаль их, но я безусловно попытаюсь восстановить записи по памяти, когда вернусь домой. Кое-что будет потеряно безвозвратно… но другого выхода нет.

– Простите, София, еще один вопрос. Как пройти на улицу Гнэг Трек?

– Такой улицы тут нет.

– Ну, хорошо, а на Площадь Созидания? Оттуда я уже найду дорогу к мосту в Плинстоун.

Это еще одна, наверно, последняя попытка уцепиться за нормальность. Но неудачная.

– Послушайте, – говорит София, – вы заплыли только вчера, как я поняла. И умудрились, судя по всему, нырнуть глубоко. Водяные потоки уже унесли вас на приличное расстояние. На тот же берег выплыть сложно. Но буду рада, если у вас это получится.

– Просто покажите дорогу на площадь. Или подскажите, где взять карту города.

– Конечно, – кивает София. – На веранде кафе – столики с бесплатным угощением по случаю праздника. На каждом стаканчике – карта города. Желаю удачи.

Я благодарю. Мне нужно домой. Но уходить почему-то не хочется. Ловлю себя на мысли, что этот офис – без окон, заваленный бумагами, полный странных предметов и забытых вещей – тоже прекрасное место для работы. Вот бы сесть прямо сейчас за этот самый стол и писать… Но сначала – рассказать ей о своей книге. Мне кажется, она поймет. София ловит мой взгляд и усмехается, а я, кажется, краснею.

Накрытые столы на веранде кафе: горячие кофейники, сливочники, мед и ломтики лимона. Горка картонных стаканчиков разных размеров. На каждом – действительно – карта города. Вообще-то это умно – идешь себе по городу, кофе прихлебываешь и на карту поглядываешь. Я наливаю себе кофе в высокий стакан, добавляю сливок, накрываю пластиковой крышечкой и выхожу из кафе.

Оглядываюсь. Нахожу на карте прибрежную зону, выхожу на Галечный бульвар. От него отходят три улицы – одна из них ведет на Площадь Созидания. Вот и хорошо. Я вернусь, все расскажу Хельге. Надеюсь, она не сочтет меня сумасшедшим и не подумает, что я прогулял работу и сочиняю нелепые оправдания. Только заскочу в фирму, а потом сразу домой – скорее бы сесть и написать окончание романа. Скорее бы.

Через четверть часа вдалеке показывается островерхая шляпа памятника основателю города – иду прямо на него.

2. Мими

Мой отец – великий волшебник, но я не унаследовала его способностей. Я – самая обыкновенная девушка. Моя мать заслуженно считалась лучшей хозяйкой в округе: в доме всегда был идеальный порядок, мы обедали за красиво сервированным столом, а гостиную украшали цветы из нашего сада – она сама их выращивала. Мама прекрасно готовила, да еще и была рукодельницей – шила шторы, вышивала панно, вязала шарфы и шали, раскрашивала глиняную посуду и во всем добивалась совершенства – ее работы были безупречны. Вдобавок, она была красавицей – синеглазой брюнеткой с ослепительно белой кожей. Мой отец долго за ней ухаживал, но окончательно покорил ее тем, что подарил ей волшебный вечный клубок – нитка все тянулась и тянулась, да еще и меняла цвет по маминому желанию. Маму так восхитил этот подарок, что она тут же приняла папино предложение руки и сердца и вошла хозяйкой в наш старинный дом в Фейервилле. Дом сразу признал в ней хозяйку – стены гостиной раздвинулись, правда, за счет папиного кабинета – с тех пор он был вынужден работать в садовом домике. В спальнях увеличились окна, парадный вход изменил форму, у окна одной из башен появился небольшой балкончик – маме нравилось там пить чай на закате или сидеть с вышиванием. Папа даже шутил, что она любит наш дом больше, чем мужа-волшебника, хотя она часто повторяла, что счастлива с ним, несмотря на его необычный род занятий, сложный характер и отсутствие стремления к совершенству.

Через пару лет после их свадьбы в нашем доме появилась колдунья Тахма и прямо с порога устроила скандал. Из ее мастерской постоянно исчезали нитки, а ученицы клялись, что все нити уходят в волшебную пряжу, которую они вязали по ее повелению, вплетая туда интриги и заговоры. Тахма призвала демона Фрибрука, расследование привело его в наш дом. Отцу было очень стыдно, а мама, рассердившись, швырнула клубок в корзину Тахмы. Та удалились, пообещав подать жалобу в гильдию волшебников, и все связанные мамой вещи расплелись на ее глазах. Отец просил прощения и клялся, что, по его задумке, нитки должны были сматываться из разных мест в небольших количествах так, чтобы никто не заподозрил пропажу. Но клубок сам каким-то образом настроился на мастерскую Тахмы – известной злючки и жадины, и пополнялся только за ее счет – видно ее нитки лучше качеством. Мама его, конечно, простила. Да и в саду, в колыбельке уже спал младенец – мой старший брат Фабиан, правда уже без теплых носочков и чепчика – жадности ведьмы Тахмы не было предела.

Мой брат унаследовал от отца талант – он тоже волшебник. Он часто забавлял меня тем, что оживлял моих кукол, навевал веселые сны, заставлял старинные часы рассказывать сказки, а кукушку из часов – работать почтовым голубем. Я ничего этого не умела. Брат пытался меня чему-то научить: но игрушечный заяц наотрез отказывался танцевать, даже ухом не шевельнул. Как-то отец с братом уехали по делам, и мама попросила меня вызвать дождь – было засушливое лето, высох колодец и ее сад страдал – из реки столько воды принести было невозможно. Сколько я ни старалась – ничего не получилось, и мама была очень огорчена.

Наша младшая сестра Иза унаследовала мамин талант к домоводству и рукоделию. В ее комнате всегда был идеальный порядок, чем я никогда не могла похвастаться. Она мастерила куклам платья и вышивала картины, мама ими очень гордилась, особенно видом нашего дома на холме. Иза охотно пришивала всем домашним пуговицы и штопала носки. А мне – стоило взять в руки шитье, как нитки запутывались, катушка куда-то укатывалась, игла терялась – и нам приходилось долго ползать в ее поисках. Тогда мама усаживала меня на стул, вручала иголку с уже втянутой ниткой, и я послушно делала стежки, но почти всегда оказывалось, что я сшила не те куски или сделала это криво.

Внешность у меня тоже была заурядной – обо мне говорили: «Мими – милая девочка, но незаметная». А Иза была яркой белокожей синеглазой брюнеткой – как мама. Фабиан – и вовсе красавец… Он считался самым завидным женихом в округе – и волшебник, и собой хорош. Он взял у родителей все самое лучшее – мамину внешность и папин талант. Фабиан мог жениться на любой принцессе, и все к этому шло, если бы не одна кабацкая певичка…

Единственной моей особенностью была отличная память – я никогда ничего не забывала. Без малейшего усилия я запоминала все увиденное – во сне и наяву, услышанное или прочитанное – слово в слово. Я долгое время не понимала значение слов «забыл»и «не помню». Я думала, люди шутят или притворяются, когда произносят эти слова. Но польза этой особенности была не ясна. Красивая девушка, к тому же хорошая хозяйка, могла сделать отличную партию – и моей сестре Изе все пророчили прекрасного жениха. Мое же будущее было под вопросом. «Вот если бы я была волшебницей, мне не надо было бы ждать жениха, – думала я. – Я бы себе наколдовала любого».

Я, конечно, радовала своих учителей тем, что без труда запоминала все, чему меня учили. Они часто повторяли, что, будь я мальчиком, то могла бы сделать блестящую карьеру – стать доктором, адвокатом, банкиром или даже министром. А девушка должна сделать хорошую партию, для чего надо, по крайней мере, обладать безупречными манерами. Мои же манеры оставляли желать лучшего – меня часто ругали и даже не выпускали к гостям. Дело было в том, что я запоминала все разговоры и бестактно указывала человеку на неточности и расхождения в его рассказе. «Вы говорите, что странствовали двадцать лет. Но в прошлый раз вы упоминали годы странствий – получается только шестнадцать с половиной». Или: «Раньше вы говорили, что из-за злого отчима ушли из родного дома без гроша в кармане, босиком, и сбили ноги по пути в столицу. А сейчас вы говорите, что отчим так хотел избавиться от вас, что подарил вам лошадь, дал кошелек с золотом и написал рекомендательное письмо доктору Зейтцу». «В прошлый раз вы говорили, что родили сына, когда вам было семнадцать лет. Но ему недавно исполнилось двадцать. Каким же образом вам сейчас может быть двадцать девять?»

Папа только посмеивался, но мама и гувернантка постоянно втолковывали мне, что это неприлично – людям свойственно пересказывать одни и те же события по-разному, иногда приукрашивая их. Мама даже запрещала мне вступать в беседу, пока я не научусь себя вести подобающе. И я научилась отмечать неточности и «ложные воспоминания» молча – они по-прежнему хранились в моей памяти, непонятно зачем. Только наш кузен Вил – он жил в Штутгарте и часто приезжал погостить – всегда с огромным интересом слушал мои рассказы о гостях – и обычных людях, вроде меня и маминой родни, и волшебниках – папиных друзьях и родственниках. Мне льстило его внимание. Смысла слов многих волшебников я не понимала, но запоминала их все равно. Я рассказывала Вилу, что одни гости приезжали на единорогах, другие – прилетали на метлах, третьи – вылезали из печных труб, четвертые – просто появлялись посреди гостиной, a некоторые потом так же внезапно исчезали. И их истории повторяла – шутки, воспоминания, рассказы о волшебстве, родовых заклятиях, и многое другое. Вил все аккуратно записывал

Кузен Вил, сын маминой сестры Эдвиги-Вильгельмины, был гордостью всей семьи. Блестящий студент, он, несмотря на юный возраст, уже издал исторический роман и завершил работу над монографией о легендах и древних преданиях Фейерленда. Ему прочили большое будущее.

Иза всегда помогала маме и двум служанкам в приготовлении праздничного ужина и комнат для гостей. Хоть наш дом был небольшим, он всегда подстраивался под количество приглашенных, расширялся – уж не знаю за счет каких домов или постоялых дворов – а иногда превращался в настоящий замок. Правда, некоторые волшебники путешествовали вместе со своим жильем – они не хотели менять привычек – и наш добрый старый дом безропотно встраивал их спальни и рабочие кабинеты в вереницу своих комнат.

Со временем я все-таки научилась быть полезной. Я напоминала маме, что чародей Кудимус в прошлый раз восторгался сырным пирогом – неплохо бы и в этот раз испечь такой же, что фея Фиона пьет только родниковую воду, ведьма Табиция ест только с наступлением темноты, а любимое блюдо волшебницы Агаты – капустные клецки – я помнила даже рецепт, который она пересказывала маме, но та не успела записать.

Когда мне исполнилось пятнадцать, я, наконец, заслужила право занимать гостей, пока шли приготовления к ужину. Я вежливо осведомлялась о здоровье любимой тетушки чародея Косдью, и он с трудом припоминал, что рассказывал о ее болезни в свой прошлый приезд – семь лет назад, когда я была совсем крошкой. Я интересовалась успехами старшего сына феи Фионы – три года назад она вскользь упоминала, что он готовится к поступлению в Сорбонну. Я выражала надежду, что фирменное заклятие ведьмы Табиции, наконец, включили в Королевскую книгу чудес, о чем она всегда мечтала. Я спрашивала старого мага дядю Ирвина, папиного дальнего родственника, выиграл ли он, наконец, тяжбу у первого советника герцога – часть прибрежных земель Фейерленда принадлежала раньше нашему магическому роду. Но в этот раз, услышав мой вопрос, старый маг заплакал и ответил, что шансы на победу – ничтожны. Он даже обещал отдать папе половину этих земель, если тот поможет ему выиграть дело. Он просил его, даже молил о помощи, но папа утверждал, что у него нет такой возможности. И хоть я знала, что у папы такая возможность была, но сдержалась и не сказала об этом дяде Ирвину.

Однажды я слышала разговор родителей. Мама жалела старого мага – эта земля была чем-то важна для волшебников – и просила папу помочь ему. Оказывается, в нашей библиотеке хранился документ, который мог сыграть важную роль в суде. Но папа отвечал, что не хочет связываться с колдуньей, которая уже давно поселилась в Фейерленде, как раз на территории, которая является предметом спора. Выиграв дело, старый Ирвин непременно захочет ее выселить – у нее прескверный характер и в колдовстве своем она часто переходит границы дозволенного. И если она чего доброго начнет мстить, бед не оберешься. А первый советник герцога даже не знает, что на этой земле живет колдунья – ее дом надежно спрятан от людских глаз – так что пусть лучше землей владеет он.

Окончательное слушание дела было назначено после праздника. Это был любимый осенний праздник горожан. На памяти старожилов Фейерленда было несколько ураганов страшной разрушающей силы. Людям приходилось возводить город заново – они строили новые дома и разбивали сады. Ранние холода были хорошим знаком – студеные потоки воздуха останавливали стихию. Если осень выдавалась теплой и затяжной – риск урагана увеличивался. Каждую осень жители Фейервилля насыпали песчаные холмы – преграду волнам. А когда наступали холода, объявлялся праздник «Конец сезона ураганов» – и можно было спокойно жить до следующей осени. Дети и молодые люди выходили на берег, танцевали на вершинах холмов, скатывались с них, кувыркались, a после разгребали их лопатами – берег опять становился чистым и ровным. Тут же зажигались костры, варилась уха – ее ели с румяными ржаными лепешками, выкатывались бочки вина – по обычаю их пили из зеленых бокалов. Зеленый – цвет вечной жизни. Горожане пели, танцевали и веселились до утра. В это время в городе было много приезжих – постоялые дворы были переполнены.

И вот, наконец, этой осенью похолодало. Это была моя последняя мирная осень в родном доме – но тогда я об этом еще не догадывалась. Был объявлен праздник. Мы с Изой и Фабианом вместе со всеми все утро прыгали и скакали по песчаным холмам, потом помогали разравнивать берег. Мы хотели участвовать и в ночном веселье, но мама не позволила.

Наш город по случаю праздника посетили папины друзья и он пригласил их на ужин. Все шло, как обычно – гости вспоминали былое, шутили, смеялись, нахваливали жаркое из кролика и вино из наших подвалов. Вдруг они резко замолчали и посмотрели на дверь. Я тоже посмотрела, но ничего не увидела – дверь была закрыта. Я заметила, что папа и брат побледнели.

– Увести девочек? – спросила мама.

– Поздно. Она уже поднимается по лестнице, – прошептал он.

Парадная дверь распахнулась настежь – на пороге стояла женщина. Она была высокая и статная, но почему-то опиралась на суковатую палку – с такими обычно ходят старые люди. Она быстро оглядела присутствующих – взгляд у нее был острый и цепкий. Я услышала как чародей Кудимус прошептал фее Фионе: «Похоже, она в мирном настроении. – Откуда ты знаешь? – спросила та. – По ее обличью. В этом виде ей труднее доставлять неприятности», – ответил он.

– Благодарим, что почтили нас визитом, госпожа Крейтервейс, – сказал папа громко. – С праздником вас. Просим к столу.

Женщина усмехнулась.

Я слышала это имя… Это была колдунья, и судя по реакции гостей, не добрая. Слуга тут же принес ей стул и поставил прибор. Но другие гости вдруг один за другим стали вспоминать о неотложных делах и собираться домой. Они прощались, обмениваясь с папой многозначительными взглядами. За столом остались только мои родители, брат, сестра и кузен Вил. Мне стало неловко – я не могла допустить, чтобы гостья обиделась – и учтиво сказала:

– Вы никогда прежде у нас не бывали, госпожа Крейтервейс, но я дважды слышала ваше имя.