Дорога за горизонт. За золотым крылом

Айду только легонько кивнула, не подав виду.

Какое-то время путники шли молча.

– Если хотите знать мое мнение, – начал Вердэн, – то я считаю, что Айду права. Отказываться от всадника только по причине его, как он сам сказал, тяжелого характера и некоторых наследственных особенностей – глупость несусветная. Всадник! На гаэльской земле! Хорошо же мы будем, если повернем назад от того, что сами надеялись найти.

– Все так пляшут вокруг этого пророчества! – Кальбар скривился. – А ведь Оро-то прав. Оборотень в отряде, а все делают вид, что так и надо. Вы в своем уме, нет? А все из-за вашего пророчества, тресни оно хоть повдоль, хоть поперек!

– Кальбар, не начинай снова, – Вердэн ответил не менее сварливо. – Я видел, как сошел с ума наш Император, и с тех пор я готов поверить даже во всадников на крылатых единорогах, что спустятся с радуги и спасут мир, если пророчество расскажет и о них, не то, что в аргшетрона! Да, я хватаюсь за любую соломинку – но только потому, что понимаю – мы не выстоим, если не случится чуда!

– И все решили, что он, – Кальбар указал на распластавшегося по драконьей шее Амира. – И есть это чудо. За-ме-ча-тель-но, что я могу сказать. Столь же замечательно, как и трехрогая сова, которую любит поминать недобрым словом Оро.

– Других кандидатов нет, – пожал плечами Вердэн. – Ни я, ни ты, ни тем более сам Оро на «чудо» не тянем. А кто тянет… кто тянет – тот все равно не всадник на драконе. Да и пошлет нас, вероятно, к тем самым трехрогим совам. Придумать же что-то столь же впечатляющее я, увы, так и не смог. Может, ты придумаешь, а, бард?

Кальбар мотнул головой. В этом и была беда – сказку про всадника-героя, несомого золотыми крыльями, знал всяк, а в другую сказку заставить поверить людей быстро не получится.

– А я уже давно убедилась, что никто из нас в одиночку не в состоянии повлиять на ход событий, так что давайте закроем тему и будем просто держаться вместе и продолжать то, что начали, – подытожила Айду. – А тебе, Оро, если понадобится, я сама по шее надаю, понял?

– Хорошо-хорошо. Я уже молчу, кстати – если ты не заметила. Ну а если о делах более простых, то вот вполне ничего место для нового привала! Вердэн, что скажешь?

– Да, вполне ничего. И отошли уже вроде бы достаточно.

Только путники остановились для нового привала, Амир, сняв вещи и седло с Льюлы, расстелил одеяло у выступающих корней огромного дерева, поплотнее закутался в плащ и лег, подложив под голову свой вещевой мешок. Через мгновение он уже крепко спал, так, что его не добудились даже к ужину. Проснулся он только посреди ночи, когда все уже давно спали – кроме Оро. Тот сторожил бивак. Амир первым делом нащупал флягу – по счастью, та была полной. Жадно выпил больше половины, прислушался к своим ощущениям. Вроде бы все было не так уж и плохо. Покопавшись в своем вещевом мешке, юноша достал плащ Силаса, а тот, что ему дал Кальбар, свернул и положил в сторону. Выданный учителем плащ был теплее, а это сейчас оказалось не последним делом. Он все еще толком не мог согреться. Амир, закутавшись, поднялся и тихо подошел к костру.

– Замерз? – спросил Оро тихо.

Амир кивнул. Оро протянул ему небольшой котелок, сказав:

– На, подкрепись, а то уснул, даже не поужинав. Сейчас еще в мешке пороюсь, у нас копченое мясо оставалось. И вон там котелок с чаем стоит, я недавно себе подогревал. Кружка деревянная на крышке была, найдешь, если что.

– Спасибо, – слегка виновато пробормотал Амир, приняв котелок с ужином.

В том были вареные прямо в кожице земляные яблоки, еще теплые. «Как же ужасно хочется есть!» – понял вдруг Амир. Упрашивать себя он не заставил. Торопливо почистив одно земляное яблоко, покрупнее, юноша принялся усердно поглощать ужин, даже не вспомнив об отсутствии соли. Жадно впился в протянутый на куске хлебной лепешки ломоть мяса, поблагодарив только невнятным мычанием.

Оро смотрел какое-то время с удивлением на такой зверский аппетит, но, вспомнив, кем юноша был еще утром, перестал изумляться. А вспомнив, что ему рассказала Айду – сколько ран получил молодой всадник, будучи зверем – еще и сам поставил перед Амиром полную кружку с травяным чаем. Что после ранений всегда ужасно хочется пить, Оро знал на собственном опыте.

– А как тебе удается разобраться с тем, кто из вас главный, оборотень или ты? Как по мне, это такой помет серой цапли, гнездящейся на буром на холме, что слов нету – быть самому себе не хозяином, я имею в виду! – Оро заговорил первым, и спросил он это вполне добродушно, уже без намека на что-либо. Ведь надо же было как-то разрядить обстановку: Оро видел, что мальчишка по-прежнему готов был провалиться сквозь землю из-за всей этой ситуации.

– Не знаю, – облегченно вздохнул Амир, прожевав кусок, – Оборотень мне не хозяин, я вполне сам всему своему поведению указ, если надо. Как получается, не могу объяснить, просто я уже привык считать его своей личиной, вторым «я», что ли… – он посмотрел на надкусанное земляное яблоко, задумавшись о чем-то. Оро не торопил его с ответом, но пристально глядел на всадника, тот заговорил медленно и тихо, – Мне он, зверь, то есть, часто снился: как мы с ним разговариваем о чем-то; да, в этих снах я вижу себя – отдельно, а зверя – отдельно. Он пытается меня убедить в чем-то, я уже не помню в чем, потому что я постоянно ругаюсь, убегаю, – Амир прервался, бросив взгляд на Оро и, немного помолчав, продолжил: – В его облике я в общем-то остаюсь собой, вот разве что говорить нормально не могу, только рычать.

Юноша откусил разом половинку оставшегося в руке клубня, и невесело усмехнулся.

– И из-за этого тебя и изгнали? – догадался Оро. Амир мрачно кивнул, а гаэлец только хлопнул ладонями по коленям:

– Ха! Эти серебряные эльфы в своем репертуаре! Точно птицы пред оленями! Никогда их народ не понимал толком, мда… Хотя, сказать честно, не так уж много я и знаю про них. Но уверен, что среди элро храбрее нас, гаэльцев, точно никого нет!

Амир улыбнулся. Оро оказался действительно замечательным товарищем, хотя и скорым на суждения.

– Всяк любит свой народ сильнее прочих, это мне так учитель говорил, – кивнул Амир.

Оро важно покачал головой в знак согласия, но ничего не ответил. Помолчав еще немного и покончив с ужином, Амир, наконец, спросил о том, о чем хотел узнать едва ли не весь день:

– Оро, скажи, а почему ты так плохо относишься к оборотням? Тебя-то в робости не заподозришь! Ты и правда храбрец – не знаю, как остальные гаэльцы, но ты не трус, это точно.

– Тьфу ты, Амир… угораздило такое среди ночи спросить! Тебе непременно нужно знать? – Оро смутился, неясно уж, больше от чего: от похвали или поднятой темы.

Юноша кивнул. Оро повозил веткой в костре, поежился едва уловимо, потом нехотя начал:

– Ладно, огонь еще горит, у Вердэна есть его верный клинок, да и тебе нечего должно быть бояться, если ты и сам… хм. Не обижайся, я верю, что ты понимаешь и держишь в руках своего зверя. По крайней мере, я привык верить тому, что говорят Айду и Вердэн… без них я давно голову сложил бы, и песочком занесло б ко всем барсукам норным. Но пока голова при мне, да. А почему, как ты сказал, не люблю – скажу. Нехорошая была история, век бы не ее вспоминать, да и тема та еще для ночных бесед… но раз спросил – слушай.

Незаметно для себя Оро начал говорить тише.

Амир невольно поежился, нашарил под рубашкой северный амулет от недобрых духов – его он носил, сколько себя помнил. Любопытство превозмогло ознобный холодок, прокравшийся вдоль позвоночника, и Амир снова спросил:

– А что с тобой такое было-то?

– Со всеми нами, всей моей деревней было, – буркнул Оро. – Наша семья, МэкНайры, жили тогда в Арвэсе – это такая маленькая, ничем не примечательная гаэльская деревушка. Все как везде – в основном глинобитные дома, у тех, кто побогаче да поосновательнее – каменные, и крыши, крытые дерном, а не соломой да тростником с реки. Самая большая деревенская ценность – скот, особенно коровы. С одной стороны за деревней луга, дальше речка, там купаться здорово было; а с другой – лес, туда старшие братья вечно на охоту удирали. Деревня как деревня, в общем – полторы дюжины дворов, глушь, правда, несусветная, но ничего, жили как-то… С гор вон – горы к северу есть, высо-окие, кряж Ардэйх, по прозванию клана, за землями нашими надзирающим, иногда приходили мастеровые, да охотники; да музыканты, тоже, случалось – все развлечение! Сами мы, получается, тоже Ардэйх числились бы, если бы знатные были, а так – ну, наверное, просто с боку припека, или как там уж у знатных почитается, родня мы им, деревенские, или не очень – я не разбираюсь. Айду сказывает – одна земля – один клан, да… значит, так. Но я не про то сейчас, не про то. Жили мы там, значит, как все живут. До того года, про который я, заметь, раньше никому не рассказывал особо. Я сам тогда мал еще был, в погребе большую часть заварухи отсиделся с сестренкой, та еще в пеленках была тогда. Но что было, могу рассказать – судачили-то много, да долго… ну и опять же, послушать, что старшие на совете деревенском решают – первое дело. В тот год мы славно подготовились к зиме – был богатый урожай, коровы за богатое на высокие травы лето стали тучны, молока давали хорошо. Сена на зиму накосили тоже столько, что всяк только и делал, что радовался доброму году. Но не бывает судьба одинаково ласкова со всеми…

…Хати МэкУдэн поехал торговать в город. В этом году его пропащая семейка, МэкУдэны из деревеньки Арвэс, наконец-то не едва сводили концы с концами, а не хуже прочих собрали урожай, настреляли в лесах дичи, и готовы были немало денег взять с грядущей ярмарки. По крови они были людьми с небольшой примесью элро, но выделяли их соседи не поэтому – в конце концов, в Арвэсе почти чистых гаэльских эльфов вообще было только две семьи. Эти ребята, МэкУдэны, отличались исключительной бестолковостью – ни деньги, ни скотина у них толком не водились. Хати, из всей большой, но беспутной своей семейки слыл самым надежным. Не пил горько, как двое его младших братьев, не ссорился почем зря с каждым встречным-поперечным, как старики, и даже не был вороват, криклив или злословен, как почти все МэкУдэновские женщины и подростки. Одна темная страстишка была у Хати – игру в кости он любил сильно. Но и ее он крепко держал в узде, за стол не садясь играть вот уже добрый пяток лет. Неудивительно, в общем, что на ярмарку поехал именно он. Отторговал славно – уже предвкушал Хати, что хватит денег поправить к зиме дом, взять хорошего камня да переложить печь, ну и обновок купить всем. А первым делом, пока деньги есть, купить надо крепкую лошадку да двух тучных коровок – а то на дворе скотина, почитай, слезы одни. Криворогая пегая корова, старая настолько, что молока от нее ждать уже – курам на смех, да пяток вредных коз, от которых убытку порой больше, чем пользы – молоко-то дают, но в чужие дворы лазят исправно, за что вечно МэкУдэны со всеми вокруг ругаются… платить-то за ущерб частенько нечем, все младший братец с кузенами, чтоб их приподняло да хлопнуло, пропивают!

Так думал Хати. Купил он двух славных коровенок, мохноногую выносливую кобылку и новые крепкие сапоги себе и отцу. И денег осталось немало еще у Хати.

Как так случилось, что, пойдя отмечать добрый торг с односельчанами, надрался Хати до синих шмыгающих собак, никто не сообразил потом – ведь один из всей семейки, Хати равнодушен был к выпивке. Надравшись же, позабыл он про свой зарок и сел в кости играть. Ну и спустил все деньги, а одежду да скотину не проиграл только потому, что вовремя отец самого Оро Хати от стола отволок. Непросто это было – пришлось односельчанину в ухо двинуть покрепче. Зато уж он поутру, проспавшись, благодарил! Продулся Хати, что и говорить, крепко, но в общем, беда была не так уж и велика – и прежде звонкие монеты не держались в доме МэкУдэнов долго. А тут – хотя бы скотина на подворье толковая будет! Хати и не горевал особенно. Махнул рукой на это, побранил себя последними словами да и успокоился.

Ярмарка тем временем отшумела. Близился праздник – Ворота Зимы. До него всем поспеть домой нужно было, вон и из Арвэса торговцы до дому двинулись. Праздник-то он праздник, да время страшное это. Встречать его потребно дома, у огня, за чтоб дверь была заперта покрепче – когда ворота отворяются, из них всякое выходит, добро бы только метели с буранами, и не к ночи имена тех, кто за теми воротами таится, поминать, да.

Вернулись в деревню мужчины за две недели до Ворот Зимы – кто с обновами, кто с деньгами, все веселые, да и Хати не самый печальный был. Пока домой не зашел.

Дома узнал он, что цепной кобель МэкУдэнов сорвался с привязи, одурел в конец, страшно искусал сестру самого Хати, и бросился в соседский двор. Там покусал он соседского младшего сына, загрыз насмерть наемного работника, что мальчика защищал, перекалечил пяток коров и две лошади, и еще долго бы бесновался, но старший соседов сын ловко пристрелил пса.

И теперь вот требует сосед платы за ущерб. Такой большой платы, что даже если МэкУдэны продадут все, что у них есть, и то не хватит. Только работать идти на самого соседа разве что – пока ущерб не покроют.

Что там было в доме Хати, никто не знает толком, да только крики и шум драки по всей деревне хорошо слышен был. Хати наутро из дому не вышел – побили его братья так, что отлеживался теперь горе-то торговец. За проигранное, надо понимать, побили – с теми деньгами бы всяко хватило хотя бы за половину ущерба заплатить. А сейчас и скотину придется новую отдать, и в долги залезть по самые уши, и кого-то из семьи отправлять отрабатывать вместо загрызенного работника. В общем, невесело в Ворота Зимы эта семья вошла. С прочими праздновать не стали, сидели бирюками в своем доме. И случилось так, что постучался в их дверь в одну из ночей Ворот Зимы путник.

– Да кого там носит, чей помет к дверям пригнало? – хрипло каркнул старик МэкУдэн, не торопясь открывать двери.

– Впустите, хозяева… не переживу эту ночь иначе, едва ноги несу, – слабым голосом ответили из-за двери. – Имейте совесть, добрые люди, нельзя же без крова оставить в такое время человека! Пожалейте, не дайте помереть путнику! Не то накроет чужая земля с головою, как быть в такую ночь-то?

Как бы не бранился старик-хозяин, а пришлось впустить – правда, перед этим гостю трижды обойти вокруг дубовой чурки велели, и незнакомец (им оказался худой высокий мужчина в плаще да капюшоне) послушно все выполнил. Выглядел он неважно – точно на тракте или разбойники обобрали, или волки потрепали. Но мысль о разбойниках тут же была отвергнута – путник вынул из кармана несколько крупных золотых монет, когда в очередной раз услышал ворчание про то, что сами хозяева едва сводят концы с концами. Положил пару золотых на стол, не обратив внимания на то, как загорелись глаза всех хозяев дома при виде тускло блеснувшего тяжелого металлического кружка, брякнувшего о дерево – сперва одного, потом второго.

– Вон лавка, ложись отдыхать, гость. Имя-то есть у тебя, или как? – хозяйка дома, самая старшая из детей старого МэкУдэна, бросила на указанную лавку потрепанный плед.

– Сейтин Эгайдэх[6 - От старогаэльского «an ceann a seith?a aghaidh» – «тот, кто спрятал лицо»], – невнятно буркнул гость. Капюшона он так и не снял.

Имечко показалось всем странным, но, переглянувшись, братья, их жены и сестры Хати, все еще прихрамывающего, мрачного и не помирившегося с родней, только пожали плечами. Имя больше напоминало какое-то прозвище, но если он явился издалека – то почему бы и нет?

Не раздеваясь и не спросив еды, путник неловко завалился на лавку. Из-под полы плаща вывалился тяжеленный кошель, с характерным звяканьем ударившийся о пол. Десяток глаз впился взглядом в этот кошель. Что-то невнятно пробормотав, гость пошарил рукой по полу, подобрал кошель, небрежно сунул за пазуху и негромко захрапел буквально в следующую секунду.

– Золото, – прошептала большуха. – Полный кошель золота! Зор побери, нам бы столько золота! Вот мы бы… тогда бы…