Прах херувимов

Тем не менее жуткая в своей глупости песня то приближалась, то удалялась, словно некто, посылающий ему сигналы, ходил кругами. Всё в том же тусклом свете фонаря по стенам спальни заплясали неуверенные тени. Мастеру в них виделся то его собственный скорчившийся профиль, то чудились отражения нереального существа, высовывающего из панциря переплетённую венами шею.

И тут Ларик рассердился. Наверное, в первую очередь на самого себя, потому что сердиться сейчас больше не на кого.

Он вскочил с постели, с громким треском запахнул окно и закрыл на шпингалет. В спальне сразу наступила предгрозовая изнуряющая духота. Не обращая на это внимания, Ларик, шлёпая босыми ногами, метнулся в закуток на кухне, где хранились всякие хозяйственные мелочи.

По пути из спальни в кухню он не обнаружил ничего подозрительного и выдохнул с некоторым облегчением. Нашёл старый, но внушительный топор, плотно обхватил гладкое, обточенное временем основание. Ощущать в руке пусть примитивное, но орудие, было приятно и надёжно. Ларик перевёл дух.

Но только он собрался, ругая себя за истерику и выдуманные страхи, отправиться назад в спальню, как за окном, совсем рядом, что-то ухнуло, а затем сразу хихикнуло. Через мгновение упало и покатилось. До Ларика донеслось сводящее с ума «Эни, бэни, рики, таки». Его снова накрыла волна паники. Уже не чувствуя ничего, кроме кулака, судорожно сжимающего топор, он выскочил в коридор и свободной рукой стал подтаскивать все предметы мебели, которые был в состоянии сдвинуть с места, ко входу на открытую веранду.

После того как Ларик основательно забаррикадировал входную дверь, «Эни, бэни» сразу сделались глуше, хотя совсем не исчезли. Тут же он подумал, что оконные шпингалеты не выдержат, если это нечто, хихикающее и распевающее в темноте, поставило своей целью проникнуть в дом. Разве хлипкие задвижки смогут стать помехой для монстра?

Пронзительно вспыхнув, фонари на улице погасли. Наступила кромешная тьма, и даже свет от луны не проникал в это царство темноты и непонятных событий.

Ларик опустился на кухонный пол.

Сел там же, где стоял, прижав в себе казавшееся сейчас таким надёжным древко топора. Единственно реальным в этом странном хаосе обрывков сна, смутных тяжёлых предчувствий, песне, колотившейся о его бедный разум, и непонятных звуков в саду.

Что-то пробежало под окнами, всё так же странно хихикая, затем тяжело поволоклось по земле, словно тащили мешок с перегнившей картошкой, мягкой и уже расползающейся в слизь. Следом наступила абсолютная тишина, а через минуту зашуршали листья, будто некто карабкался на дерево. Одновременно за дверью раздались странные шаги: вкрадчивые и в то же время тяжёлые. Грузный, неповоротливый монстр пытался пройти на цыпочках.

Клацнул металлический предмет, по звуку это напоминало раскрывающиеся садовые ножницы на тугих пружинах. Сразу с этим клацаньем, заскрежетавшим из сада, что-то дёрнулось и упало, покатилось, подскакивая на половицах, в отделённой части дома, где располагался салон–мастерская.

«Только не это», – судорожно подумал мастер. Он попытался встать, чтобы проверить салон, но иррациональный страх сковал его, обездвижил безволием.

От калитки донёсся уже совершенно явно скрип нагло вламывающегося тела. Оно протопало к веранде. Судя по шлепку, споткнулось, затем раздался глухой удар и крик.

Вернее, чудовище сначала пискнуло, затем взвизгнуло, а через секунду заорало благим матом. Ларик, услышав в голосе монстра подозрительно знакомые, а где-то даже родные нотки, передумал немедленно пристукнуть это нечто топором, и сначала осторожно выглянул в окно. Как бы он ни был испуган, благоразумие подсказало: лучше сначала удостовериться, что пострадает именно тот, кто надо.

Под распахнутыми наружу створками бултыхалась костлявая масса, запутавшаяся в пледе, накануне постиранном и секунду назад мирно сохнувшем на верёвке. Очертания фигуры под идущим рванными волнами пледом, как и голос, глухо доносящийся из-под мягкой материи, всё больше что-то напоминали. А когда плед от копошащихся рывков слетел совсем, луна вышла из-за туч. И мастер увидел голову, отливающую мертвенно-синим.

– Яська, твою ж мать! Мальвина грёбанная!

В один прыжок он преодолел расстояние от окна до входной двери, моментально разобрал баррикаду из стульев и выскочил на веранду. Подлетев к сидящей на земле девушке, он помог ей подняться и отряхнуться, приговаривая:

– Извини, извини…

Через минуту, убедившись, что с Яськой все в относительном порядке, он насупил брови и строго спросил:

– А что ты тут делаешь в такой час вообще-то?

– Мне не спалось, – обиженно протянула девушка и громко икнула. – Я думала про аллергию на тату краски. Думала про руны. Думала про этого диетолога, утонувшего в глотке воды. Думала про тебя. Аида шляется где-то, я в доме одна. Ноги меня сами привели сюда.

– Слушай, а ты вовсе не приличная девица, – засмеялся Ларик, на самом деле абсолютно счастливый, что рядом с ним такая тёплая, живая и бестолковая Яська. Тем более что луна, спасительно осветив на минуту опознавательную голубую макушку Яськи, опять скрылась за тучами, озабоченная своими неведомыми делами.

– Чего это я неприличная? – девушка опять громко икнула и шмыгнула носом.

– Какая приличная девушка придёт ночью в дом к незнакомому мужчине? Ты не боишься, что репутация твоя теперь навечно подмочена?

Яська озадачено задумалась на мгновение, затем прыснула, все ещё продолжая икать, очевидно, от пережитого испуга:

– А то я у тебя никогда не зависала сутками в детстве. Нами уже столько ночей переночёвано! Ты – друг, Ларик. Самый лучший и надёжный друг.

И это было правдой, так что обижаться Ларику совершенно незачем. Но в глубине души он всё-таки немного обиделся. Хотя толком и сам не понял, на что именно.

Они опустились на ступеньки, разделив перепачканный в земле, но тёплый плед. Сидели, прижавшись друг к другу под мягкой тканью. Тянуло уже утренней, свежей прохладой. Выражение лица у Яськи опять стало серьёзным.

– Ларь, я действительно не могла уснуть. Мне этот дядька, который покойник, покоя не даёт. Не, ну ничего себе каламбурчик получился: «покойник – покоя». Зацени! И руна эта его свежая. И то, что ты накануне ему тату эту наколол. Ларик, зачем ему вообще тату понадобилась? Взрослый уже, вроде, врач…

– Он говорил что-то про воду, и что у него есть причина.

– А та тётка, что косметичку оставила… Вдруг они с этим диетологом как-то связаны?

Голос Яськи прозвучал вкрадчиво, из чего следовало непременное продолжение этого совершенно неинтересного Ларику разговора. Про косметичку и тётку.

– Это вообще полная чушь, – фыркнул Ларик. – Тебе нужно успокоительного попить. Валерьянки там, или ещё чего… Я не знаю…

Яська пропустила спорную заботу мимо ушей.

– Честно говоря, я забрала с собой эту сумочку.

– И зачем?

– Красивая такая, видно, что дорогая. И поношенная немного, чувствуется, что любимая. Или единственная.

– И какой в этом во всем смысл? – продолжал недоумевать Ларик, пытаясь быть снисходительным к женским глупостям.

– Я подумала, – призналась Яська, – что твоя клиентка расстроилась, когда поняла, что потеряла такую замечательную вещь. Я в сумочке нашла визитку. Ева Самович. Рекламный менеджер. Как ты думаешь, это она?

Ларик задумался:

– Точно, её, кажется, Евой и звали. Хотя…

Он замялся, пытаясь вспомнить.

– Кажется, да, Евой. Впрочем, паспорта у клиентов не спрашиваю.

Яська обрадовалась.

– Я ей позвоню тогда. По номеру на визитке. Скажу, что сумочка у меня. Думаю, она обрадуется…

Ларик кивнул: «Конечно, мол, обрадуется».

– А, кстати, ты этой Еве-растеряхе, что колол? Что-нибудь такое же символическое? Чего она-то ушла как зомби? И такую важную для женщины вещь забыла…

– О, да! – насмешливо, но непонятно произнёс Ларик. – Я ей такое наколол, такое…

Он сделал страшные глаза и замолчал, заставляя Яську мучиться от любопытства.

– Так что? – Яська стремительно наклонилась к нему и поставила звонкий щелбан. Легонько, но обидно от неожиданности.