Часы из прошлого

Но, тут, же он вселил и надежду в душу собеседницы:

– Завтра – пожалуйста.

– Яков Михайлович, миленький, – вдруг совсем не по эти кету, а как это часто бывает среди обычных российских посетительниц, воскликнула госпожа Клостер-Фейн. – Хотя бы на мину точку разрешите на него посмотреть?

Она умоляюще сложила ладони перед своей высокой грудь, тем самым невольно смутив молодого ещё совсем мужчину не только самой неожиданной просьбой и тем, от кого она происходит:

– Даже издали.

Поняв по переменам в лице специалиста, баронесса продолжила натиск.

– Я никому ничего не скажу, – прикоснулась она рукой к локтю бородача, прикрытого рукавом белого как снег, врачебного халата. – Это мое личное дело!

– Ладно, будь так, как Вы желаете! – но сумев устоять перед столь страстным желанием свидания, согласился доктор. – Только предупреждаю…

– Не бойтесь ничего, – ещё более страстно заверила гостья. – Я, Вам, доктор, так за все признательна…

Вышли они вдвоем из главного корпуса уже не через парадные двери, где у высокой лестницы под колоннами стоял «Мерседес» иностранки, а противоположным – служебным ходом. К тому же, расположенном на иной стороне здания, откуда вела протоптанная дорожка к хозблоку и котсльной с высокой, рыжей от выгоревшего сурика, железной дымовой трубой.

Баронесса шла по, хрустящей под каблучками сапог мелкой щебенке, а доктор вышагивал рядом по тронутому первой изморозью газону, галантно держа над ней свой раскрытый зонтик.

Увлеченная своими мыслями, женщина будто и не видела, что радушного хозяина, накинувшего поверх белого халата легкий плащ, нещадно секут струи дождя, так и не прекращавшегося с утра ни на минуту. Обойдя стороной очередное строение, смотревшее на мир. как и все прочие, сквозь зарешеченные окна, они увидели наконец перед собой того самого Андрея Андреевича Пущина, занятого сейчас именно тем, чему посвятил последние двадцать лет своей больничной жизни.

Несмотря на промозглую погоду, он так и пышил жаром, хотя был бнажен по пояс, методично выбрасывая из широкой траншеи тяжелый грунт с вкраплениями в песок гальки и кусков шлака. Тем самым аккуратно очищая от естественной «теплоизоляции» бетонные плиты перекрытия теплотрасы. Разгоряченное мускулистое тело словно не чувствовало и всерьез зарядившего мелкого по-осеннему, дождя.

Рядом с раскопом стоял пожилой мужчина-завхоз, облаченный по погоде в грубую брезентовую плащ-палатку, чуть ли не содрагаясь в душе, при виде столь явной демонстрации закаленного организма «психа», он сам при этом безнадежно и безуспешно грелся затяжками, дымящейся в кулаке, папиросы.

Увидя необычную парочку – собственное начальство, семенившее обочь с миловидной дамой, Дьяков серьезно смутился. Бросил окурок в мокрый, выброшенный из траншеи песок, да еще и втоптал его поглубже подошвой ботинка. Двинулся было навстречу начальству, но Грельман остановил его властным движением руки:

– Мы, собственно, пришли взглянуть на Андрея Андреевича Пущина!

И снова имя этого психохроника сослужило худую службу посвященному в его судьбу человеку.

– На кого? – переспросил тот и тут же вспомнил, как зовут постоянного помощника, забираемого по утрам из палаты под роспись в журнале дежурной медсестры. – Это нашего придурка – Экскаватора, что ли?

При этих словах простодушный завхоз не смог сдержать улыбки, что появилась на его плотном, не очень чисто выбритом лице и от столь непонятного внимания к его «кадру». Впрочем, по мнению Дьякова, как было не появиться такой иронии, от странного, впервые услышанного им от самого главного врача, имени и отчестве своего «персонального работяги».

Только широкая улыбка, столь же стремительно погасла, как и появилась. Сказал завхоз, да тут же и поперхнулся. Замолчал и потупился во взоре, растерянно уткнувшись в буравчики злых глаз главврача.

– Андрюша, дорогой! – совсем не обращая внимания на их бессловесную дуэль, баронесса, не испугавшись сырого грунта под ногами, уже присела на корточки над траншеей, в которой все так же безостановочно работал Пущин.

Услышав свое имя, тот на миг отставил в сторону острейшую лопату и глянул вверх с нетерпеливым выражением, отвлеченного от любимой игры, ребенка. Но тут же гримасса недовольства сменилась уже льстивой улыбкой, когда Экскаватор узнал стоящего рядом с завхозом главврача. Все же память на начальство не умерла в нем, как все прочее способности травмированного мозга, закрепилась рефлекторно в потухшем навсегда сознании.

– Молодец, Андрей Андреевич, работай дальше! – неожиданно ласково похвалил его Грельман.

От этих слов улыбка на лице землекопа стала еще шире. И если бы не пустота но взгляде, баронесса узнала бы в нем того, к кому спешила так далеко от столицы. Не обращая больше ни на кого внимания, Экскаватор вновь вернулся к прерванному занятию. Словно играючи, отчего на широкой, накаченной трудом, спине волнами пошли узлы мышц, он выбросил тяжелый ком земли. Затем наклонился за другой такой же порцией, с хрустом вонзив штык лопаты в плотный грунт…

Прижав ко рту стиснутые в кулак пальцы и едва удерживаясь от слез, баронесса, не разбирая дороги, поспешила обратно к главному корпусу больницы. Но наверх в кабинет руководителя учреждения все же подниматься не стала. Подождала Якова Михайловича у своей машины.

Тот постарался, как и прежде не раз случалось при подобных посещениях его пациентов родными, тоже напустить на себя чувство едва ли не мировой скорби. В душе, однако, отметил, что увиденное у траншеи вовсе не было встречей незнакомых друг другу людей. Явно, что какое-то общее прошлое накрепко соединяло этих, по социальному статусу так не похожих друг на друга, людей – убогого инвалида и вполне благополучную деятельницу Международного Красного Креста.

Между тем, дождавшись Грельмана, баронесса начала разговор первой, словно боясь, что доктора развеет последние надежды, теплившиеся в ее сердце:

– Яков Михайлович, я все понимаю!

В её голосе хотя и чувствовались нотки недавнего плача, но глаза были уже совершенно сухими, а бледные щеки и даже без разводов слез, против которых выстояла дорогая фирменная косметика:

– Пусть, Андрей Андреевич Пущин болен тяжело и почти неизлечимо, – продолжила мадам Клостер-Фейн. – Но если Вы найдете способ вернуть ему хотя бы частицу сознания, я в долгу перед Вами не останусь.

За подтверждением этих слов дело не встало. Шелкнув резным замочком своей изящной сумочки, она вынула оттуда и протянула озадаченному медику, видимо, заранее заготов ленный документ – узкий лист особой, что называется, гербовой бумаги, аккуратно свернутый ровно посередине.

– Что это? – недоуменно спросил Грельман, принимая его из рук в руки.

– Чек на пятьдесят тысяч долларов, – буднично, без всякой рисовки пояснила госпожа Клостер-Фейн. – Но это только задаток.

Остальное она произнесла чуть понизив голос:

– Я готова и в дальнейшсм оплачивать все расходы, связанные с лечением Пущина, и соответствующего дополнительным уходом за ним?

И уже совсем сразила собеседника, последовавшим за этим, безаппеляционным по своей сути заявлением:

– Да н ваш личный вклад будет оценен по достоин ству.

Из той же сумочки она достала свою визитную карточку. Но совсем не такую, что этим утром читал рядовой охранник ВОХР в «справочной» у ворот. На этом голубом квадрате картона все сведения были напечатаны исключительно по-немецки, хотя номера телефонов, указанных там, приходились, как на Берн, так и на Москву:

– Жду сведений о любых переменах в самочувствии.

Красавица даже сделала вид, что желает чмокнуть в щеку доброго психиатра, ходя проделала этот жест лишь для того, чтобы шепнуть откровенное:

– Звоните сразу же, как только удасться что-либо предпринять.

Мрачный и невозмутимый водитель предупредительно захлопнул за пассажиркой дверцу машины. После чего солидный синий «Мерседес», хрустя щебнем под широкими баллонами, покатил к выходу из этой обители печали и разбитых надежд.

– Что ж, «Синяя дама», – как сразу он окрестил баронессу, произнес Грельман. – Пусть будет по-вашему.

И все жн он нисколько не обманывался на сей счет. Попытка повторения обычного медикаментозного лечения, но уже более дорогими – суперсовременными мощными препаратами, с лихвой оплаченнымизаграничной миллионершей, по убеждению психиатра, могла принести Экскаватору лишь еще больший вред, чем тот, который он уже понес перед тем, как оказаться на двадцать лет пациентом психиатрической больницы.

Потому, решая судьбу, ставшего вдруг, «богатеньким» Экскаватора, Яков Михайлович серьёзно задумался о том, что стоило теперь попробовать применить на практике кое-что новое не только из современного арсенала психиатрии, но и прежнего опыта ее, давно проверенных историей, «светил».

Глава третья

Сменив на посту главврача всемирно признанного академика, Яков Михайлович Грельман все же не казался со стороны выскочкой-карьеристом. Многолетняя политическая доительность и в Верховном Совете, и в комиссии по изучению фактов незаконного психиатрического преследования инакомыслящих, создали ему немалый авторитет в научных кругах столицы. А развитое чувство самосохранения и умение предвидеть лучший и самый выгодный вариант для себя лично, подвигли Грельмана на титаническую деятельность по выполнению, поставленной перед ним, баронессой задачи.

…Всего за какие-то недели Экскаватор-Пущин подвергся гораздо большему числу обследований, чем за все предыдущие два с лишним десятка лет, что находился в лечебнице. При этом особые надежды Яков Михаилович возлагал на своего предшественника, вынужденного пенсионера-академика. Все-таки, как ни говори, а его опыт и знании могли сделать гораздо больше, чем весь коллектив, доставшийся в «наследство» новому главному врачу.

…На загородной даче, где последнее время обитал оставшийся не у дел и ошельмованный академик Сусевич, бывший депутат появился вскоре после того, как зашел в тупик с возобновившейся лечебной практикой по «Истории болезни А. А. Пущина».

Но и теперь он предстал на глаза бывшему соему учителю т недавнему «начальству» вовсе не с пустыми руками. Привез с собой немало припасов, какими уже давно не баловали даже спецраспределители академическую среду.