Прах херувимов

Пена мягко укрывала Еву, спасала её от всей грязи мира. Она могла бесконечно вытягивать то одну ногу, то другую, любуясь, как из воздушной белизны с мягко лопающимися шариками показывается идеально гладкое колено. Пена собиралась сказочными островами на плечах, груди, предплечьях. Она лопалась и тихо исчезала, не теряя своего белоснежного очарования. Пена обещала уход без боли увядания. Так прошло несколько дней. Самых счастливых в жизни Евы.

Брату пришлось выломать дверь в квартиру. Он ворвался в ванную комнату и увидел сестру, погруженную в пену. Адам вытащил её, хотя Ева отчаянно сопротивлялась, выскальзывала из его рук тонкой рыбкой, просила оставить её в покое. Потом она посмотрела на кончики своих пальцев, сморщившихся от долгого пребывания в воде, дико заорала и потеряла сознание.

С тех пор Ева принимала только душ, а Адам отвёл её к специалисту. На самом деле он собирался отвезти её прямым ходом в психушку, но передумал, решил сначала попробовать мягкую терапию.

Ева злилась. Она не сделала ничего плохого, никому не мешала и была в эти дни счастлива. Неужели быть счастливой в этом жутком мире равно быть ненормальной?

И она никому не сказала о том, что произошло накануне её «пенного протеста». Даже той приятной женщине с мягким круглым лицом, слишком простым, чтобы, по мнению Евы, проникнуть в самые потайные уголки её души.

Там, где грязная, пахнущая немытым телом старуха тянула свои скрюченные коричневые руки сквозь ажурные зигзаги решётки. К столику на веранде, за которым Ева сидела с чашкой кофе. Старуха дотронулась до неё своими обломками когтей. Она что-то приговаривала, эта жуткая ведьма, но Ева уже не слышала. В то же мгновение липкий, холодный пот выступил по всему телу, и пронзила безвольная слабость. В руках старухи словно открылся канал, перекачивающий в этот полутруп молодость и жизненную энергию. Девушке показалось, что она умирает. Как Белоснежка, которой нищенка вручила отравленное яблоко.

Тут же молодой симпатичный официант, обслуживающий Еву, подскочил, прогнал злую ведьму, испугался за резко побледневшую девушку и предложил вызвать «Скорую помощь». Она отказалась, так как хотелось только одного: поскорее добраться домой и смыть с себя эти отравляющие прикосновения. Убрать дыхание старости и тлена со своего тела. Ева даже смогла расплатиться за кофе и держала себя в руках всю дорогу домой.

Плотно закрыв за собой входную дверь в квартиру, она ожесточённо сорвала с себя блузку, так резко, что пуговицы отлетели в стороны. Захлёбываясь в рыданиях, стащила с себя джинсы, бюстгальтер и плавки. Всю одежду она выбросила с балкона на улицу, потому что не могла терпеть её рядом с собой. Даже в мусорном ведре не могла.

И наполнила ванну.

Всё, что было до того, как она включила кран с водой, Ева не стала рассказывать круглой мягкой докторше. Та внимательно слушала, потом задавала какие-то вопросы, Еве показалось: абсолютно дежурные. Словно врач насмотрелась сериалов по телевизору и решила поиграть в психотерапевта.

Самое неприятное, что как раз тогда Еву уволили за прогулы, и она оказалась совершенно зависимой от брата. Адам ещё какое-то время приставал к ней с просьбами «ходить на сеансы». Так он называл эту неловкую и глупую игру, в которую его вовлекла врач, насмотревшаяся по телевизору сериалов про психотерапию. Но Ева несколько раз поплакала, и он отступил.

Она не считала себя больной. Ненормальными были все эти люди: грязные, старые, гниющие, которые ходили по улицам как ни в чем не бывало. Они смеялись, дотрагивались до людей красивых и молодых, хотя не имели никакого права распространять заразу там, где материя ещё не тронута ужасным смертельным вирусом. Вирусом старости.

– В «бантике», – в голове у Евы успокаивающе возник голос татуировщика, – нет никакого глубинного философского смысла. Тату просто придаёт некую пикантность, небольшой эмоциональный окрас. Подчёркивает женственность, грацию, нежность и свежесть образа. По моему опыту, чаще всего его выбирают совсем молодые девушки. Не беспокойтесь, «бантик» не имеет негативного подтекста.

Как раз то, что нужно. Свежесть, нежность, грация. И никакого негативного подтекста. Это воплощённая она сама, Ева.

Не останавливаясь, прошла мимо огромного свального помещения с совершенно неприличными низкими ценами. Там толклось много некрасивого народа. Толстые тётки, расплывшиеся раньше времени; студенты, которые от нищеты ещё через год-два и покроются морщинами беспокойства и неумения наслаждаться жизнью; странные мужчины с затравленными взглядами. Они выхватывали из больших тележек мятые тряпки, лица у этих людей перекосило животным инстинктом. Словно охотничьи псы, схватившие загнанную добычу, устремлялись к кассе, гордо вываливая на ленту свой позор.

Ева шла мимо и слишком «дамских» витрин престижных брендов. Если у постоянных клиенток таковых есть желание становиться «тётками», пусть и в роскошных нарядах, это их дело. Но лично она не собирается входить в образ «королевы–матери на торжественном выходе».

И пусть в бутике для девочек-подростков Ева часто ловила на себе недоуменные взгляды, когда примеряла модели бренда, это был её личный рай. Коротких топиков с кружевной отделкой, просторных свитшотов, мягких джинсов с россыпью блестящих стразов… И главное – платья.

Платья Ева всегда покупала только здесь. В горох и полоску, с контрастной отделкой и бантиками, приталенные и свободные, кружевные и шёлковые, шифоновые, вискозные. Настоящие произведения искусства, которые мягко садились на талию, ласкали подолом ноги, заставляли чувствовать себя гибкой, ловкой, женственной. Если бы это было возможно, Ева осталась бы жить в этом нежном, разноцветном раю.

– Мама, а почему она прикладывает платье к себе? – по Еве прошёлся противный визгливый голосок.

Беспощадная тинэйджерка. Худая, вертлявая и некрасивая. Но – боже! – какая тонкая нежность шла от её кожи! Она словно светилась изнутри, и Ева ненавидела всех этих девчонок за чистоту света, который у неё самой с утра ещё был ярок, но к вечеру мутнел, становился тяжёлым и грузным, а к ночи совсем угасал.

– Может, племяннице? Или знакомой?

Ева, не выпуская из рук струящееся платье хамелеон, посмотрела в упор на эту парочку. Уже порядком вытолстившуюся маму и некрасивую, но самоуверенную девочку. Мама сконфузилась, поняла, что Ева услышала их разговор, а дочка ответила не менее наглым взглядом.

– Я беру себе, – произнесла Ева, чётко отделяя каждое слово. – Понятно? А ты…

Она прожгла глазами подростка:

– Ты уже через пару лет станешь такой же развалиной, как твоя мать, и будешь ходить на шопинг в «Крупные люди». Бантики для тебя закончатся очень скоро. А для меня – нет. Никогда.

Женщина почувствовала, что клиенты и продавцы жадно наблюдают за началом конфликта, сконфузилась, схватила свою дочку и быстро выскочила из бутика. Ева победно осмотрела поле боя. Если бы все проблемы решались так просто…

Она выбрала платье. Практически невесомый хлопок, по нежно-розовому, зефирному полю разбросаны тёмные сигналы – ласточки в полёте. Под цвет и в противовес стремительным птицам – тёмный круглый воротничок.

Ева принесла платье домой, хотя хотелось надеть его прямо в магазине, чтобы сразу же стереть чужие прикосновения. Но сначала нужно было принять душ.

Тугие струи прохладной воды жизнеутверждающе били по телу, смывая пот и налипшие молекулы чужих людей. Ева взяла жёсткую мочалку, сделала воду погорячее и с остервенением растёрла плечи. Минуты через три беспощадного истязания стало легче. Она опять входила в своё любимое состояние – свежести, чистоты, лёгкости.

Тщательно и густо нанесла на всё тело омолаживающий крем. Только свежую татуировку старательно обошла. Встала перед зеркалом абсолютно нагая, придирчиво рассматривая себя. Она тронула кожу на ключицах. Нежную, с лёгким налётом загара, который успела получить за три дня пребывания у моря. Сущность Евы опять источала внутреннее сияние. Под этой бархатной, чуть прозрачной оболочкой словно лопались пенные пузырьки, вызывая ощущение движения и роста.

До двадцати восьми лет человеческое тело ещё растёт, значит, у Евы есть ещё два года. Два года – это очень много. Очень. А потом… Косметическая медицина стремительно развивается, учёные обязательно что-нибудь придумают, ведь два года – огромный срок. Это же просто, взять и изобрести какие-нибудь таблетки, замедляющие старение клеток. Ей остаётся только сохранить себя в целости до этого открытия.

Внезапно и противно зазвонил телефон. Ева с досадой посмотрела на кусок пластмассы, отвлекающий от приятных мыслей о главном. Она уже давно не ждала ничего хорошего от этого дурацкого изобретения человечества. Никто не звонит ей сообщить что-нибудь действительно приятное. Наверняка, Адам предупреждает, что уже на подходе. Заявится, как всегда, с каким-нибудь дурацким тортом или куском колбасы. С очередным номером телефона знакомого знакомых, у которого есть работа для Евы. Со своей вечной приторной заботой, от которой трудно дышать.

Ей опять стало нехорошо. Перед глазами, размывая привычную обстановку, замельтешили зелёные пятна. Через их мерцание комната казалась чужой и даже пугающей. Ева до мельчайших подробностей вдруг увидела потрёпанные уголки дивана, чуть облезлую краску у ручки платяного шкафа, царапины на боку маминого фортепиано.

Голова закружилась сильнее. Ева практически наощупь пробралась по коридору на кухню. Она вспомнила, что в дверце холодильника должна быть открытая бутылка с лимонадом. Ей срочно нужно было выпить чего-нибудь прохладного.

Трясущимися пальцами достала из морозильника лёд, бросила в стакан. Шипучка расплескалась, липко лопаясь на пальцах. Залпом выпила, поставила стакан на кухонную стойку. Кубик льда печально звякнул о стеклянное дно. В нос шибануло кислым запахом несвежего мяса, ощущение странной гнили повисло в воздухе, принялось мягко обволакивать со всех сторон, подбираясь к телу Евы. Её зазнобило, словно поднималась температура, но жажда не унималась.

Забыв про стакан, она схватила теперь всю бутылку и прямо из горлышка с наслаждением опрокинула в себя несколько крупных глотков, не замечая раздражающих язык пузырьков. А когда наконец-то оторвалась от бутылки, приложила её, уже полупустую, но все ещё блаженно холодную, ко лбу.

Надо думать о чём-то приятном, чём-то свежем… Новые духи! Ева попыталась вызвать у себя ощущение аромата, который недавно тестировала из пробника. Но посторонняя вонь становилась всё сильнее.

Она случайно кинула взгляд в незакрытую дверцу холодильника и не смогла сдержать крик.

Вкусная дорогая колбаса, которую Адам принёс совсем недавно, стала зелёно-чёрной. Оболочка набухла и треснула. Из надрывов, извиваясь и копошась, лезли белые безглазые черви. Так же ещё утром прекрасный свежий сыр превратился в зловонное густое месиво, и эта тёмная субстанция расползалась по тщательно вымытой полке. Банка печёночного паштета надулась на глазах и тут же с громким треском взорвалась, обдавая внутренности холодильника грязными кляксами.

Ева отшатнулась так стремительно, что не удержалась на ногах и упала на пол, выронила бутылку. Остатки лимонада тут же зашипели как змеи, выползающие на нагретый летним солнцем пол. Девушка хотела закрыть глаза, но ужас, сковавший её, словно заморозил веки. И тогда пришёл явный, уговаривающий голос:

– Всё тлен, девочка, всё смерть. Скоро это случится и с тобой, ты же знаешь об этом? Уже увядаешь, да, с каждой секундой становишься все старее и беспомощнее, так зачем сопротивляться тому, что непременно случится? Сейчас, милая, случится сейчас…

Сквозь мельтешение зелёных кругов, которые, кажется, тут же покрывались плесенью, взгляд выхватил вазу с огромными алыми розами. Розы, наверное, тоже только вчера принёс Адам, поставил сам в воду. Хотел порадовать, забыв, что Ева ненавидела недолговечность срезанных цветов. Она ещё утром хотела выбросить их, но, спеша на собеседование, как-то упустила из вида. Сейчас красные розы съёживались, моментально увядая, от вазы потянуло застоявшейся болотной водой. Стебли потекли, расползаясь от стремительного гниения, засыпали столик скорчившимися лепестками.

Ева опять попыталась закричать, на этот раз у неё все-таки получилось, крик вырвался неожиданно громкий, полный внутренней боли, хотя казалось, сил совершенно не осталось. Прах и тлен теперь окружали её плотным кольцом, подступая все ближе.

Последнее, за что могла зацепиться Ева, пока бездна не поглотила её, была татуировка. Игриво завязанный бантик, как символ вечной молодости. Ева посмотрела на него. Узел на бантике зашевелился, концы его потянулись в разные стороны. Татуировка принялась… Развязываться?

Ева физически почувствовала, как шёлковая ленточка, уже не сдерживаемая узлом, ласково скользнула по её ноге. Место, которое только что покинула татуировка, сразу же опало, скукожилось, пошло волнами внезапно повисшей кожи. От ноги по всему остальному телу радостно поплыли дряблость и старость. Свесились куски кожи на бёдрах, в мятые, грязные складки собрался светлый и упругий живот. На запястьях набухли синюшные вены, тыльная сторона ладони покрылась тонкими пергаментными морщинами, и рука тут же стала похожа на обезьянью лапку.

– Это всё бред! – закричала Ева, и пронзительной трелью ответил ей дверной звонок. Она забилась на полу, пытаясь подняться, но сил оставалось все меньше, а ползущая по её телу старость, отпущенная развязавшимся бантиком, проникала уже в самые дальние уголки организма, притупляя слух и зрение, вызывая мелкий тремор в конечностях и невыносимую ломоту в пояснице.

Очевидно, Адам её услышал, потому что звонки прекратились, раздались резкие глухие толчки, от которых мебель в коридоре заходила ходуном. Он уже привычно ломал дверь. Но только Ева подумала, что спасение близко, как слепая и глухая темнота накрыла её. Эта темнота окружила трепыхающееся маленькое сердечко и сдавила. Ева, от которой остался древний скелет, обтянутый пергаментной, рвущейся кожей, ушла в мир столь ненавидимого ей тлена. Хватая фалангами крошащихся пальцев ленточку от игривого, не несущего никаких негативных эмоций бантика.

Адам в эту минуту уже выломал дверь и ринулся на кухню. Но было поздно. Так же, как и для звонка, огласившего квартиру Евы бодренькой, весёлой мелодией.

От вибраций телефона задрожали нежные розовые лепестки роз, которые Адам принёс Еве накануне. Их запах до сих пор оставался свеж и прекрасен.

***