Немой крик

«Меченый» усмехнулся.

– На привычной для них территории они прежде всего умелые разведчики. А что касается контрразведки… Она у них, можно сказать, всегда была – и дело даже не в том, что немало достойных представителей этого народа были очень хорошими бойцами и командирами как в Великую Отечественную, так и в Афганистане. Просто у чеченцев, как и у бывалых зеков – не обиду и тем, и другим будет сказано – чутье звериное на твой даже хорошо скрываемый страх и на то, являешь ли ты собой, чужак, какую-либо опасность для них.

– Ну да, – задумчиво сказал прапорщик. – Если ты злобную собаку боишься и в руках у тебя ничего нет, чем от нее отбиться, то она тебя очень даже может цапнуть. А уж облает от души и с большим для себя удовольствием.

– Похоже, – сказал «Меченый», – но грубо и совсем не точно. У малых народов и профессиональных групп риска это чутье с древнейших времен в крови – иначе быстренько бы сгинули в этом самом лучшем из миров.

Уфимцев помолчал без видимых эмоций на лице, затем сказал неожидаемое и утвердительное:

– А «привычная для них территория» – это ведь не только Чечня?

«Меченый» кивнул.

– И не только Россия. Пора тебе, Слава, в нашу Академию поступать.

Прапорщик глянул на него коротко и цепко, как еще ни разу не смотрел, снова стал пристально наблюдать за «Седым» по ту сторону трассы.

– Я подумаю, товарищ подполковник.

– У него сын-срочник пропал без вести в начале 95-го, – сказал «Меченый». – В феврале-марте, где-то под Бамутом. И племянник его жены, тоже срочник, погиб здесь тогда же.

– А он сейчас возит им «гуманитарку», – замедленно, с удивлением и задумчивостью сказал кандидат в слушатели Академии ФСБ.

– Возит, – кивнул «Меченый». – И не только сейчас, а с начала марта прошлого года, хотя был тогда – да и нынче формально остается – руководителем общественной организации в Ставрополе.

– Мог бы приказать кому-то, если был начальником.

– Мог. А ездит сам. Чтоб не подвергать риску других сотрудников. И не пользуется ни бронежилетом от шальных пуль, ни какой-либо вооруженной охраной. И – по имеющимся сведениям – только в результате самого первого его приезда в Урус-Мартан в начале марта прошлого года с десятью тоннами муки для беженцев из разгромленного Шамановым села Комсомольское и часовой его беседы за чашкой чая с семью мужчинами из числа потерпевших около четырехсот человек не ушли в банду. И потенциальный командир у них уже был среди этих семерых – вроде бы бывший полковник Советской Армии, который сам чудом уцелел при обстреле села всеми видами имевшихся вооружений, а вся его многочисленная родня погибла.

Уфимцев цокнул языком:

– Сколько бы наших пацанов эти четыреста озлобленных мужиков могли бы положить…

– Вот именно. А у него подобных встреч и бесед за год с небольшим – и не сосчитать. И в Ингушетии, и в Дагестане среди беженцев, и – в основном – в самой Чечне. От Знаменского и Гудермеса на севере до Итум-Кале на юге, от Кенхи Шаройского района на востоке, откуда брат Шамиля Басаева Ширвани входил в Цумадинский район Дагестана, до Ачхой-Мартана на западе.

– Своего сына уберечь не смог, так теперь других таким вот образом спасает… – замедленно молвил прапорщик. – А ведь сам погибнуть может быстрее, чем, как говорится, перекреститься… И даже, скорее всего, знать не будет, от чьей руки. Среди наших бойцов отморозков ведь тоже не так уж мало…

«Меченый» покивал головой:

– Именно так, Слава, именно так. У каждого из нас свой камень, который катим в гору подобно Сизифу. Он себе выбрал вот такой.

Прапорщик помолчал, затем выдал:

– Был бы к нашей Службе хотя бы пристегнут – вообще цены б ему не было…

«Меченый» усмехнулся.

– Пытались уже пристегнуть, и неоднократно. Майора Сапунова помнишь?

– Который в части возле аэропорта обитал и по северу работал? Помню, конечно. Пересекались – правда, не так часто, как хотелось бы. Он ведь тоже ставропольский.

– Так он его зять.

– Кто? Чей?

– Майор Сапунов – зять этому «Седому»…

Уфимцев изумленно присвистнул.

– …и летом прошлого года за рюмашкой-другой у него дома попросил его по-родственному назвать тех чеченцев, с которыми ему приходится работать.

– Кино и немцы, – хмыкнул прапорщик. – И что «Седой»?

– Показал зятю жест «болт на тридцать два». И сказал: «Я своих друзей, Серега, не сдаю. Ищи себе агентуру сам».

Уфимцев покрутил головой, помолчал, затем спросил:

– Поцапались?

– Нет. Поняли друг друга. Насчет Академии долго будешь думать?

– Как получится, – пожал плечами прапорщик и вдруг добавил без излишней резкости задумчиво-серьезно: – Не очень-то мне нравится весь этот гололед, товарищ подполковник. А я в роли пассажира и резина у этой нашей общей машины не шипованная.

– Интересное сравнение, – сказал «Меченый». – И весьма неожиданное. Стихов случайно не пишешь в свободное время?

– Не писал и не пишу. В свободное время, если оно бывает и мне никто не мешает, я, товарищ подполковник, читаю-перечитываю один крутой детектив в четырех частях.

– И какой именно?

– Евангелие.

«Меченый» изумился:

– Какой же это детектив?!

– Самый натуральный, – вполне серьезно сказал Уфимцев. – Читаешь – и не перестаешь вопросами задаваться. Только не «кто убийца или вообще преступник?», а «почему так?».

– Например?

– Например, написано, что Иуда пришел к священникам и сказал им: «Кого я поцелую, тот и Иисус». Вопрос – откуда об этой сделке стало известно тому же Иоанну? От Иуды? Быть такого не может – кто стал бы в этом признаваться, да и когда? От священников? Абсурд – такой информацией никто бы с чужим не стал делиться. Тогда что получается – Иоанн либо присутствовал при этом разговоре, поскольку был не просто вхож к священникам, а не был для них чужаком, либо вся эта история высосана из пальца.

– Хочешь сказать, что в ближайшем окружении Христа, возможно, был «засланный казачок» и вполне вероятно, что им был Иоанн, назвавший себя впоследствии любимцем Учителя?

– Получается так, – пожав плечами, сказал прапорщик. – Ну посудите сами, товарищ подполковник – в отдаленной провинции Римской империи, где уже не единожды вспыхивали восстания против завоевателей, появляется неизвестно откуда очередной возмутитель тогдашнего относительно мирного сосуществования пришлых и местных, странствует от селения к селению, что-то там проповедует, чему-то учит, к чему-то призывает, и его словам внимают где больше, где меньше, но уже немало людей. Могли ли оставить все это без внимания римские легионеры и сам прокуратор Иудеи Понтий Пилат? Да ни в жисть! А когда они убедились, что бродяга Иешуа из Назарета к очередному бунту против власти кесаря никого не призывает, а вещает новое и вполне безобидное для них Учение, успокоились и стали наблюдать за происходящим со стороны, предоставив этим умникам-иудеям, фарисеям и саддукеям, самим разбираться с возмутителем религиозного спокойствия. А те и другие, продолжая давнюю грызню между собой, терпели разглагольствования сына плотника до той лишь поры, пока тот вконец не обнаглел, не только въехав в Иерусалим подобно Мессии, но и плетью изгнав менял и торговцев из храма, тем самым лишив их самих немалого дохода в виде налогов на торговлю и денежный обмен. Такого бесстыжего посягательства на свое собственное благополучие умудренные науками и жизнью иудеи простить ему никак не могли!

– Сам до этого додумался или помог кто? – спросил «Меченый» старательно спокойно – исполнительный и классный водитель Уфимцев, привозящий из командировок домой недурственный местный коньяк, вновь нежданно-негаданно приоткрывался с новой стороны.

– Сестра у меня младшая в Ставрополе учится на историческом в университете, так я кое-что у нее уточняю, когда выпадает возможность с ней видеться, – заулыбался прапорщик, определенно вспомнив что-то домашнее, и тут же снова стал деловито-серьезным. – И вся эта процедура опознания Учителя… Иисус что, за два или три года своих скитаний по Палестине, проповедей и чудес, на виду у всех жителей въезжая на ослице в Иерусалим и плетью изгоняя торговцев из храма – он что, все это время скрывал свое лицо, не снимал маски, менял парики и одеяния? Опять абсурд, причем полнейший! Его все знали и опознавать его не было никакой необходимости, даже девочка-подросток знала в лицо не только Иисуса, но и его учеников, и в сумраке ночи разглядев притаившегося и явно дрожащего от страха за свою жизнь апостола Петра: «Ты же был с ним!», а тот трижды от Христа отрекся, пока петух не прокукарекал…