Точильщик

– Ты ошибаешься, Пьер. Данное поручение могу выполнить только я один.

– Не может быть!

– Мне велено влюбить в себя красивую женщину.

Пьер вытаращил глаза.

– Да, – продолжал Ивон. – Это посложнее, чем рубить синих. Я должен превратиться в щеголя, мой милый!

– Она действительно красива? – спросил Пьер.

– Говорят, да. Я увижу ее сегодня вечером в Люксембургском саду на балу, который дает Директория.

– Ты приглашен?

– Мне должны прислать сюда письмо с приглашением… – Ивон замолчал на середине фразы. – Черт возьми! – вскричал он. – Вместе с приглашением мне должны передать двести луидоров! Но я не сказал тому, кто должен это сделать, под каким именем я здесь остановился. Представляешь, что будет с хозяином, когда спросят Бералека и обрисуют меня!

– Но зачем эти предосторожности? Республика подписала мир с Вандеей. Нам всем объявлена амнистия. Зачем же скрывать свое имя?

– Кто может знать, что ожидает нас в будущем, – пожал плечами Ивон, – осторожность еще никому не повредила. Ты сам говорил, что мир этот недолговечен. А к тому же еще этот трактирщик, который с перепугу может стать доносчиком…

– Кажется, я что-то придумал, – перебил его Пьер.

В коридоре раздался вопль Жаваля.

– Да здравствует Республика! – орал он.

Трусишка дрожал как осиновый лист.

– Гражданин Страус, что это за рев у вас в коридоре? – спросил Пьер, шагнув из номера.

– Извините, гражданин, но меня зовут Жаваль. «Страус» – название моей гостиницы. А что касается криков, то я не могу сдержать своих чувств по отношению к Республике.

– Ну что ж, учтите, что плохим патриотам со мной приходится туго, клянусь вам честью господина Бералека.

«Значит, его зовут Бералек!» – подумал Жаваль.

– Приготовьте мне номер, я хочу здесь поселиться.

Жаваль хотел было идти, но Пьер остановил его:

– Я забыл назваться…

– Ну что вы, господин Бералек, вы же назвались…

– Прощайте и помните, что вам выгодно быть со мной полюбезнее!

– Буду рад служить, господин кавалер, – бормотал Жаваль, пятясь к двери.

Выйдя в коридор, он вытер пот со лба.

– Надо постараться приручить этого тигра. Работен, кажется, намного спокойнее.

Спускаясь по лестнице, он заорал во все горло:

– Да здравствует свобода, Директория и Республика!

Молодые люди расхохотались.

– По-моему, он разгонит своими воплями всех остальных постояльцев, – заметил Пьер.

Ивон нахмурился:

– По-моему, что по временам ты сам не вполне нормален. Зачем ты навлекаешь на себя дополнительную опасность, приняв мое имя?

– Это маленькое развлечение для меня, а то здесь слишком скучно!

В дверь постучали, и на пороге возник Жаваль.

– Это я, господин кавалер, ваш Страус. Велено передать вам этот пакет. Я готов вам служить за четверых!

– Всего-то! – нахмурился Пьер.

– За восьмерых, – поспешно добавил трактирщик.

Как и предполагал Ивон, в пакете, кроме двухсот луидоров, было еще и приглашение на бал.

– Теперь надо принять вид щеголя, так как мне предстоит предстать перед Баррасом, – проговорил задумчиво Ивон.

Пока он одевается, а Пьер ему помогает, расскажем немного о молодом друге Ивона.

Граф Кожоль был молочным братом Ивона. Его однолеток, не столь сильный и красивый, он, однако, был отчаянно храбр и искал опасностей, где только мог.

В отличие от своего друга, который частенько грустил, он был неизменно весел даже в минуты самой серьезной опасности.

В то время когда он был шуаном и командовал своими собственными крестьянами, Кожоль сумел удержать их от жестокости, которая и у синих, и у белых называлась возмездием и навсегда запятнала эту ужасную войну.

В бою Пьер убивал, но как только бой утихал, он развлекался тем, что вместо того, чтобы добивать пленных, как это делали другие, отрезал им длинные волосы, которыми так гордились республиканцы, или велел им из одежды оставлять лишь носовой платок.

«Чтобы было чем закрыть лицо при встрече с дамами», – говорил он.

Враги прозвали его Капитан-портной.

Шуаны прозвали его Собачий Нос – за редкостное умение выслеживать и друзей, и врагов.

И хотя Кожоль не обладал красотой Ивона, он был приятным, хорошо сложенным, веселым молодым человеком.

Пьер настолько был привязан к Бералеку, что, когда тому напророчили гильотину, он тут же вскричал: