Индейское лето (сборник)

Саша засмеялась:

– Спасибо!

– Еще спойте! Пожалуйста! – загомонили гости, и Саша взяла новый аккорд. Она пела романс за романсом – Глеб слушал, время от времени закрывая глаза, и тогда голос Саши действовал сильнее, омывал его душу теплым светом, проникая в такие глубины, о которых он и сам не подозревал. Его все сильнее и сильнее охватывало ощущение полной нереальности происходящего – казалось, что есть только он и Саша, только ее голос, ее хрупкость, нежность, чистота и страсть…

Все так же ломился от закусок стол, звякали приборы, кто-то потихоньку закусывал, кто-то опрокидывал стопочку, Лера хозяйственно оглядывала застолье, Антон смотрел на Сашу, а сидевшая рядом Лёля быстро взглянула на Глеба и тут же отвернулась. Все было прежним, только сам Глеб стал другим. Вдруг Лера сказала – и Глеб невольно поморщился от звука ее голоса:

– Друзья, хорошенького понемножку. Еще одну, последнюю – да, Сашенька? А потом будем пить чай! Зря я, что ли, полдня с тортом возилась!

– Это стихи Цветаевой, – прошептала Глебу Лёля, когда Саша запела:

Нет, с тобой, дружочек чудный,
Не делиться мне досугом.
Я сдружилась с новым другом,
С новым другом, с сыном блудным.
У тебя дворцы – палаты,
У него леса – пустыни,
У тебя войска – солдаты,
У него – пески морские…

Никогда раньше не слышал Глеб этой песни, и она оказалась последним камушком, сдвинувшим лавину: мир рухнул и никогда не станет прежним. Саша допела, и все засуетились: молодежь унеслась в комнату Антона, Лера принялась убирать со стола и готовить чай, а гости разбрелись кто куда. Глеб ушел на лестничную площадку покурить и подумать в одиночестве – даже спустился этажом ниже, чтобы никто из гостей не побеспокоил, но не думалось: в голове крутились последние строчки Сашиной песни: «Он глаза мои увидел – и войска свои покинул». Именно это Глеб и чувствовал. Да, глаза у нее колдовские, черничные! За ними можно пойти через все леса, пустыни и пески морские… А войска пусть как хотят. Потом рядом с ним материализовалась Лёля – подошла, заглянула в лицо.

– Что? – спросил он с раздражением. – Что ты смотришь?

– Гле-еб, – нежно произнесла Лёля. – Бедный Глеб.

– Неужели так заметно?

– Не думаю. Все смотрели на Сашу. А я почувствовала.

– И что мне теперь делать? Как жить?

– Как получится. Только постарайся, чтобы Лера не поняла, а то она тебя изведет.

Глеб горько усмехнулся:

– Да уж!

Потом пили чай, дружно хвалили Лерин торт, действительно необыкновенный. Гости стали потихоньку расходиться, уехала на такси Лёля, Антон пошел провожать Сашу, Лера домывала посуду, а Глеб сложил раздвижной стол, вынес его в коридор, потом разобрал постель и подошел к окну, чтобы закрыть форточку. На подоконнике за шторой вдруг обнаружилась бутылка, в которой оставалась еще почти треть водки – Глеб посмотрел-посмотрел, взял бутылку, допил все прямо из горла, а потом прилег, не раздеваясь, на кровать и тут же вырубился: он и так довольно много выпил за этот вечер. Лера попыталась было его поднять, но не смогла и только накрыла пледом, а сама отправилась на кухню – ждать возвращения сына.

Ближе к утру Глебу приснился сон, который напоминал фрагмент цветного кинофильма: он жил совсем в другой квартире, полной каких-то уютных старинных предметов – «камера» на мгновение четко показала пузатенький комод с инкрустацией, на котором стояли фарфоровая ваза с розами и приоткрытая шкатулка, где что-то заманчиво поблескивало; потом женский портрет в золоченой раме и зеркало – Глеб увидел свое отражение и понял, что гораздо моложе себя нынешнего. Он прошел в небольшую комнату и сел к письменному столу, тоже старинному, с множеством ящичков. Стол был покрыт зеленым сукном и толстым стеклом. В комнате царил полумрак, поэтому горела настольная лампа с круглым зеленым абажуром, но за окном сияло солнце, и хотя видно было только синее небо с легкими облачками, почему-то было понятно, что там море.

В комнату вошла Саша – она была гораздо старше, чем в реальности. Саша отодвинула бумаги, лежавшие перед Глебом, постелила белую салфетку и поставила стакан с чаем в серебряном подстаканнике, потом взъерошила Глебу волосы и поцеловала в щеку. Глеб обнял Сашу за талию, увлек к себе на колени, несколько раз поцеловал ее улыбающиеся губы, нежную шею и, расстегнув перламутровые пуговки кружевной блузки, добрался до теплой ложбинки на груди. Саша рассмеялась, вырвалась из его объятий и ушла на балкон: она читала книгу, медленно покачиваясь в плетеном кресле-качалке, и ела яблоко, время от времени поправляя распущенные волосы, которые сбивал ветер. Глеб смотрел на нее и испытывал такое неимоверное, такое неистовое счастье, что даже схватывало сердце…

Он проснулся, но долго не открывал глаза, надеясь удержать это удивительное чувство, и перебирал в памяти все подробности сна. Он все еще ощущал вкус Сашиных губ и аромат ее теплого тела, чуть влажного от пота. Это было чувственное и одновременно необычайно целомудренное переживание – ничего общего с тем жаром вожделения, который Глеб испытывал к Лере. «Это любовь – вот что это такое! Разве ты сам не понимаешь?» – прозвучал у него в голове тихий голос Саши, и он повторил про себя: «Любовь…»

Глеб тихо поднялся – спать он больше не мог. Вышел на кухню, посмотрел на часы – было около четырех. Попил из чайника – прямо из носика, нашел сигареты. Почти пять часов, пока не встали Лера с Антоном, он провел на кухне: ходил из угла в угол, словно заключенный в камере, курил в форточку, доел последний кусок Лериного торта, выпил целый пакет яблочного сока, обнаруженного в холодильнике, и думал. В конце концов, он смирился. Что ему сказала Лёля? Жить, как получится? Что ж, только это Глебу и оставалось. И дело было даже не в том, что Саша – девушка его сына и по возрасту годится Глебу в дочери! Глеб не мог не осознавать, что чувство его безответно и безнадежно. Не стоило ни на что надеяться и ни о чем мечтать. Да и достоин ли он любви такой необыкновенной, прекрасной и чистой девушки, как Александра?! Глеб старался понять, вынесет ли, если Антон с Сашей решат пожениться – говорить об этом, конечно, еще рано, пусть сначала получат образование, но все-таки! С одной стороны, тогда он сможет часто видеться с Сашей, а с другой… Нет, об этом лучше не думать.

Тут на кухню вышла проснувшаяся Лера, увидела Глеба, потом странный натюрморт на столе и изумилась: пепельница с грудой окурков, блюдце с крошками торта, пустой пакет из-под сока и горка мандариновых шкурок – мандарины Глеб тоже машинально доел.

– Ты давно встал? А я-то думала, проспишь до полудня…

– Ну да, что-то не спалось, – сказал Глеб и поспешно поднялся, не в силах разговаривать с женой. – Пойду-ка я прогуляюсь, пожалуй.

– Мусор захвати! – крикнула ему вслед Лера, зажигая газ.

Глеб захватил. Потом прогулялся – конечно, на Плющиху. Он не знал, в каком из бывших домов Ливерса живет Саша, поэтому обошел их все и постоял в каждом дворе, сам не зная зачем. Поплелся обратно. Ощущение счастья выветрилось окончательно, и душу заполнила тоска, и с ней – он знал – теперь придется существовать всю жизнь.

Оказалось, что у этой тоски есть имя, о чем Глебу рассказала Лёля, которая знала все на свете. С ней одной Глеб мог разговаривать о Саше. Когда совсем становилось невмоготу, он приезжал в Бирюлево, и они с Лёлей устраивали праздник саудади. Так именовалось на португальском языке сложное чувство, хорошо знакомое обоим, которое объединяло в себе светлую печаль, сожаления по утраченному, тоску по несбывшемуся и ощущение мимолетности счастья.

К этому времени Лёля уже не встречалась со своим Леонидом, хотя любила его по-прежнему: жизнь как-то растащила их в разные стороны. Писательство стало ее отдушиной, и Глеб иногда завидовал Лёле, способной проживать множество жизней вместе со своими героями.

Антон и Саша окончили школу и поступили в Пединститут – Антон на платное дневное отделение, а Саша на бюджетное вечернее. Днем она работала в районной библиотеке – совсем рядышком, на Новодевичьем проезде, напротив пруда. Глеб теперь встречался с Сашей гораздо чаще: он читал лекции второму курсу вечерников, в первом семестре следующего года вел у них семинар, так что обязательно виделся с Сашей раз в неделю и иногда провожал ее до Плющихи, стараясь не злоупотреблять, чтобы девушка ничего не заподозрила. Потом он предложил Александре писать диплом под его руководством, и она согласилась – это были самые счастливые два года в жизни Глеба, потому что у него появились все законные основания звонить Саше и вызывать на консультации. Но за пару месяцев до защиты диплома внезапно выяснилось, что Саша с Антоном расстались – Глеб не сразу заметил, что Саша перестала бывать у них дома, он и Антона-то редко видел.

– Как расстались? – поразился Глеб.

Саша пожала плечами:

– Да так. Он теперь с другой девушкой встречается. С Ксюшей Дорошенко.

– Ах, вот оно что…

Ксюша была дочерью нового русского, известного предпринимателя – реклама молочных товаров Дорошенко лезла в глаза отовсюду. Глебу стало стыдно за Антона:

– Мне так жаль, Сашенька, что мой сын причинил вам боль.

– Ну, могло быть и хуже.

Саша быстро взглянула на Глеба и чуть покраснела – Глеб догадался: между ними не было физической близости. Эта мысль привела его в восторг, и только на следующий день Глеб осознал, чем ему грозит разрыв Антона и Саши: девушка больше никогда не придет к ним домой. Так Глебу пришлось спуститься на следующий круг смирения: он убеждал себя, что их дружеская связь все равно не оборвется – Глеб знал, как тепло Саша к нему относится. Правда, это было совсем не то тепло, о котором он мечтал. Глеб старательно загонял свою тоску вглубь – мало помогали и разговоры с Лёлей, и рюмочка коньяка, принятая на ночь, и научные занятия… Да и кому она теперь нужна, его наука!

День икс неумолимо приближался, и Глеб сделался страшно раздражителен, так что Лера с Антоном старались не попадаться отцу под горячую руку. Надо сказать, что Лера вообще вдруг сильно смягчилась и совсем перестала скандалить с мужем. Правда, он этого не заметил. Наконец, Саша защитилась. Глеб посидел немного на кафедре со своими дипломниками, потом потихоньку сбежал, но в коридоре его догнала Саша:

– Глеб Алексеевич, вы уже уходите? Как жалко.

Глеб смотрел на Сашино лицо – счастливое, освобожденное и одновременно по-детски расстроенное и старательно улыбался:

– Сашенька, вы большая умница. Поздравляю вас! Жаль, что вы не хотите пойти в аспирантуру.

Это был его запасной план: убедить Сашу поступить в аспирантуру или, как вариант, подобрать ей должность в институте, хоть в той же библиотеке. Но Саша уже нашла место учительницы в частной гимназии:

– Нет, Глеб Алексеевич, это не для меня. Спасибо вам огромное – за все. Вы так много для меня сделали, и я даже не знаю, как теперь буду обходиться без вас.

– Ну, Сашенька, существует же телефон. И ничто не может нам помешать иной раз прогуляться по привычному маршруту.

– Да, конечно. Спасибо. Я так рада, что вы есть в моей жизни!

Саша как-то подалась к нему, и Глебу показалось, что девушка сейчас его поцелует – но Саша не осмелилась. Все, что она говорила, было только солью на раны Глеба: ничего, кроме уважения и дочерней привязанности, не звучало в ее словах. Они расстались, и Глеб с новой силой принялся укрощать свою тоску: ему казалось, что внутри у него постепенно намерзает ледяная глыба. Глеб решил, что подождет месяц… Нет, два месяца! А потом позвонит. Будет законный повод: надо же узнать, как ей работается на новом месте. И он был совершенно не готов однажды вечером увидеть Сашу у входа в институт – всего через одиннадцать дней после разлуки. Разумеется, он считал дни! Давно начал, пытаясь определить, сколько времени может выдержать без Саши – до сих пор рекорд составлял тридцать девять дней. Саша была очень оживлена и говорлива – Глеб пригляделся к ней и понял, что девушка слегка под хмельком:

– Ну да, я сегодня отвальную устраивала. Последний день отработала. Потом отпуск, а с середины августа я уже в гимназии. Волнуюсь что-то!