Стокгольмский синдром

Главное, не лезть на рожон. Не выдать недоверия и страха. Попробовать перевести на мирный тон.

– А кто же вы?

– Мы за нашу страну, где нет обычаев шакалов. Сейчас это акция.

– За счет беззащитных?

– Ваш мир живет за счет беззащитных. А мы пока ничего не сделали. Не имеем другого выхода.

– Мы разговариваем, но я знаю – ведь вы пришли убить нас. И это ничем не оправдать.

– Мы не убьем. Нас убьют.

– И нас.

Профессор беспокойно сказал:

– Я понимаю одно – не это спасет мир. Только любовь…

– Твоя любовь – для тебя! А нас – пах-пах! с вашей любовью.

Политолог впервые ощутил подлинного себя.

– А ведь это серьезно! Не выбраться нам.

Завхоз не понимал, как можно продолжать говорить с тем, кто раньше прикрывался диким юмором. Он налился краснотой, злобно поглядел на Саида.

– Будешь жаловаться? – заметил его взгляд Саид.

– И пожалуюсь! – не выдержал завхоз. – Я знал, что вы такие!

– Аллаху жалуйся.

Бородачи вскинули автоматы. Саид остановил их жестом.

Сидящие вповалку люди стали братьями.

Капитан, полулежа на полу на одеяле, остался странно равнодушным, и потому не боялся ничего. Решил принять геройскую смерть, как офицер. Не видел будущего в человеческом материале, и люди не могли заставить его трястись от страха. В мозгу застряла потерявшая актуальность мысль об аресте Старика.

Он, преодолевший естественное состояние слитности с линией власти и заикнувшийся о недостатках, теперь и сам был немного отщепенцем, и не мог вполне видеть в террористах других людей, чем те, с кем сталкивался ежедневно.

Политолог усиленно соображал. На воле его красноречие исходило из отсутствия заторов в мыслительном процессе, потому что считал трудным и ненужным выражать то незначительное, что таил в себе подлинном. Обычно он ядовито издевался над противниками, обостряя некую определенность взглядов, но когда получал сдачи, его определенность уходила в пятки. И только сейчас ощутил подлинное в себе – срах за свою жизнь. Его мысли метались в поисках формулировок, оправдывающих ситуацию и могущих спасти его.

Дима вопросительно смотрел, не понимая окриков, и озлобляющихся от этого бородачей. Вот он, единственный миг! – мелькало в его голове. То, против чего воевал на митингах, по подворотням, неожиданно восстало гигантским монстром. Но было страшно смотреть на направленные в него дула автоматов.

Старик, устроившийся на полу, как будто всегда жил так, легко поднялся, любопытствуя, взял ладонью ствол автомата.

– История повторяется. Не ведают, что творят.

Бородач, как завороженный, отвел ствол.

Мы поразились: в Старике неестественно отсутствовали обычные человеческие чувства недовольства, печали, страха. Он мало ел, не боялся неудобств. Казалось, уже все испытав, смотрел с какой-то высоты.

Сидящие кучей у глухой стены заложники, шептались, не поднимая лиц.

– Вы же знаете Саида, – говорил мне профессор. – Он был нормален. Помогите разрешить конфликт мирно.

– Высказать все, что о нем думаю? – помрачнел я.

– Он был его друг! – не стерпел завхоз. – Вот наши придут…

У него не было потребности что-то уяснять, он родился уже знающим навсегда, что делать.

Взгляды обратились к Старику, от него ожидали чудаковатого выхода. Как знать, безумцы бывают гениальны. Тот невозмутимо записывал что-то прямо на рулоне, сворачивая его по мере написания. Странно, он не обращал внимания на весь этот кошмар. Какое-то нездешнее бесстрашие.

– Я с ними буду говорить, – наконец, сказал он безмятежно. – Я здесь задержался, но не могу изойти, пока блаженные в таком состоянии.

Но его уверенность всем казалась легковесной. Вырабатывали план. Профессор предложил преодолеть ненависть, пытаться проникнуть в их психологию и перетянуть на нашу сторону. Да, их семьи погибли в недавней «зачистке», и надо это учитывать.

Завхоз возмутился:

– Вы предатели! Какая у них психология? Захватить, и мордой об стену!

Старик ласково глянул на завхоза.

– А ты кто? Тоже варвар. В тебе глубоко спрятана чистота, но под гнетом забот забыл о ней, и упрямство твое – признак лица.

– Тише вы! – испугался политолог. – Заметут вместе с вами.

Капитан накрыл себя одеялом для маскировки, и зашептал, беря в свои руки ситуацию:

– Слушай мою команду. Единственный выход – посильное сопротивление. Железная дисциплина! Наши ищут выход. Надо внедриться в банду, передавать информацию о ее замыслах. Мужественно ждать, и помогать нашей власти. Силовики найдут выход. В случае чего, будем прорываться. Всех не перестреляют. Безумству храбрых поем мы песню!

Я был всеяден: поддерживал и профессора, но и склонялся в сторону капитана. Только позиция завхоза претила.

Попытался поговорить с Саидом, пересиливая себя от неестественности ситуации.

– Мы с тобой, Саид, хорошо относились друг к другу. Ты мне был симпатичен.

– У меня нет друга, – сказал он. – Мы друг друга бьем сейчас.

– Так что тогда между нами было?

– Было весело. Ты умный. Острый такой. Но ваш обычай – посторонний к нам. Чужие вы.

– Но ведь у нас есть общее. Ведем себя одинаково – даже с женщинами.

– Победим, тогда можно сказать об общем.