Волга-матушка река. Книга 1. Удар

– Мы же… мы уже учились, Владимир Николаевич, – уважительно возразил Аким Морев. – Я окончил реальное, у Оленьки аттестат зрелости.

– Зрелость сия еще зелена, – полушутя произнес Владимир Николаевич. – Тебе, Аким, надо стать инженером, тогда наступит настоящая зрелость. Знаю, увлекался ты горным делом – поступай в горный институт. Тебе, Оленька, доченька моя, надо стать врачом. Увлекалась медициной – поступай в медицинский.

– И жить отдельно… от тебя, папа? – вырвалось у Ольги.

Владимир Николаевич усмехнулся:

– От меня отдельно – еще не беда. Чую, о ком речь. Да, придется. На каникулы приезжайте ко мне гостить…

По окончании институтов Аким Морев и Ольга выехали в Сибирь на строительство металлургического комбината. Здесь Аким Морев с группой разведчиков-геологов больше двух лет провел в горах Ала-Тау, изучая богатства недр, а Ольга работала в больнице. Затем он был избран секретарем городского комитета партии и за стойкость в борьбе с уклонистами всех мастей получил оценку в партии: «Морев – это человек с металлом в груди».

Так вот этот «человек с металлом в груди» чуть было не рухнул, как иногда рушится железобетонный мост, подточенный потоками реки.

На страну нахлынуло народное бедствие – война. Ольга, как врач, была призвана в армию и погибла в Берлине седьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.

Ужас сковал Акима Морева.

Он первое время еще отвечал на сочувствие:

– Что ж. Да. Ничего не поделаешь. Слезами не поможешь… – Но все видели, как щеки у него вваливаются, глаза глубоко западают, и в них с каждым днем растет такая грусть-тоска, что кажется, они вдруг заполнятся безумием.

Аким Морев выдержал. Но рана не зажила, рана невидимо для посторонних глаз все время сочилась… Только самые близкие друзья понимали его душевное состояние и стремились излечить обычными житейскими медикаментами – «подобрать друга жизни», но и они понимали, что «он еще не отошел от Ольги»…

И сейчас, облокотясь на капот машины, Аким Морев смотрит в непроглядную тьму, и все время ему кажется, вот-вот из степей появится Ольга. Да вот она: все такая же тоненькая, с улыбающимися губами, идет к нему, протянув руки, и что-то неслышно шепчет.

В таком состоянии Аким Морев находился бы, очевидно, еще очень долго, если бы не крик Федора Ивановича:

– Едут! Право, едут. Давайте сигналить. Не пропустить бы, тогда жди – не дождешься.

Глава третья

1

Тьму настойчиво и упрямо разрезали ярчайшие прожекторы. Они бросали лучи то в небо, то в стороны, то вдруг скрывались и снова выныривали. Казалось, они неслись прямо на людей, стоящих около костра, и еще казалось, – они где-то вот тут, рядом.

– Что же делать? Что делать? – суетясь, вопил шофер. – Бензин бы был, мы бы такое запалили, сам начальник пожарной команды из Астрахани прискакал бы к нам. А тут? Что же делать-то, товарищ академик? Вы ученый.

– Да ведь машина рядом. На нас идет. Чего беснуетесь?

– Рядом? Километров тридцать. И не одна, а две… Свет слился у каждой в один пук. Близко будут, тогда появятся четыре фары. Давайте. Ну, что? Давайте стрелять. Живо – за ружья, – и шофер первый, выхватив винтовку, выстрелил.

Аким Морев и академик встали в ряд и дали из ружей залп за залпом, затем перезарядили и снова выстрелили, а прожекторы, словно чего-то перепугавшись, сначала скрылись, затем рванулись вправо и помчались, разрезая тьму, уже куда-то в сторону от костра.

– Бейте! Палите, – прокричал шофер, – бейте что есть сил! – И снова выстрелил, после чего горестно произнес: – У меня пульки все. Нету.

Будущий секретарь обкома и академик, стоя в ряд, начали палить – раз за разом, раз за разом, слушая команду и информацию шофера:

– Вправо пошли! Бейте! Ага! Повернули. Бейте. Ага! Бейте! Ух, улепетывают влево. Бейте! Раз – два! Разом – хоп!

Два человека, вскинув ружья в небо, били, били… били. Стволы стали горячими, а патроны в коробках все убывали и убывали, на что довольно печально посматривал Федор Иванович, однако командовал:

– Раз – два! Хоп! Раз – два! Хоп! Ага! Теперь уже близко: четыре глаза. Пали-и-и! – заорал он, когда свет фар резко свернул влево и вдали неожиданно мелькнули красные сигнальные огоньки, говорящие о том, что машины пошли обратно. – Давай, давай, давай! – кричал шофер.

Аким Морев и академик снова принялись стрелять из ружей. Они били беспрестанно, и чем дальше, тем больше у них росла тревога: шоферы за гулом моторов не услышат выстрелов, пронесутся мимо, и тогда сиди – без бензина, без патронов, без связи с внешним миром. Кто и когда сюда заглянет? Ведь вон убегают и убегают красные фонарики. Вдруг и они погасли. Погас и костерик. Только вспышки выстрелов режут небо, точно огненные кинжалы.

– Все, – проговорил академик, когда красные фонарики утонули во тьме. – Безнадежно. Они нас не слышат и не видят вспышек. Зря только патроны потратили, – и, обессиленный, опустился на траву.

Наступила тишина, снова зазвенели степи, снова где-то стали переговариваться куропатки, и затявкала в стороне лиса.

– Ах, на ветер, на ветер, – тихо, но с такой досадой промолвил академик, что шофер взмолился:

– Да ведь я не нарочно, Иван Евдокимович.

– Еще бы нарочно… тогда вас судить бы надо самым страшным судом.

И вдруг с тыла на боковину машины упали отблески фар. Они какую-то секунду ощупывали ее, пробиваясь во все щели, и моментально угасли.

– Что такое? – Академик поднялся с травы и вместе со всеми повернулся в сторону котлована, откуда за секунду перед этим ударил свет.

– Чудо не чудо… а что-то вроде… – растерянно произнес Федор Иванович и шагнул во тьму.

– Да не таскайтесь вы туда! – раздраженно предупредил Аким Морев. – Еще вас потеряем, тогда совсем по-волчьи завоем.

Из котлована послышался гул мотора, затем свет фар ударил так высоко в небо, точно машина стала на попа, и тут же свет опустился, заливая ярчайшим блеском «газик», путников, засевших в степи без бензина.

– О-ох, – со стоном вырвалось у академика.

Он еще что-то хотел сказать, потому и вскинул правую руку, но около него уже остановилась старая, давнишнего выпуска легковая машина «ЗИС». Она дребезжала, хрипела, поскрипывала. Крылья у нее залатаны вкось и вкривь, – вот почему своим видом она напоминала солдата, который выдержал десятки героических боев под командой самого Суворова.

Следом за «ЗИСом» остановилась и грузовая.

Из легковой вышел человек лет под тридцать, подвижный, быстрый на ногу, и, глянув на людей у костра, с украинским акцентом проговорил:

– Шо вы тут палите? Аж небу жарко. Едем мимо, глядим, палят и палят, стало быть, беда. Ну, шо вы? Отвечайте, как на духу. А то – повернем и до свидания – прощай. Я директор Степного совхоза, Иван Андреевич Любченко. – Познакомившись с академиком и Акимом Моревым, он словоохотливо продолжал: – Рискованно, рискованно поступаете, – говорил он, внимательно рассматривая Ивана Евдокимовича. – А вы, значит, академик Бахарев! Слыхивали… одним ухом… и то краешком, о таком академике, – и неожиданно громко рассмеялся. – Слыхивали, Иван Евдокимович. Ой, как слыхивали. Ну-ка, дайте я еще раз пожму руку. Ух, рад-то как я, Иван Евдокимович. Значит, в наши края решились понаведаться? Давно вас не было. А мы тут – ваши продолжатели… куем помаленьку победу. Петрарко, – закричал он. – Давай, что у нас имеется там такое… чтобы пожевать и запить. Шофера Петраркой зовем, – снова обратился он к академику. – Он по паспорту Петр Алексеевич Вертихвост. Некрасиво – Вертихвост. Так мы его еще величаем Петр Великий номер два. Петр Великий второй – громко и не соответствует истине, а Петр Великий номер два – в точку.

Из грузовой машины выбрался шофер громадного роста: не становясь на подножку, он запустил руки в кузов грузовой машины и выволок оттуда рюкзак, чем-то доверху набитый, одновременно достал препорядочный чемодан и все это поднес к костру, будто две пуховые подушки.

– Вот он какой у нас. Видите, Иван Евдокимович? Иногда критикуешь его за что-нибудь, а он висит над тобой, точно скала. Говоришь: сядь, Петро, а то до твоего уха слова мои не долетят.

– А бензинчик? Бензинчику бы, – спросил Федор Иванович.

Любченко посмотрел на него и, выкладывая из рюкзака на траву закуски, сказал:

– Сто рубликов за литр – согласен? Нет? Беги в другую колонку. Она рядом, всего каких-нибудь двести километров. Прижмем, Петр Великий номер два?

– Эдак! Прижмем, – забасил тот и, поперхнувшись, еще гаркнул: – Так их, Иван Андреевич! В ежовые рукавицы.

– В ежовые! – подхватил Любченко, открывая чемодан и выставляя оттуда бутылку водки. – Ну, пируем.