Путь Сизифа

– Один писатель в воображении нашел то, «чем и не жил», изобразил в романе всю силу своей любви к миру, воспел гимн жизни, – и, завершив, ощутил такое опустошение, что… застрелился.

Тот кротко глянул на нас.

– Разве может порыв в единство со всем миром быть иллюзией? Это взгляд на "сейчас" как единство прошлого, настоящего и будущего. Мечта не исчезает, пока человек дышит. Она помогает жить. Это происходит в любом проявлении, сопровождающем нашу жизнь.

– И в быту? – поморщился Марк.

– В том числе в отношении к любому пустяку в быту. Это и отношение его к разным блюдам, например, каждый француз воображает себя хранителем бабушкиных единственных рецептов. И в дизайне одежды, везде. В обычном разговоре – есть бытовой мир, раздвинутый в безграничное. На этом основывается любое творчество.

Магистр перешел от разговора к заклинаниям. Поднял руки, остатки его волос по бокам лысины поднялись ореолом. Потолок словно исчез.

– Отриньте старые беды и ошибки в вашем пути! Вообразите, что наше время – начало новой грандиозной эпохи. Мистического движения в узнаваемое небывалое, что отменит вашу тяжелую историю, изнуряющую дух.

Во мне бродили посторонние мысли. В Исламе нет образов бога или людей. Вера вспыхивает от слов, это вера слова. Там даже картины не имеют человечьих образов – только узорчатые слова. Они воздействуют так же сильно, как полотна христианских художников. И верующие, переставая думать об уничтожении неверных, падают ниц в экстазе, веря в слова-метафоры, как в истину, прямолинейно. В христианстве же метафоры всего лишь угадывают истину, углубляя ее осознание, вплоть до окончательного слияния с ней.

В меня все вливались, вливались слова Магистра о прорыве из одиночества в некие безграничные близости. Но это похоже не на доказательства, а на внушения. Скорее звук, похожий на камлание кришнаитов: оооммм… Во мне волшебным образом они превратились в сильное чувство, вызванное неким душевным озарением.

Все тупые стены нашей классной комнаты исчезли, все поплыло перед глазами. Сначала я стоял, бездомный, в гулком вокзале, откуда меня унесут поезда в небывалые края. Потом перед глазами возникла даль в утренней заре, а за горизонтом ощутил какую-то раннюю-раннюю страну, может быть, Древнюю Грецию. В ее первозданном голубом пространстве не было косности жизни, а только обещание невиданного развития, отчего во всем существе щемила боль и нежность.

Открылось то, что за горизонтом. Это было не конкретное место, а светящееся стороннее, откуда стала видна суть земных перевоплощений. Я увидел там темный корень природы, за который цепляются люди. Чего они хотят – в жажде найти иные просторы своего расцвета? Что ждет человека, в его готовности жертвы и саморазрушения?

Закрыл глаза и увидел как бы напечатанное на белой странице журнала стихотворение. Оно читалось ясно, хотя черные буковки, когда вглядывался в них, то и дело исчезали.

Какое счастье – новизны истоки
В нас вечны, лишь ступи за край забот,
И весь наш гнев скудеющей эпохи
Вдруг оборвет неведомый полет.

Это было состояние вдохновения, полное счастливых вспышек озарений, и все легко удается, за что ни возьмусь.

Во мне исчез надрыв, поверил в нечто хорошее впереди. Казалось, за гибридными войнами, даже за приближающейся неотвратимо ядерной войной, – мир не кончится, наступит небывалая нормальная жизнь.

…Я очнулся. Заклинания имеют свойство девальвироваться. На меня снова нахлынуло тупое состояние безмыслия, похожее на сонливость духа. Исчезли обостренные неприятия боли от толчков под дых враждебных локтей. Короче, потерял ощущение объема, свежести и простора, воспоминаний.

Это похоже на мое отупение душным летом в саду.

И нирвана порой убивает.
День, и сад – как в грядущем, вольны.
Только в одури сонного рая
нет ни чтенья, ни дум, ни вины.
Отдыхает нутро примитивно.
Так живем мы в нашем раю —
новизна ли окраины дивной,
то ль беспамятства страшный уют?

Слушатели сидели неподвижно, словно загипнотизированные. Увидел моих товарищей иначе, чем раньше. В них открылись бездны, мимо которых проходил равнодушно. Они сражались до конца, дыша, но подчинились бытия движенью…

Что это было? Сквозь туман услышал голос Магистра:

– Вы заметили, что за множеством фраз-внушений скрыто одно и то же: стремление возбудить вдохновение, отчего исчезает будничная жизнь? Итак, расскажите, что вы испытали?

Матвей заворочался, стесняясь.

– Как будто в молодости шел в окружении молодых девок в степь, покрытую ковром из ярких цветов, и мы пели протяжные песни…

Он вернулся в свой обычный вид, хотя уже не тем морщинистым площадным остряком, не унывающим в любых положениях. Всю жизнь, балагуря, переносил тяготы, а сейчас его остановила глубокая грусть существования. Что-то с ним случилось, но странная народная крепь в душе не позволяла сдаться. Зачем тревожить душу? Лучше не знать.

Марк только хмурился. Раньше летел на романтической метле, как маг и волшебник. И не мог даже предположить, что будет умирать в истерике, потеряв иллюзию. А теперь он с испугом подумал, что, в сущности, еще и не жил, и, может быть, так будет до самой смерти.

Я тоже не мог ничего сказать.

Мы отрезвели. На нас надвинулась прежняя тревога за будущее, засевшая во всех нас, как эта предзимняя слякоть за окном.

– На этом второй урок закончим, – сказал Магистр. – Думаю, от посетившего вас озарения что-то осталось. "Ищи родину, – говорил Есенин. – Найдешь – пан, не найдешь – пропал".

– У нас и так возникают озарения от книг великих людей, – пробовал доспорить Марк.

– Попробуйте вечером разворошить внутри точку экзистенциального одиночества, откуда исходит энергия любви.

С этого времени Магистра мы стали называть коротко Магом.

Маг попросил меня задержаться.

– Вас можно выделить из учащихся высоким интеллектом. Вы много читали. Но вас убивает время, с которым вы не находите контакта. Вам надо преодолеть не отчужденное время, а отношение к нему, убивающее вашу душу. Вы убиваете себя своей отчужденностью перед жизнью.

– Я это понимаю. Но как измениться?

– Казалось бы – тупик: умер близкий человек, оболгали, выгнали, нечем жить. Но за этим – огромный мир, ощущение космоса, изначальные порывы души, которые вроде бы исчезли. Но они не исчезают.

– Это я понимаю, умом. Но как по-настоящему выйти из тупика?

– Попробуем изменить ваш настрой, – похлопал он меня по плечу.

После этого разговора мы ощутили близость друг к другу.

***

Вечером мы поели в столовой, где каждый голосом заказал себе еду, и роботы ловко лавируя, поставили на стол блюда. Мы воспринимали их, как само собой разумеющееся, а Матвей шарахался и извинялся перед каждой железякой.

Потом лестница-транспортер увлекла нас в уютную спальню. Невидимые кондиционеры в механической ласке освежали воздух.

Перед сном в туалете что-то мягкое влажно подтерло и высушило меня, и пахнуло лесной свежестью.

Мы, лежа на металлических кроватях, похожих на медицинские, издевались над Магистром.

Я говорил Марку:

– По-моему, у него непомерное самомнение. Зачем лезет в душу? Что хочет в нас разбудить? То, что покрыто пеплом? Не дай бог разворошить!