Волга-матушка река. Книга 1. Удар

– Да. Такая настырная. Сад вырастила… Колхозный… ну и никому покою не дает: яблоки, груши – пуп земли.

– Агроном?

– Где там. – Назаров отмахнулся. – Доморощенный садовод, но вцепилась, как клещ, – не оторвешь.

– А зачем отрывать, Ефим? – сказал Лагутин, предупреждающе-подчеркнуто постукивая тупой стороной карандашика по настольному стеклу.

– Да я и не отрываю. Пускай. Только вот академика полонила – это ни к чему. А что касается нашего района, то, перво-наперво, у нас землицы один миллион гектаров да еще гачек в сорок тысяч. Из конца в конец наш район – двести километров. Ну, что еще? Чем вас, товарищ Морев, еще удивить? – проговорил Назаров и громко засмеялся. – Велика и обильна… А толку маловато. К нам сюда, в Разломовский район, людей, бывало, вроде в ссылку отправляли. Правда. Вызывают человека и говорят: «Обком считает нужным направить вас на работу в Разломовский район», человек бледнеет, затем умоляюще спрашивает: «За что, товарищи, наказываете? Будто все хорошо у меня на работе, а вы меня в Разломовский район?»

Аким Морев подумал: «Вот как наш брат иногда поступает неосмотрительно», – и спросил:

– А вас тоже против вашей воли сюда послали?

– Нет… Я и Лагутин – агрономы, заражены идеей: полупустыню превратить в цветущий край. Сами напросились, да и сбежать уже готовы. – Назаров неожиданно горестно рассмеялся и испуганно посмотрел на секретаря райкома. – Что? Может, лишнее сболтнул? А?

– Тебя что-то прорвало, – грубовато отметил тот. – Видите ли, товарищ Морев, тяжело здесь, конечно: земли много, а людей нет. На каждую живую душу до ста гектаров. На живую, а на рабочую и того больше. Управься. Да и не в этом дело. Нам всю землю осваивать под посев зерновых и не надо. Овцеводство, скотоводство – вот главнейшее направление нашего района.

– Старая песенка. – Назаров вскипел. – Признаю – овцеводство, признаю – скотоводство. Но ведь это и до нас с вами, Степан Иванович, было? Овцы, чабан… и полупустыня. Люди даже говорить разучились: с овцами покалякай-ка!

Лагутин снова постучал тупой стороной карандашика по стеклу, и Назаров, глянув на карандашик, весь сжался.

– Наш председатель райисполкома – сторонник внедрения зерновых, особенно засухоустойчивой пшеницы сорта академика Бахарева, – пояснил Лагутин, сурово посматривая на Назарова, как бы говоря ему: «Ты же просил, чтобы я тебя, когда зарываешься, предупреждал стуком карандашика. Стучу, а ты?»

– Вот почему меня и возмущает поведение Анны Арбузиной. Тут проблема для всего района, а она академика полонила. Когда-то еще к нам он попадет, – забыв о предупреждении, снова загорелся Назаров.

– Попадет! – загадочно улыбаясь, ответил Аким Морев.

– Ну, жди! А она его заполонила. Шутит. Те же гослесопосадки. Распахали, да ведь не гектар, а тысячи гектаров… труда сколько положили, хлопот… тревоги… а вместо дуба выросла трын-трава. Да не стучи ты карандашиком! – Назаров сердито отмахнулся от Лагутина и опять обратился к Акиму Мореву: – Вот вы будете секретарем обкома, вторым или первым. Все одно, вышка большая… Только меня удивляет иногда, сидите вы на высоких вышках… и частенько ни хрена не видите… Вы простите меня. Конечно, если вы были уже секретарем, я бы вам такое не сказал. Пользуюсь случаем, откровенно говорю.

– Откровенность еще не истина, – возразил Аким Морев.

– Ну вот, сразу вы и ошпариваете меня с большой вышки.

– Совсем наоборот, – снова возразил Аким Морев. – Хочу больше знать.

– Сказать? – пристально глядя на Лагутина, спросил Назаров. – Открыть то, о чем вдвоем говорим?

– Что ж, раз уж начал, – Лагутин недовольно пожал плечами.

Назаров чуточку подождал, затем отошел в сторонку и, приняв позу оратора, начал:

– Постановление правительства о строительстве Приволжского гидроузла есть? Есть. О строительстве канала Волга-Дон в действии? В действии. Постановление о гослесопосадках в широких масштабах есть? Есть. «Мы все это приветствуем», – заявляете вы со своей высокой вышки. «И мы с величайшей радостью приветствуем», – отвечаем мы. «Так проводите в жизнь». – «Проводим». Вот уже третий год занимаемся лесопосадками. Одним и тем же методом… в широких масштабах… Третий год вместо дуба появляется трын-трава. А Малинов – первый секретарь обкома – жмет: «Проводи».

– Ну а что же он должен сказать? «Не проводи»?

– Видите, товарищ Морев, как вы не любите критику, – обидчиво проговорил Назаров.

– Я еще не знаю такого человека, который любил бы критику, как, например, любят жареного гуся. Вы ее тоже не любите. Доказательство: я критикую ваши доводы, а вы обижаетесь.

– Да поймите вы, нам здесь в тысячу раз труднее, чем вам там, на областных вышках. Вы что? Постановили, спустили в «низы» – и давай, разрабатывай новое мероприятие, – с досадой произнес Назаров.

– И тут вы не правы. Разработать правильное мероприятие – дело весьма сложное: надо тщательно изучить жизнь в данной области, учесть возможность выполнения поставленной задачи и даже предвидеть – каков будет итог. Понимаете, как это сложно? Непродуманное мероприятие приведет к дурному результату, а он вернется в обком, ляжет на стол первого секретаря, и хочет или не хочет этого секретарь, но подобный результат отправляется в Центральный Комитет, после чего туда вызывают не Назарова и не Лагутина, а Малинова и говорят ему: «Вы теряете доверие Центрального Комитета партии». Знаете, что это такое – потерять доверие Центрального Комитета партии?

– То же самое, что для нас – потерять доверие обкома, – с легкостью произнес Назаров.

– Уменьшаете, ну да ладно. Так вот и прошу вас – расскажите мне о ваших трудностях… тем более, я еще пока ни на какой вышке не нахожусь, – улыбаясь, проговорил Аким Морев.

Лагутин до этой минуты больше молчал, «изучая и взвешивая» Акима Морева, но сейчас заговорил:

– Вы, товарищ Морев, правильно поймите Назарова: он не болтун. Горячий, язык за зубами держать не умеет. Да ведь иногда так припрет, что и не удержишь, – продолжал Лагутин, тщательно подбирая слова, выгораживая Назарова и одновременно поддерживая его. – Видите ли, устремления, желания преобразовать природу у нас и у народа – хоть отбавляй. Тут агитировать, пропагандировать – все равно что голодного уговаривать, чтобы он сел за стол. Да. Желание, устремление есть, но… но мы никак не уцепимся… Понимаете? К примеру, плывет по Волге баржа с хлебом… Говорят: «Ваша баржа. Лови ее!..» А у нас ни баркасика, ни лодки, ни канатов… Бегаем мы по голому берегу и кричим: «Лови ее! Лови! Хватай!» Ну… а баржа по течению плывет себе и плывет.

– Вот, – снова взорвался Назаров. – Нам в следующем году предстоит освоить три с половиной тысячи гектаров орошаемой земли. Надо около двух тысяч человек, чтобы обработать поливной участок. Где люди? Верно, бегаем по берегу и кричим: «Лови ее! Лови!» Или мы лет восемь тому назад построили плотину. Воды скопилось – ужас: пруд протяжением на семь-восемь километров. Оросительную сеть провели, под орошение землю разработали – больше тысячи гектаров… Поливать стали. Это в полупустыне-то… А она, матушка-земля, засолилась… Вот так покорители природы! А нам кричат: «Что у вас там за безобразие?» У нас сердце кровью обливается, а нам: «Безобразие». Да мы что – специально эшелоны соли высыпали на участок? Вы сами подумайте, как бороться с засолением… Ведь по всей-то области предстоит, как я слышал, в ближайшие годы освоить под орошение и обводнение до трех с половиной миллионов гектаров…

«Сложное дело – преобразование природы. Но не порем ли мы тут горячку?» – отметил в уме Аким Морев, а Назаров продолжал, резко переменив разговор:

– А тут еще Анна академика полонила. Ох, идут, – глянув в окно, воскликнул он. – Нет, вы только посмотрите! Посмотрите, что руками-то разделывает. Точно перед ней не академик, а она сама сверхакадемик. Вишь, что-то доказывает. Ну, ясно, о яблоках: ладони как складывает, вроде что-то круглое в них. Ну и баба, черт бы ее пощекотал.

Серединой улицы шли академик и Анна Арбузина. И он и она были празднично разодеты: на Иване Евдокимовиче серый, тщательно отутюженный костюм, серая шляпа, галстук голубой, в крапинку, на ней синее платье, очень идущее к ее полной, но не толстой фигуре. Он подтянут, а она, забыв, что идет улицей, что на нее односельчане смотреть могут, всем видом говорит: «Я твоя, Иван Евдокимович». Она шла и о чем-то страстно толковала, то показывая что-то круглое в ладонях, то вытягивая руку, и на уровне своей головы задерживала ее, как бы утверждая: «Вот такого роста». Он шел молча, смотрел на нее и улыбался. Они свернули к зданию райкома, постояли перед входом, видимо думая, идти или не идти, затем Анна шагнула первая, зовя академика глазами… и вот они уже оба входят в кабинет Лагутина.

– Иван Евдокимович! – Назаров кинулся к академику и, схватив его за обе руки, начал их так трясти, что у того затрясся подбородок. – Учитель мой! Здравствуйте! Как мы рады видеть вас!

– Ну, ладно изливаться-то. Ох, накурили. Видимо, «прю» разводили? Давайте все ко мне: Лена пельмени смастерила! – скомандовала Анна. – Эй, председатель, оторвешь руки-то у Ивана Евдокимовича, – ревниво прикрикнула она.

4

Самовар уже буйствовал на столе, когда в домик ворвалась ватага преобразователей природы. Чистая, просторная комната, любовно прибранная женскими руками, вдруг стала маленькой и тесной.

– Усядемся. Усядемся, Анна, – гремел Назаров. – Разместимся. Знаешь, в тесноте, да не в обиде. Не обидишь ведь нас? Сажай академика на первое место, чтобы мы все его видели… рядом со мной сажай…

– Сама сяду, – решительно заявила Анна.

– Ну! Значит, в академики метишь?

Анна вспыхнула:

– Недоступная дорожка… даже грех шутить. А вот рядом с академиком посижу. Лена, давай, – и пояснила всем: – Сегодня Лена мне сказала: «Ты у меня тоже вроде гостья. Я за всеми ухаживаю». Как перечить, раз сестра требует, да еще не простая, а с образованием.

На столе уже стояли закуски – жареные сазаны, красные помидоры, капуста, огурцы и два графина с водкой. В одном она была светлая, в другом подкрашенная, видимо, вишневым соком. А среди всего этого красовались арбузы, дыни – знаменитые степняки.

– Что ж, Иван Евдокимович, «шабаш» опять побоку? – заговорил Аким Морев, почему-то чувствуя себя здесь, в этой светлой комнате, так хорошо, как будто находился у своих лучших знакомых.

– Да уж придется побоку. Аким Петрович меня укоряет: в первый день, когда мы сели на теплоход, я коньячку выпил и сказал: «А теперь – шабаш». Да не выходит у нас «шабаш», – пояснил академик.

– И не выйдет, – вмешалась Анна. – Если не выпьете, хотя бы по рюмочке, не выпустим из села.

– Все дороги перероем, овец гурты сгоним – а у нас их около двухсот тысяч, – и не проедете. Верно! – подтвердил Назаров. – А вот где у нас директор? Легок на помине, – еще не видя Любченко, но уже слыша грохот машины, проговорил Назаров. – Несется на своем громыхале.

Через какую-то минуту перед окном – была видна только верхняя часть – остановилась машина, вздрагивая и отфыркиваясь перед тем, как замереть. И тут же, вытирая потное лицо, в комнату вошел Любченко.