Волга-матушка река. Книга 1. Удар

– И знают путь к сердцу Темир-Тау? – осторожно спросил начальник разведки.

– Да. Каждый знает. Но каждый закрыл путь к Темир-Тау.

– Почему?

– Сердце Темир-Тау – сердце народа. Не всякому откроешь путь к своему сердцу. – Иван Иванович снова, раскачиваясь перед костром, помолчал. Вдруг лицо его помрачнело, чем-то напоминая неприступность гор Ала-Тау. Подождав, он сказал: – Нас до советской власти называли дикими собаками. Почему мы собаки? Мы – люди. Настоящие люди! – возмущенно воскликнул он. – А те, кто так оскорбительно окликал нас, шли к нам и требовали открыть сердце Темир-Тау. Иногда они пытались применить силу: ловили в долине шорца, приставляли к его затылку пистолет и говорили: «Веди». Тот вел их в горы, потому что там, на равнине, он был бессилен перед пистолетом. Но когда приходил в горы, становился непреоборимой силой… Что вы поделаете здесь, если я покину вас? Скажу: пойду принесу для костра дров – и скроюсь.

Я подумал: в самом деле, что мы будем делать без Ивана Ивановича? На пути было столько троп, столько раз мы переходили через какие-то речушки, так часто Иван Иванович вел нас через бурелом, уверяя, что так ближе…

– Если я вас брошу, вы затеряетесь в лесах, как иголка в бурном потоке… и шакалы будут терзать ваши тела, – добавил Иван Иванович. – И те, кто хотел силой пробиться к сердцу Темир-Тау, погибали здесь, как погибает бабочка от мороза. Так мой народ охранял Темир-Тау.

– Ну а почему ваш народ охранял Темир-Тау? Вы ведь охотники, зачем вам руда? – спросил кто-то из нас.

– Вы, видимо, не знаете, что такое угнетение, – сердито ответил Иван Иванович и ударил по костру палкой так, что искры полетели во все стороны. – Мой народ сотни лет находился под пятой угнетателей. И его оставалось все меньше и меньше: он вымирал. Мы знали, если открыть угнетателям путь к Темир-Тау, то они построят завод и из сердца Темир-Тау станут лить всякие металлические изделия, наживаться, а нас загонят в могилу.

– Вы и нам не покажете Темир-Тау? – с упреком спросил начальник разведки и тоже ударил палкой по костру.

Губы Ивана Ивановича расплылись в улыбку:

– Советская власть открыла путь к сердцу моего народа. Эта дорога приведет к сердцу Темир-Тау. Я ведь не сам принес вам рыжий камень: мне приказал народ мой. Народ сказал: «Иван! Ступай в долину и передай детям Ленина кусочек сердца Темир-Тау. Передай и приведи их к рыжим камням».

Аким Морев смолк.

7

Муратов сидел в кресле и смотрел куда-то вдаль, видимо, мысленно находясь где-то в глухих горах Кузнецкого Ала-Тау.

– Открыт путь к сердцам народов – это великое достижение нашей партии, – наконец тихо проговорил он и снова обратился к Акиму Мореву: – А вы никогда не писали?

– Писал. Стишки.

– Попробуйте прозу.

– Когда выйду в тираж – попробую, – ответил Аким Морев, не сдерживая улыбки, ободренный оценкой со стороны Муратова. – Но я вам еще не все сказал про Ивана Ивановича. Он тогда подвел нас к промышленным запасам руды. Вскоре его вызвал к себе главный инженер, академик Бородин. Знаете его? Я лучше передам все словами Ивана Ивановича: «Он усадил меня в такое глубокое кресло, что я подумал: “Пропал”, – совсем недавно рассказывал нам Иван Иванович. – Усадил и спросил: “Что тебе надо? Хочешь коня – получай лучшего коня. Хочешь машину – получай машину”. Я сижу перед окном и вяжу, как на улице… человек… теперь я знаю, его зовут электромонтер… тогда не знал… Вижу, как человек, прицепив к своим ногам какие-то крючки, ловко взобрался на столб и что-то ввинчивает, вывинчивает там. Теперь знаю: изоляторы. Так я смотрю на крючки и думаю, вот бы их подарил мне начальник. Спрашиваю: “Как называются вон те штуки, что на ногах человека?” Отвечает: “Кошки”. – “Прошу подарить мне, товарищ начальник, эти самые кошки”. Он удивился, а я перепугался: “Видно, дорого запросил! Видно, эти кошки дороже коня и машины: как вознесли человека на столб!” А начальник обратился ко мне и даже с обидой сказал: “Зачем тебе такая дрянь?” – “О-о-о, – возражаю я. – Убью белку, она застрянет на дереве, так я мигом ее достану при помощи этих “кошки”».

Муратов сочно засмеялся:

– Что ж, до сих пор так ему и служат эти кошки?

– Не-ет, – растягивая слово, ответил Аким Морев. – Куда там! Его вскоре послали на рабфак, затем он поступил в институт, и ныне – инженер. Работает у нас же на заводе.

Муратов оборвал смех, глаза его стали сосредоточенными и даже увлажнились.

– Это радостно.

– Да разве только один Иван Иванович? – торопливей заговорил Аким Морев. – Шорцы не имели своей письменности. Ныне они народ грамотный, из их среды вышли хорошие врачи, инженеры, агрономы… у них чудесные колхозы. Поедемте к нам, товарищ Муратов.

Муратов молчал.

– Да разве только шорцы? – продолжал Аким Морев. – А рабочие на заводе, а молодежь? Какая чудесная у нас молодежь! А самодеятельность? Какие у нас тенора, басы, какие балерины!

Наконец Муратов проговорил:

– Очень заманчиво. Но заманчивым нельзя заменять дело: требуется срочно быть на Дальнем Востоке. – Он пододвинул к себе блокнот, что-то там написал, подчеркнул, затем вскинул глаза на Акима Морева: – А что, если на обратном пути мы завернем к вам?

– Будем рады, – кисло произнес Аким Морев, думая: «Ну, уж завернете на обратном пути – жди».

– Так и сделаем, – продолжал Муратов, внимательно всматриваясь в Акима Морева, думая: «Нравится мне этот мужик: за что уцепится… из рук не выпустит».

– Шифровка, – проговорил вошедший помощник Муратова Севастьянов, которого Аким Морев давным-давно знал. Но тут, конечно, они оба в присутствии секретаря Центрального Комитета партии свое знакомство ничем не подчеркнули. Севастьянов лишь кивнул гостю и протянул Муратову лист исписанной бумаги.

Муратов прочитал, посмотрел на Акима Морева и сказал:

– Дела зовут в Москву.

А недели две тому назад Акиму Мореву позвонил из Москвы тот же Севастьянов, сообщив:

– Тебя срочно вызывает Муратов.

– Чего он от меня хочет?

Севастьянов отшутился:

– Я не имел времени вызвать его к себе и расспросить. Пока. – И положил трубку.

Так ничего не узнав, Аким Морев и вошел в комнату Севастьянова.

Тот сидел за портативной машинкой, и по тому, что работал двумя пальцами, было видно – обращаться с машинкой еще не научился. Увидев вошедшего, он приветливо произнес:

– А-а! Сибирячок. – И, несмотря на то, что голова у него острижена наголо, ладошкой вроде убрал со лба непослушные волосы и этим жестом напомнил Акиму Мореву Муратова. – Рановато, – снова заговорил Севастьянов. – Минут десять придется подождать. Там перед тобой два секретаря обкома. Я их предупредил, что Муратов сегодня очень занят… по пяти минут – хватит. Не больше. И ты, пожалуйста, не больше: за пять минут, знаешь, доклад можно сделать.

«Плохое или хорошее меня ждет?» – тревожно подумал Аким Морев и проговорил:

– Сам печатаешь? Машинистки, что ль, нет?

– На некоторые дела машинисток не подберешь, – загадочно ответил Севастьянов и вежливо выпроводил Акима Морева. – Посиди там, в приемной. Как только секретари выйдут от него, иди ты. Только, пожалуйста, пять минут.

«Пять минут? Ну что скажешь за пять минут? Да что это у Севастьянова за мерка – пять минут? И зачем вызвал Муратов? Зачем?» – раздумывал Аким Морев, ожидая своей очереди. Он так разволновался, что не сразу мог разыскать ручку двери, но, переступив порог, увидав веселое, улыбающееся лицо секретаря Центрального Комитета партии, сам невольно улыбнулся.

– Садитесь. Ну, как дела? Иван Иванович как?

– Запомнили? – спросил Аким Морев и, глядя на круглые, висящие на стене часы, подумал: «Уже минута прошла».

– Как не запомнить такого человека! – продолжал Муратов. – Даже рассказал о нем на политбюро. Очень взволновало: шорцы, не имевшие когда-то своей письменности, массами вымиравшие, ныне со всеми народами нашей страны построили социализм. Казалось бы… – говорил Муратов, задумчиво глядя куда-то вдаль, и синяя дымка его глаз еще больше светлела, – казалось бы… как, между прочим, некоторым и кажется… надо бы, после столь тяжкого испытания, как Отечественная война, у тихой речки с удочкой посидеть. Но народ требует деятельности. Он не хочет останавливаться на полпути и настойчиво требует: «Вперед! К коммунизму!» Да, народ, как и мы с вами, не хочет сидеть у тихой речки. – Муратов поднялся, подошел к огромной карте, висящей на стене, и, глядя на нее, продолжал: – Ныне мы строим материальный фундамент коммунизма. Путь к коммунизму не испытан, не изведан… мы впервые прокладываем его… Но победа коммунизма в нашей стране – величайший праздник… А люди-то живут ведь не только праздником – они каждый день едят, одеваются, отдыхают, лечатся, учат детей, учатся сами… И если мы, увлекшись перспективами, забудем о буднях, – народ не похвалит нас: отведет от руководства, просто прогонит. – Муратов неторопливо, вдумчиво говорил о народе, о руководителях, подчеркивая что-то, что пока было еще не ясно Акиму Мореву. Аким внимательно вслушивался в слова секретаря Центрального Комитета партии, но в то же время тревожно посматривал на часы: стрелка показывала, что прошло уже шесть минут. Он заерзал на стуле, с напряжением ожидая, что сейчас Муратов скажет то, ради чего вызвал его, но тот продолжал все так же спокойно:

– Вам, видимо, там неловко: солнце бьет в глаза. Пересаживайтесь поближе ко мне. Вы, кстати, учились, как мне передавали, в горном институте? Я там же учился и в те же годы. Как не встретились? Впрочем, нас было много. А не забыто то, что дал институт?

– Да что вы! Если бы не знал, все равно надо было бы изучать: дело имею с рабочими, инженерами, производством.