Школа безумия

Дэниел взял свой контейнер, достал из холодильника бутылку с водой и, сев за стол, уткнулся в телефон. Я села напротив него и рассеянно потыкала вилкой еду.

Должно быть, Дэниел почувствовал, что я наблюдаю за ним, потому что он оторвался от телефона, выдавил улыбку, а затем снова впился глазами в экран.

– Нормальное лицо, – сказала я.

Он снова, нахмурившись, взглянул на меня.

– Э-э-э… ну спасибо.

– Я имею в виду твою щеку. По которой я тебя ударила. С того места, где я сижу, она выглядит неплохо.

Он пожал плечами и откусил еще кусок. За окном свое ежевечернее тявканье начал джек-рассел-терьер наших соседей, Эндрю и Барб.

Я снова посмотрела на свой ужин. Из-за графика работы Даниэля мы теперь редко ели вместе. Обычно я разогревала себе в микроволновке готовое блюдо из супермаркета или делала бутерброд, а иногда просто съедала тарелку хлопьев.

Несколько лет назад мы с Дэниелом приняли решение, что, когда мы вечером вместе дома, то будем ужинать, сидя за кухонным столом, как взрослые люди, и, хотя эта традиция продолжалась, я начала задаваться вопросом, в чем ее смысл. Дэниел редко спрашивал меня, как прошел мой день, поскольку знал, что я не могу распространяться о пациентах. Мы оба работали в сфере медицины и потому знали, как работает закон о неразглашении медицинской тайны.

Раньше Дэниел иногда рассказывал мне про свой день, про людей, с которыми имел дело в отделении «Скорой помощи», порой даже делился сплетнями, услышанными от его коллег, но потом все это сошло на нет. Теперь мы разговаривали друг с другом только в крайних случаях, пара-тройка реплик с каждой стороны, но никогда ничего серьезного.

Я не валила всю вину на Дэниела. Раньше он был открытым, теплым и любящим. Порой меня мучил вопрос, какими были бы наши отношения, если бы мой отец не умер. Если бы мы поженились и переехали из таунхауса в другое место. Возможно, тогда все было бы иначе, и мы с Дэниелом не проводили бы так много времени, играя в молчанку.

– Моя подруга Оливия покончила с собой.

Я сказала эти слова, сама не зная почему. Просто хотела нарушить царившее молчание. Дэниел поднял глаза, перестал жевать и снова посмотрел на меня.

– Это случилось пару дней назад. Узнала только сегодня. Мать сообщила мне.

Дэниел проглотил кусок, положил телефон на стол и вытер салфеткой рот.

– Кто такая Оливия?

– Старая подруга. Еще по школе. Когда-то мы были близки, но я не разговаривала с ней много лет.

– Сочувствую.

Я понятия не имела, почему я не закрывала рта.

– Похороны в субботу.

– Поедешь?

– Еще не решила.

Дэниел смотрел на меня еще мгновение, ожидая, что я скажу что-то еще, а когда я промолчала, сказал:

– Черт. Сочувствую. Ужасно.

В альтернативном мире я бы представила себе совершенно другую реакцию. В этом мире мой отец все еще жив. Мы с Дэниелом женаты уже два года. Мы покинули таунхаус и переехали в собственный дом. Возможно, у нас есть собака. В хорошую погоду мы все еще ходим в походы. Зимой ездим на север покататься на лыжах.

Мы ходим с друзьями Дэниела в бары, на их кулинарные и прочие вечеринки. Иногда я даже сопровождаю Дэниела в клуб «Мальчишки-девчонки», где он до сих пор волонтерит.

Да, даже в этом альтернативном мире у нас нет собственных детей. У нас это больная тема, и она нередко становится причиной ссор.

Но эти ссоры длятся недолго. Мы всегда миримся. Мы обнимаемся, целуемся и заканчиваем ночь в одной постели, наши тела соприкасаются под простынями, мы чувствуем, что в безопасности и любимы.

В том альтернативном мире, если бы Дэниел только что узнал, что одна из моих старых подруг умерла – более того, покончила жизнь самоубийством, – он немедленно встал бы, чтобы обнять меня. Он сказал бы мне, что все будет хорошо, что он поедет со мной на похороны. Даже если бы ему пришлось для этого взять отгул или пропустить волонтерство, он был бы рядом, чтобы поддержать меня.

Но то альтернативный мир, а это – настоящая жизнь. Здесь, в ней, Дэниел взял вилку и телефон и снова ушел в тот кокон, в котором он всегда всем доволен, в свой собственный маленький мирок.

А я? У меня тоже свой замкнутый мирок. Я взяла вилку и вновь потыкала в мясо с кунжутом. Дэниел сидел напротив меня, тупо глядя в телефон. Соседский пес Эндрю и Барб продолжал тявкать, тявкать и тявкать.

4

– Вы хоть раз видели ее лицо?

– Нет.

– Вы хоть раз подошли достаточно близко, чтобы потрогать ее?

– Нет.

– Как вы думаете, кто это был?

Готового ответа у меня не было. Я села на кожаную кушетку – настоящую кожаную кушетку, а не какой-то дешевый кожзам, как в моем кабинете – и посмотрела на тонюсенький шрам на моей левой ладони.

Когда молчание затянулось, я взглянула на Лизу. Скрестив тонкие ноги, она сидела на сетчатом эргономичном кресле рядом с рабочим столом и смотрела на меня. Ей было под пятьдесят. Стройное телосложение, волевой подбородок. Насколько я знаю, она никогда не была хиппи, но обожала одеваться в их стиле – в красочные цветастые платья и топы. Когда же она двигала руками, браслеты на запястьях тонко звенели.

Лиза была вторым терапевтом, которого я посещала после окончания школы, и я приходила к ней последние два года. Как и все хорошие мозгоправы, она никогда не говорила мне того, что я хотела услышать, и всегда подталкивала меня дальше, чем мне самой хотелось бы идти.

Она наклонила голову и приподняла безупречно ухоженную бровь.

– Итак?

Я промолчала.

Лиза сняла с колен блокнот, бросила его на стол и скрестила руки.

– Почему вы сегодня такая упрямая?

– Я не упрямая.

– Вы не отвечаете на мой вопрос.

– Может, я не знаю ответа.

– Вы отлично его знаете.

Лиза была тем, кого называют психотерапевтом частной практики. Она не имела отношения к государственной медицинской помощи, поэтому клиенты были вынуждены либо иметь частную страховку, либо платить из своего кармана. Благодаря этому кабинет Лизы был намного уютнее кабинетов большинства психотерапевтов. У нее был большой дубовый стол, на котором стоял навороченный «Макинтош». Дорогой коврик защищал паркетный пол. Кожаная кушетка плюс кожаное кресло. Возле двери висели настенные часы ручной работы с римскими цифрами по кругу, добавлявшие обстановке изысканности.