Прах херувимов

***

– Аида, я ушла! – крикнула в полную мурлыкающих звуков какой-то детской песенки тёткину комнату Яська.

Она только что с трудом уговорила Ларика встретиться на пляже.

– У тебя есть ко мне что-нибудь?

Из комнаты высунулось лицо Аиды, классически и картинно измазанное тёмной маской для улучшения внешнего облика.

– Очень даже есть. Но ты все равно иди. И, кстати, освободи своё чрезвычайно плотное расписание на завтра. Будем варить сидр.

Яблок в саду вызревало из года в год невероятно много, но приморцы, развращённые фруктовым изобилием, их игнорировали. Налившиеся соком плоды тяжело падали в листву, и тогда казалось, что кто-то ходит ночью по саду.

Аида сначала печально взирала на гниющие плоды, а потом разорилась на яблокодавилку. Несколько лет назад они с Яськой поставили свою первую бутыль с сидром, тщательно прошерстив интернет. Яська в тот, первый, год пить ЭТО не рискнула, но, приехав на следующее лето, обнаружила, что вино исчезло без следа, и довольная Аида сообщила ей, что всё получилось.

Теперь это стало у них традицией, обозначенной как праздник созревания яблок. Выбирали время, чтобы обе были свободны и в настроении. Вечером, когда спадала основная жара, выходили в сад с вёдрами и корзинками. Несколько минут просто стояли под деревьями, задрав головы вверх, где в густой листве глянцево отсвечивали налитые яблоки. Лёгкая Аида, обвязав вокруг талии верёвку, на которую цеплялась корзинка, забиралась на дерево. Яська всегда волновалась, что мамина (а теперь уже и её) подруга сорвётся, кричала:

– Аида, осторожнее, ветки хрупкие…

Аида же лишь смеялась своим приглушенным загадочным смехом, от которого у всех окружных кавалеров «чуть за сорок» начинали порхать бабочки в животе (и не только, честно сказать у тех, кому за…), спускала Яське на верёвке наполненную корзинку и поднимала наверх опустошённую. Когда яблок набиралось более чем достаточно, они тащили вёдра на кухню, хорошенько мыли свою добычу и раскладывали на просушку.

Дом наполнялся яблочным запахом, густой дух только что сорванных фруктов висел в нём несколько дней, казалось, он пропитывал насквозь даже стены. Яська заходила с улицы и вертела носом: «Яблочная обитель».

Этот аромат заливал и Аиду. Казалось, он останется в её волосах и коже до следующей весны. «Яблочная женщина», – говорила ей Яська и вытягивала руки над сохнувшими фруктами, словно сама хотела пропитаться этим волнующим, настойчивым запахом.

Аида надевала пёстрый фартук с петухами, который висел весь год совершенно неприкаянный. Готовить она не любила, а несколько блюд, обозначенных в её традиционном меню, не требовали времени и чудесного фартука, разрисованного боевыми птицами. Тётка включала небольшой, но грозный агрегат, и на петухов брызгал кисло-сладкий сок. Они морщились, гребни наливались воинственной влагой, Аида вытирала локтем глаза, в которые тоже попадал будущий сидр, и говорила что-то вроде:

– Ну с первой каплей!

И они с Яськой, крутившейся рядом на подхвате, смеялись, слизывая с рук терпкие брызги. В густой дух «яблочной обители» мелкой шрапнелью врывались кислинки.

Теперь уже на этот аромат поворачивала головы и носы вся улица. Соседи только вдыхали кружащий голову сладко-кислый флёр, но заходить «на сидр» не решались.

Аида, прибывшая в этот курортный городок много-много лет назад, так и оставалась для аборигенов «приезжей». Впрочем, тётку, насколько понимала Яська, её статус не очень волновал. Мамина подруга сама выбирала близких знакомых. Не друзей, нет. Таким сверхпочётным званием обладала исключительно Яськина мама. Редкие везунчики, которым Аида давала статус приятелей, гордились даже этим. Как-то получалось у неё еле заметным движением подбородка обозначить свою исключительность и подчеркнуть счастье того, кого она удостоила круга избранных.

Яське, получившей эту привилегию по праву рождения, с самого детства хотелось быть похожей на Аиду. Загадкой, непостижимой женской тайной, чуть обозначенной на самом дне никогда не смеющихся тёткиных глаз. И этим притягательным парадоксом: сколько бы ни смеялась Аида своим колокольчатым будоражащим смехом, на дне глаз, в самой их глубине, стыла непреходящая зима.

– Как у тебя это получается? – спрашивала Яська, разливая только что отжатый сок по прозрачным, сияющим банкам.

– Что получается?

И понимала, и вместе с тем не понимала Аида:

– Давить сок на сидр?

– Нет, – смеялась Яська, – быть такой… Особенной.

Аида пожимала плечами, не споря с тем, что она особенная, но тихо и грустно говорила:

– Не дай тебе бог такую особенность…

И сразу сникала, натягивая лопатки крыльями на спине.

Яське с Аидой всегда жилось хорошо. Наверное, даже более свободно, чем с мамой. Здесь она не была скована древними отношениями «родитель–ребёнок» и поэтому могла говорить с Аидой как с подругой. С более мудрой и знающей подругой.

И Яська любила особенно проникновенные разговоры в густом яблочном флёре. Обрадовалась, что и в этом году ночь падения яблок не отменяется. Только никак не ожидала, что Аида решит сдвинуть сроки.

– Не рано ли? – удивилась она.

Обычно происходил этот ежегодный ритуал чуть позже (а вернее, основательно позже), где-то месяц спустя. Под самый Яськин отъезд.

– Разве яблоки уже достаточно вызрели, чтобы дать полноценный сок?

Из летних яблок получался сидр янтарного цвета, чем ближе к зиме, тем светлее сок отдавали плоды.

Аида неопределённо махнула рукой:

– Может, и не совсем вызрели. Только потом у меня времени не будет.

– Да? – просто из вежливости спросила Яська, понимая, что у каждого человека могут быть важные дела. – Завал на работе?

– Завал.

Тётка как-то странно дёрнулась, и глаза её заблестели нехорошим и неизвестным девушке светом. Впрочем, Яська сразу же подумала, что ей это показалось от бессонницы. И ещё от того, что лицо Аиды густо намазано какой-то тиной. Девушка не собиралась продолжать этот разговор, уже отправилась к выходу, когда Аида вдруг добавила:

– Будет важный юбилей. Завальный. Двадцать пять лет великому завалу. Я готовлюсь принять кое-кого важного.

– Ну да, – опять же вежливо произнесла Яська, – значит, будем варить сидр из недоспелых яблок.

И тут же забыла этот разговор. Её мучили мысли более важные, чем эти взрослые и такие далёкие от неё юбилеи.

Через час Ларик и Яська лежали на крупной гальке, больше напоминающей булыжники. Галька-булыжник прогрелась до обжигающего жара, но после купания прикосновение прохладного тела к раскалённым камням казалось даже приятным. Булыжники остужались, тела нагревались. Всё стремилось к золотой середине, как и положено любому сущему, если оно не направлено на саморазрушение.

У Яськи к Ларику созрел очень серьёзный разговор, но она всё не могла никак его начать. Не хотелось говорить ни о чём серьёзном. А желалось беззаботно валяться на горячих камнях, как в те времена, когда они были детьми. Когда призраки исчезали от прикосновения маминой руки.

В ленивом мареве слышался голос Геры:

– Пончики, пончики, сладкие свежие пончики!

Не открывая глаз, Яська представила, как он бредёт по пляжу в неизменных резиновых шлёпанцах, припадая на правую раненую ногу. Тащит свою корзину, куда Василий Степанович, ругаясь на «бисовых детей», сложил испечённые в свежем масле кругляши, старательно посыпав сахарной пудрой. Гера всегда нёс эту пончиковую корзинку с гордым видом гладиатора, вышедшего на арену с дикими зверями. «Умри или продай все пончики» – словно выжигал в полуденном мареве его целеустремлённый взгляд.

Послышался разомлевший голос одной из многочисленных тушек, приподнявшей голову от земного шара, в который всех вокруг вдавила июльская жара:

– А кукуруза?

«Боже, какая кукуруза?» – с ужасом подумала Яська. – «Неужели кто-то ещё способен кусать и жевать?».

Гера ответил любителю экстрима основательно и жизнерадостно: