Волга-матушка река. Книга 1. Удар

– А у нас шашлык есть, – сообщил Аким Морев.

– Шашлык? Ну и его давайте сюда.

Федор Иванович кинулся к костру и… и, достав оттуда обуглившиеся ребра сайгака, растерянно произнес:

– Во-от!

– Да-а. Это шашлык-башлык, – и Любченко расхохотался. – Ничего: нашим домостряпным закусим, заводским запьем. Первую чарку, конечно, академику, вторую, не знаю вашего имени, отчества, товарищу Мореву, третью – мне, а шоферам по чайному стакану. Таков закон степей, – торжественно провозгласил он и подал чарку Ивану Евдокимовичу.

Аким Морев, усмехаясь, сказал:

– А «шабаш», Иван Евдокимович? Побоку?

– Придется. Нельзя с таким учеником не выпить. Не знаю, как победу кует, но выпить, видимо, не дурак.

– Благословен Господь, – рявкнул шофер-великан, беря стакан с водкой.

Казалось, в его огромной руке не стакан, а наперсток и сейчас великан одним махом опрокинет содержимое в рот и даже не поморщится, а он начал тянуть, причмокивая, присвистывая, все больше и больше закидывая голову назад, – да так и выдул.

Все выпили, закусили и почему-то некоторое время молчали.

– Так, – нарушая тишину, заговорил Любченко. – Вас, товарищи, я покинуть не могу. Как хотите, сердитесь, не сердитесь, но успокоюсь только тогда, когда сдам на руки райкому. Что же делать? – Он долго смотрел на то, как его шофер грызет баранью кость, затем сказал: – Вот что, Петрарко, на Черные земли беги один. Баранчиков там сгрузишь, давай обратно. – И к академику: – Баранчиков-производителей отправляем к дамам-овечкам. А ваш шофер откуда?

– Из Астрахани, – ответил Федор Иванович, уже радостно улыбаясь, чувствуя, что с бензинчиком «дело выгорит».

– Ну, и езжай себе в Астрахань.

– А бензинчик?

– Бензинчику часть дадим сейчас, а на нашей точке – километров за сто пятьдесят отсюда – Петр Великий номер два зальет с головушкой.

– Эдак. Согласен. Да. И мясо?.. Оно уже воняет, наверное, товарищ академик, – повернувшись к Ивану Евдокимовичу, плутовски поблескивая глазами, как бы между прочим, проговорил Федор Иванович.

– Сайгак? Возьмите себе, – ответил тот, думая: «Тронулось мясо… такое не годится в подарок… Ой, врешь!» – мелькнуло у него, когда он увидел плутовские глаза шофера, но уже было поздно: согласие дано.

– Одна беда, – проговорил Любченко, – на грузовой радиатор течет.

– Колодец рядом, – вступился Аким Морев.

– Вода для радиатора не годится: соленая, – отверг Любченко.

– Федор Иванович, так вы отдайте ту, из бачка, что вчера набрали, – посоветовал академик.

– Эх! А я как в случае чего?..

Иван Евдокимович сердито развел руками:

– Вы уж готовы и дорожной пылью торговать.

2

Анна стояла на парадном крылечке, под навесом, украшенным резьбой и разрисованным сине-белыми красками. На ней было желтое в клеточку платье, утренние яркие косые лучи озолотили его. Держа козырьком руку над бровями, она смотрела в сторону пригорка, по которому спускалась шумливая машина.

Эту машину в районе знали не только ребятишки, но и каждый колхозник, не говоря уже о милиционерах. Она отличалась ото всех остальных многими свойствами и приметами: во-первых, была больше всех легковиков, семиместная, во-вторых, окрашена уже и не поймешь в какой цвет, не то в сизо-черный, не то в рыже-зеленый. Все цвета виднелись на ней, и люди говорили: «Бежит пегашка нашего директора». В-третьих, она своим невероятным шумом и грохотом всегда давала о себе знать, как пущенная с горы пустая бочка: в машине все клокотало, хрипело, скорости переводились с таким воем, что казалось, мотор вот-вот разлетится на части. Но она бегала, и многие даже завидовали Любченко:

– Ему что, сел, да и побежал в любую сторону, – здесь так и говорят, не поехал, а «побежал», «сбегаю», «сбегал»… это километров этак за двести – триста.

Анна Арбузина, глядя в сторону пригорка, слыша скрип, треск, урчание «пегашки», думала:

«Что случилось с Любченко? Побежал на Черные земли и вернулся. Должно, в райисполком по каким-то спорным делам. Неугомонный мужик».

Но машина завернула не влево, к райисполкому, а вправо и громыхает уже той улицей, на которой стоит домик Анны Арбузиной.

«Должно быть, к зампреду колхоза Вяльцеву». Анна усмехнулась одними только губами, а глаза остались все такие же напряженные: хотелось ей видеть Ивана Евдокимовича Бахарева, – вот почему она всякий раз, завидя на пригорке машину, выбегала на крылечко и напряженно смотрела – кто едет? Ждала Ивана Евдокимовича и стыдилась этого ожидания, думая: «Зачем я ему?.. Он ученый, а я? Что я? Так себе». Но ведь сердце не всегда слушается разума, и оно заставляло Анну выскакивать на крылечко: «Не заедет. Ну, где? Поговорил-поговорил, да и забыл про меня. Забыл, ясно-понятно, – повторила она приговорку Вяльцева. – Вот этот не забыл бы… Помани только. Ох, ухач так ухач. А сердце не манит его… зовет Ивана Евдокимовича. Глупенькое», – прошептала она и хотела было скрыться в домике, как машина все с тем же грохотом, фырчанием, визгом, вся трясясь, ровно норовя подняться и улететь в облака, остановилась у крылечка, и Анна внезапно увидела седоватую красивую голову академика.

– Ох, – и она чуть не присела прямо на ступеньку, но тут же спохватилась. – Нехорошо. Что подумают? – А краска залила ее щеки, лоб, затем быстро стерлась бледностью, и снова щеки запылали. И уж сама не знает как, спроси – не помнит, сбежала по ступенькам, открыла дверку и вымолвила: – Иван Евдокимович!

– Да, да! – заговорил академик. – Да. Так. Да. Хотели – гуся… лебедя… Да. Или сайгака. Да. Ну вот. Да. Здравствуйте, Анна Петровна. Да. – Он из машины не выбрался, как обычно: сначала покряхтит, выкинет ногу, весь перегнется и еще покряхтит, – он вывалился разом весь и стал перед Анной, высокий, огромный, держа в левой руке шляпу, а правую протягивая Анне Арбузиной.

– Проходите, проходите, Иван Евдокимович, – говорила Анна, придерживая его под локоть, словно боясь, что академик сейчас вырвется. И только, поднявшись на крылечко, спохватилась: – Батюшки! Про товарища вашего забыла…

– Мы сначала в райком, Анна Петровна, – выставляя из машины чемодан академика, проговорил Аким Морев. – А потом к вам. Готовьте самовар.

– Да уж вскипячу, – ответила она и, подхватив чемодан, поспешила за гостем, говоря: – Не гневайтесь, Иван Евдокимович… а я уж прямо скажу – все глаза проглядела: ждала вас… По саду у меня к вам вопросы. Да, по саду, – и потупилась, как девушка перед желанными сватами.

– Я не специалист по садоводству-то, Анна Петровна, – вымолвил Иван Евдокимович, тоже смущаясь оттого, что они так неожиданно остались вдвоем.

– Умойтесь с дороги-то, – проговорила Анна, ощущая, как в ней пробуждается еще и материнское чувство к нему – к этому большому седоватому человеку.

3

Не успел Аким Морев по-настоящему познакомиться с секретарем райкома партии Лагутиным, как в кабинет вошел председатель райисполкома Назаров.

Лагутин, высокий, поджарый и сильный, всем своим обликом напоминал татарина: темные, глубоко запавшие глаза, черные волосы, непослушные, точно проволока, подбородок широкий, выдавшийся вперед, брови тоже черные, густые. У него привычка то и дело оправлять ремень на синей гимнастерке, и оправляет он его так, словно собирается вскочить на коня.

«Здесь где-то недалеко развалины Городища – стоянки Батыя… Триста лет тут владычествовали татары… видимо, что-то от них перепало Лагутину», – рассматривая секретаря райкома, думал Аким Морев.

Назаров, в противоположность Лагутину, весь какой-то светло-прозрачный. У него прозрачные глаза, пушистые и белесые, будто переспелый ковыль, волосы, брови же совсем выцвели, да и ростом он ниже Лагутина. Лагутин выдержан, спокоен в разговоре. Назаров весь кипит, как кипит разбушевавшийся самовар: раз начал, так уже не удержать.

Еще с порога, не успев осмотреться, познакомиться с Акимом Моревым, Назаров выпалил:

– Академик приехал, Бахарев. Вот это праздник для нас. Здравствуйте, – обратился он к Акиму Мореву. – А вы с ним? Помощник его?

– Пожалуй, ученик, – улыбаясь, ответил Аким Морев, вглядываясь в расторопного Назарова, затем сказал: – Давайте уж открыто: меня рекомендуют к вам в область вторым секретарем обкома. На пути академик встретился, ну я и пристал к нему: учусь. И вы меня ознакомьте с вашим районом. А Бахарев у Анны Петровны Арбузиной остался. Устал. Пусть чуточку передохнет.

– Захватила-таки, – с досадой вымолвил Назаров. – Ой, баба! Бой-баба. Она его одним садом своим замучает.

– Она что ж – садовод? – продолжая разговор, намеренно спросил Аким Морев.