Тайна горного озера

– Сразу видно, что здесь всю зиму не привечали гостей, – еще раз отметил про себя Курт.

Предположение подтвердилось, когда визитер уперся в заколоченную гвоздями дверь. Все говорило о запустении и особенно – грязные разводья на застекленных дверных шипках.

Пришлось идти вкруговую, в надежде отыскать другой доступ в жилище.

Он не ошибся.

Нашел «черный вход», ведущий внутрь из заброшенного теперь сада на обратной стороне особняка.

Эта дверь открылась легко – от простого толчка.

Веранда же внутри при осмотре оказалась еще более нежилой и запущенной, чем можно было представить.

Но когда посетитель решил идти дальше, из очередного дверного проема пахнуло застоявшемся спертым воздухом давно не проветриваемого, но вполне обитаемого помещения.

Тусклый полумрак, не рассеянный до конца даже светом из окон, наполовину зашитых фанерными листами, не позволял сразу оценить обстановку.

И тут тяжелый воздох и кашель из дальнего угла заставили гестаповца схватиться за оружие:

– Кто здесь? – гаркнул он, поводя по сторонам стволом, выхваченного из кабуры, вороненого «Вальтера».

Ответа не последовало, но подойдя поближе, Курт Штернберг сам убедился, что никакой опасности для него нет.

Из-под горы наваленного трепья, старых шуб и ватных одеял на него глянуло желтое восковое лицо, измученного голодом и болезнями старика.

– Господин Оссендовский, не правда ли? – успокоился и от того даже усмехнулся былому страху офицер.

Чтобы разглядеть хозяина лучше, он чиркнул перед его лицом никелированной зажигалкой с семейной монограммой по массивному корпусу.

Высокий узкий, язычок пламени затрепетал под его дыханием, осветив и для, сидевшего в кресле, старика обличие эсэсовца с его продолговатой физиономией, не особо украшенной рыжими, опущенными по углам рта, усами.

Дополняла увиденное Оссендовским высокая офицерская фуражка с серебряной эмблемой мертвой головы над скрещенными костями.

– Барон! Неужели Вы. С того света по мою душу? – слабо воскликнул старый поляк и едва не лишился чувств от волнения.

Почти месяц прошел с того дня, как Фердинанд Оссендовский остался один в, снятом им еще до войны, особняке.

Видно, что-то случилось с приходящей домработницей, и теперь ему – жалкому, парализованному старику только и оставалось, что дожидаться здесь, в похожей на могильный склеп, спальне конца своей бренной жизни.

И это видение в его замутненном сознании разбудило целую волну переживаний:

– Барон, Вас же красные расстреляли? Я точно слышал! – прошамкал он беззубым ртом.

Однако, Оссендовский не всегда был таким старым, больным и беспомощным. Более того, сам барон Унгерн, познакомившись с ним на охоте во время первой мировой войны, пригласил с собой:

– Получил новое назначение у Керенского – ехать в Забайкалье для формирования добровольных частей. Двинули со мною, пан!

– Служить Алексашке? – усмехнулся тогда ясновельможный доктор Оссендовский. – А мак же мои географические исследования?

– Вот их-то как раз и добавится, – расхохотался Роман Федорович. – Сибирь – это такая бескрайняя страна, скажу я Вам, что там скучать не придется.

Всю августовскую ночь, забыв про утиную тягу на озерном плесе, Унгерн тогда с увлечением рассказывал о том, как еще до войны немало прошагал по стране, добираясь до Петербурга.

Причем, практически лишь с одним ружьем, да сворой охотничьих собак.

Тем скитаниям был весомый повод, если судить из того, что поведал барон своему собеседнику:

– Интриганы способствовали тому, что меня уволили из моего Нерчинского полка, потому хотел в дороге развеяться.

Лицо тогда худое лицо озарилось добротой, вислые усы раздвинулись в улыбке:

– И, понимаете, приключение было почище самого Майн Рида.

Убедил тогда отставной есаул легкого на подъем поляка на совместное путешествие.

Тем же последним летним месяцем они отправились в путь, действительно, оказавшийся не таким уж утомительным.

Благо, что и третий попутчик выдался под стать обоим – общительный хоть за карточной игрой, хоть за питейным столом атаман Семенов.

Почти на четыре года затянулось то путешествие. В течении которых был Оссендовский вроде порученца у барона Удгернга, постоянно менявшего свои должности – от эмиссара временного правительства, до командующего колчаковским тылом в Забайкалье.

Когда же адмирала разбили, то, после эвакуации японцев, с теми же ушел в Китай из их теплой компании – Григорий Михайлович – общий друг по приятному времяпровождению – атаман Семенов.

Не остался «ждать с моря погоды» и Штернберг.

Тоже повел барон свою конно-азиатскую дивизию за кордон, но – в другом направлении.

Отправился в монгольские степи.

И вновь случились уговоры:

– Будешь, Фердинанд, лично знаком с ихними обычаями. А я уж тебе такое сафари устрою, что пальчики оближешь, – балагурил Роман Федорович, качаясь в седле, бок о бок со своим польским другом.

Что и говорить – знал барон, как свои пять пальцев, азиатскую Хутухту – некогда земли за семью печатями.

Еще в войну с китайцами воевал здесь до того отменно, что его – командующего всей монгольской конницей назвали за храбрость «сыном неба».

И теперь вот совершает новый вояж, только сам теперь постаревший, с четырьмя ранениями на Мировой войне, да с золотым оружием, да с орденом Георгия на генеральском френче.

Только генеральские погоны же «его превосходительства», как и былую, почти беспредельную власть получил уже от Верховного правителя – Колчака.

Ох, и удачным был в ту пору для искателей приключений «по майн – ридовски» – с сафари начавшийся 1921 год.

Смерчем прокатились по степям. С ходу взяли у китайцев, оккупированную ими, столицу страны – Ургу.

Да и как не взять, если половина гарнизона перешла на сторону барона, едва его десятитысячная конная лавина, при мощной поддержке артиллерии, подступила к окраинам кочевного города.

Не день и не два трещали тогда выстрелы по тибетским домам, кумирням, монгольским садам, храмам. Шли резня и грабеж. Но все же и здесь чувствовалась твердая рука новоявленного диктатора.