Восхождение Эль

– Не хотелось бы беспокоить, но … нам долго ещё идти?

– Устала? – он тоже чувствовал себя не очень хорошо, но ни за что не признался бы в этом девушке.

Эль кивнула.

– Ладно, нам всё равно необходимо сделать привал. Это где-то уже близко, нужно только дождаться ночи.

– Откуда ты знаешь, что близко?

Тинар указал на землю.

– Что там?

Эль присела, разглядывая серую пыль на траве.

– Да вот же! – грум ткнул палочкой в коровью лепёшку. – Свежий навоз. Они проходили тут недавно.

– Фу, – Эль отскочила.

– Сколько мне тебя учить! Для исследователя нет ничего «фу». Прекрасно всё, что служит раскрытию истины.

Пока совсем не стемнело, Эль и Тинар нашли островок свежей травы среди уже подсохших колючих кустарников и невысоких корявых деревьев. С дороги место не просматривалось, что создавало ощущение некоего укрытия.

Стоило остановиться, как всё в окружающем мире неуловимо, но полностью переменилось, заливая синеватыми чернилами светлую пыль уходящего дня. Выкатилась ещё бледная, но уже абсолютно круглая луна. Стали загадочными тени, зажили своей непонятной, трепещущей жизнью. Преследующий Эль запах пыли пропал, пряный аромат травы и земли особенно пронзительно наполнял эту приближающуюся черноту, он стал настолько густым, что, казалось, его можно пить прямо из сомкнувшегося с землёй неба.

А Тинар вдруг заискрился. Пепельная кожа, покрытая въевшимися кристалликами соли, в лунном отблеске засверкала мелким хрусталём, и грум казался теперь сияющим призраком. Он удивлённо окликнул застывшую в немом восхищении Эль:

– Ты чего?

– Тинар, ты такой… Волшебный…

Он рассмеялся:

– Мы же все в темноте светимся. Кристаллы зеркалят. А ты…

Тинар вздохнул.

– Эль, а ты не светишься…

И добавил утешающе:

– Вот же какая незадача эта твоя болезнь…

Он набрал целую кучу хвороста, сухие ветки опали под натиском недавнего ветродуя сами, не пришлось даже ломать.

– Нагоним их завтра, – рассудительно заявил Тинар. – Эту ночь здесь переждём, а следующую уже точно в стане сингов на жикор будем любоваться.

Зрение грумов, прекрасное для пещер и тоннелей, в темноте на открытой местности подводило. Звёзды и луна, про которые Эль до сих пор только слышала, создавали призрачное подобие света. Оно вроде бы и позволяло видеть, но так скрадывало выступы и углы, что напряжённый глаз видел не столько действительное, сколько желаемое, и, конечно, обманывался. А это, пожалуй, ещё опаснее, чем пытаться пробираться в полной темноте.

Тинар приспособил над разгорающимся костром флягу с питьевой водой, достал сладкие сушёные фрукты и куски хлеба, оставшиеся ещё с трапезы у подземного озера. Они быстро насытились ломтиками яблок, выпеченных с сахаром в домашней духовке, и сидели на сложенных свитерах, греясь от ветра горячей водой из фляги.

– А что там, за степью, Тинар? – спросила Эль, прикрывая глаза от яркого огня. Ей хотелось смотреть на костёр до бесконечности, но она физически не могла это делать долго.

– Там? – друг махнул рукой в сторону «Виа соляриа». – Потом околки всякие, одинокие хутора, деревушки. И так вплоть до столицы. До Каракорума.

– Дальше ты не добирался… – вздохнула Эль.

Тинар обидно рассмеялся:

– А ты и сюда ещё ни разу не доходила. Завтра только Ошиас впервые увидишь.

– Говорят, синги – страшные… На зверей похожи.

Моу пожал плечами:

– Они просто высокие, и волосы у них такие… лохматые. Поэтому заплетают их в косички. Много косичек – у каждого с головы словно рой змеёвок спускается. А их самки (так они называют своих женщин) бреют головы в знак подчинения. Они все рабыни, низшая каста. У сингов лица золотые, как солнце, и глаза – жёлтые, к вискам вытянутые. До грумов по части красоты, им, конечно, далеко, но во всём остальном… Две руки, две ноги, голова. Я с Вансингом, сыном их главного, этого… как его… стратега, подружился даже… Вроде…

Последнюю фразу он произнёс скомкано.

– Что значит «вроде»? – засмеялась Эль. – Признавайся, он тебе накостылял?

Тинар совершенно не умел обижаться. Он расплылся в улыбке, смеясь над самим собой:

– До этого не дошло, но вот насчёт дружбы я не очень уверен. Они такие… Бесчувственные. Кажется, не способны на дружбу. У них – род главное, и это… потомство. А те, кто не относится к роду, ерунда какая-то, низшие расы. Ну, наверное, кроме императорской семьи. Но мы с Вансингом очень хорошо говорили. Он мне даже глаза жикор ночью показал.

– Знаю я твоё «хорошо говорили». Ты болтал без умолку, не давая этому как бы дружественному сингу слова вставить…

Тинар забрал у неё флягу с остывающей, но ещё тёплой водой:

– Может, и так. Только я тогда сразу подумал, что тебе очень понравились бы эти красные огни в темноте. Ты любишь подобное.

Он отхлебнул немного из фляги, смочил губы и засвистел любимую мелодию Эль. «Грум на перепутье» называлась эта лиричная песня. Она потихоньку, потом всё увереннее стала подпевать. Над удивлённой полуночной степью полился рассказ о серебряном груме, сидящем на камне у чужой штольни. И не надо ему сытой жизнь, которую обещает сребродобыча, он готов даже поссориться со своей гильдией, только бы найти то место, куда влечёт его душа. Огонь трещал в такт посвистыванию Тинара и обволакивал их пьянящим дымом от веток душистого кустарника, тех, что, сгорая, отдавали своё последнее дыхание заночевавшим здесь странникам, и дуэт был сработанный годами, так всё чудесно получилось.

Когда закончился последний куплет, Моу откинул белую чёлку назад и робко попросил:

– Эль, а ты не станцуешь?

Тинар думал, что она, как всегда, возмутится, и, может, даже стукнет его по голове. Грумы не танцуют, потому что это неприлично, и первая же её попытка в совсем нежном возрасте сделать несколько смутно напоминающих танец «па» вызвала бурю негодования со стороны Хобана. Поэтому танцевала Эль очень редко, и только если никто не видит. Тинар же, конечно, иногда подсматривал.

Но в этот волшебный вечер всё, что происходило вокруг – новизна места, душистый воздух, темнота и пляска огня – всё это заставило Эль только чуть смутиться и кивнуть. Ведь ей и самой хотелось танцевать.

– Давай про хвост Боти, – сказала она, поднимаясь с нагретого свитера.

Эта была довольно известная поэтическая история о безнадёжной любви ящерки Снапи к ящерке Боти. Любовь расцвела столь страстная и навязчивая, что Боти пришлось бежать из пещеры в наземный мир, оставив свой хвост Снапи. Теперь Снапи день и ночь сидит перед брошенной частью утерянной любви и вздыхает. Из-за популярности этой песни у грумов даже появилась присказка «безнадёжно, как хвост Боти».

Тинар ещё раз пригубил тёплой воды и начал выводить мелодию. Губы высвистывали мотив, а ладони отбивали по фляге звенящий ритм. Эль вскинула руки и выгнула спину, закружилась вокруг костра. Её движения умоляли, как влюблённый Снапи, а затем убегали, как испуганный предмет его любви. Тинар то выводил рулады нежного, робкого признания, то рассыпался барабанным перестуком в смущённом отказе.

Они оба так увлеклись, что не услышали стук копыт, глухо отдающихся по пыльной степи. В тот момент, когда Эль остановилась и залилась весёлым, хоть и несколько смущённым смехом, в кустах мелькнула большая тень. На затылок Тинара опустился тяжёлый кулак. Не успев ничего понять, Моу с радостной улыбкой полетел головой вперёд к взметнувшимся языкам огня.