Подтексты

Чуждо крещендо. И пока не стало совсем худо, занимаю руки, душу… и семена настурции у соседки.

Лучше смотреть в черную землю по весне, чем в опустевшие глаза в отражении окна.

/Ре/

Пора закопать то, что когда-то болело, и тогда можно будет рассмотреть само горе.

Под горой или на горе, в кобуре или на море, но точно уже скоро.

Увидеть, как оно стоит по колено в остывшем чае на мёрзлом подоконнике. Дрожит сизой плёнкой, остаётся на стенках старенькой чашки.

/Ми/

Или вертится у витрины игрушечного магазина. Хочет быть с нами.

Да мы и сами с усами тянемся к нему: приманиваемся, обманываемся и рады. Но не долго.

Становимся слепыми рабами и неуверенными рядами идём за нотами чуждой музыки, растерянно выставляя вперёд перепачканные руки, растирая по лицу родовые слезы.

/Фа/

И не сложится строфа, но откроется бесполезным глазам спасительная Голгофа.

И выкинув скелетов из шкафа, не найдя, что надеть, начнём карабкаться к подножью креста, обдирая испачканные родной землёй ладони, колени, неприкрытые животы, заплаканные лица.

Только бы избежать личной вселенской катастрофы.

/Соль/

А я тычу семена в землю, как провинившихся котят, и продолжаю рассматривать боль.

Она поднимает трубку и не решается позвонить, пишет смс и тут же удаляет. Перебирает фотоальбомы и прячет на антресоль счастье, прожитое с тем, кому уже не дойдут сообщения, кто не узнает о сотнях просыпавшихся солью, взорвавшихся воем звонков.

/Ля/

Принимает земля каждое новое семя, укладывает рядами косточки, прессует воспоминания, утрамбовывает историю, оставляет горе.

Ждёт молодого, крепкого стебля. И я жду. Вот бы посадить порядочность и доброту, но у меня только семена настурции и чуждые ноты.

/Си/

Отыщу в выкинутых на пол скелетах макси, за неимением хитона. Надену, вызову такси и никуда не поеду.

Некуда ехать, когда радость закопана в дубовой кадке на мёрзлом подоконнике.

Когда маленький стебель прорастает и тянется к некрашеному кресту. Ищет опору. И я ищу.

/До/

Я слушала музыку и сажала цветы. Теперь в тишине смотрю, как они прорастают.

Елена Ишутина

Я уеду жить в Портленд

Люблю, когда снег в Москве идёт всю ночь, отражаясь в подсветке фонарей. Приятно чувствовать себя в тепле и безопасности. А утром смотреть, как графичные силуэты деревьев выглядывают из-под снежного покрывала. Им вторит двор, словно прикрытый необъятной белой простынёй. Хочется, подобно героям Алексея Баталова и Людмилы Савельевой в последних кадрах фильма «Бег», сесть на коня и поскакать по заснеженному лесу…

Чтобы окончательно проснуться, открываю окно, беру с подоконника горсть пушистого снега и натираю им лицо. Теперь новости и кофе. А дальше звонки, переговоры, в общем, работа. И совершенно неважно, какое время года! Из подъезда в машину, из машины в офис. Уезжаешь – ещё темно, приезжаешь – уже темно. Ну что за жизнь такая пошла?

Тем временем в новостях сообщили: «30 января власти штата Орегон объявили в Портленде чрезвычайное положение. Для борьбы с эпидемией наркотической зависимости, передозировками с летальным исходом и широким распространением фентанила в штате сформирована оперативная группа».

На экране показывали хорошо знакомую мне 82-ю авеню. А на ней чёрные палатки, в которых лежали люди. Кого-то несли на носилках, кто-то… и тут сердце моё ёкнуло. Нет, не может быть. Забыв о том, что опаздываю, стала пересматривать этот репортаж ещё и ещё раз в Интернете. Уверяя себя, что ошиблась.

Понятно, что нельзя за несколько секунд узнать в каком-то бомже своего знакомого. Хотя какой он знакомый? Когда-то я думала, что мы с Олегом вместе и навсегда. Узнала бы его даже в полной темноте…

– Почему ты не включаешь свет? – спросил Олег.

Мы были той осенью одни на опустевшей даче его родителей. Пахло мокрыми листьями и опавшей антоновкой.

– Стесняюсь, – покраснела я, но этого он не увидел. С нас, как листва с деревьев, слетала одежда…

– Ты знаешь, я когда-нибудь уеду жить в Портленд! – с воодушевлением сказал он утром, посмотрев на карту США над своим письменным столом.

– Портленд – это там, где пираты? – наивно уточнила я.

– Зай, какие пираты?! – искренне удивился он.

– Помнишь, у Окуджавы в «Пиратской лирической»:

Когда воротимся мы в Портленд,
Мы будем кротки, как овечки,
Да только в Портленд воротиться
Нам не придётся никогда.

– Ха, так в Америке целых шесть городов с названием Портленд. В разных штатах: Мэне, Техасе, Айове, Коннектикуте, Индиане.

– А шестой?

– Штат Орегон. Вот как раз туда я и собираюсь. А пиратская песня, видно, про Портленд в штате Мэн. Там музей пиратов есть!

– И откуда ты всё знаешь? Ты же не был в Америке?

– Книжки читаю!

Олег просто до мурашек мечтал уехать в США. Шёл конец девяностых. Ему в Совке было плохо, на работе не ценили, компьютеры допотопные… Ничего, думала я, перевоспитаем. Мои предки работали в МИДе, и я периодически бывала с ними за рубежом. В США, правда, тогда ещё не летала. Но четыре года мы жили в Оттаве, в Канаде. Так что представление об Америке я имела. Идиотским мне показался тогда вопрос Олега:

– Твои работали в Канаде? А почему вы там не остались?

Ну как ему объяснить? И я, и мои родители жили в командировках с одной-единственной мыслью: «Вот приедем в Москву и начнём жить по-настоящему». Несмотря на то, что государство платило за квартиру и машину в чужой стране, всё равно хотелось домой. Хотя дома у нас не было ни квартиры, ни машины… Как те бедные родственники, приехавшие из глубинки посмотреть столицу, начинают скучать по своей малой родине.