Немой крик

Попутчик старательно и без явных проявлений напряга пытался увести тему разговора в иную плоскость…

Не любите вы нынешних казачков, Алексей Валентинович…

– У меня нормальная ориентация и правильнее было бы сказать «не очень уважаю» многих нынешних. Мой дед по матери, Сергей Иванович Потенко, был из настоящих казаков, так что у меня есть с кем сравнивать теперешних.

– Дед по матери – Потенко, вы – Шавинский…

– Если ты о дружбе народов, подполковник, то моя бабка со стороны отца была Феодосия Абрамовна, – без тени издевки сказал «Седой». – И евреи в наших родах были, в стародавние времена владевшие, кстати, стекольным заводиком и парой водяных мельниц, и поляки, и потомственные казаки… Не доводилось бывать, подполковник, в лермонтовской Тамани на Кубани?

«Меченый» качнул головой:

– Не был.

– Там один старик из казаков самостоятельно создал музей в одной немаленькой комнате. Собрал все, что только сумел отыскать – и древние горшки с утюгами, и «трехлинейки», и шашки казачьи, зазубренные в рубке гражданской, и бутыли литров на двадцать пять, а то и поболее, заткнутые кукурузным початком – понятно для чего – и немецкие «шмайсеры» с левым затвором, и еще много чего бытового, чего в других музеях днем с огнем не сыщешь. И среди всего этого вещественного великолепия – пришпиленный кнопкой к самодельному стеллажу листок в клеточку из школьной тетради, на котором от руки было написано: «Казачьи фамилии, высочайшим указом императора Павла Первого запрещенные к употреблению из-за своей неблагозвучности». И десятка три прозвищ казаков с приемлемыми вариантами фамилий.

– Например?

– Если не ошибаюсь, Громкопёрдов с тех пор становился Громовым, Бздун – Ветровым, Засранцев – просто Ранцевым…

– Насчет происхождения фамилии своего деда по матери не пытались что-либо выяснить?

– Ставропольские казаки просветили. Сначала наехали. что я вожу «гуманитарку» этим…, но, узнав фамилию деда и побеседовав со мной, отнеслись и ко мне с уважением. Казакам ведь поначалу давали прозвища либо за черты характера, либо за внешность, либо за заслуги – и хорошие, и не очень. Так вот «Потенко» – от слова «пот». И именовали так тех казаков, кто и в бою рубился до седьмого пота, и на земле работал так же. Дед сначала Великую войну прошел, позже названную Первой мировой, две солдатские «Георгиевские» медали «За храбрость» заслужил, потом гражданскую. К 25-му году у него с женой шестеро своих детей было, и все девки, так он еще четверых мальцов из дальней родни к себе взял, чьи родители в гражданскую сгинули. Да его отец с матерью уже старые. Четырнадцать ртов – а он один работник на земле. Было у него два коня, две коровы и тридцать десятин – гектаров по-нынешнему – земли – отнюдь не чернозем. И когда пахал он эту землю, то один конь, бывало, в борозде падал от усталости – дед тут же запрягал второго и продолжал пахать. Успевал и дров на зиму в лесу заготовить, привезти и нарубить, и сена на всю животину накосить и застоговать, и излишки продуктов на базар свезти. Все были сыты, одеты и обуты – а в 929-м пришли голозадые коммуняки, Безугловы, Громовы и Ветровы, и «раскулачили» деда – увели в колхоз и двух коней, и двух коров. Приемышей он сразу в детдома отдал, где они и затерялись без вести, потом голод начала 30-х – и родители умерли, и двое своих детей. До своего ухода в 59-м дед страдал ну очень большой «любовью» и к коммунистам, и к попам, которых именовал не иначе как «бездельниками».

– «Уход» в смысле «умер»? – помолчав, спросил «Меченый».

– Просто ушел. Когда совсем ослабел и работать не мог. И на старости лет не хотел быть никому обузой. И чтобы по бедности и на поминки его не тратились. На речном берегу одежду его нашли, а тела так и не сыскали, хотя воды в речушке от силы по пояс и течение совсем слабое. Так что Сергей Иванович просто ушел и могила его на кладбище пуста – в ней месяц спустя или позже лишь немногие его вещи схоронили.

– Этим пятнадцати отцам, которые летом 95-го сбежались из разных уголков России на моздокский аэродром, тоже следовало бы дать прозвища от слова «пот», – сказал «Меченый». – На последние деньги приобрели у наших военных камуфляж, оружие и боеприпасы – кто сколько хотел и смог – а заодно арендовали на короткое время «МИ-8» и в сопровождении троих спецназовцев высадились в предгорьях где-то южнее Ачхой-Мартана.

Шавинский хмыкнул:

– Были б деньги, а приобрести у наших военных оружие и боеприпасы ни тогда, ни сейчас особых проблем не представляет – надо было только знать где. Причем любое, исключая разве что массового поражения. В мае 88-го на железнодорожном вокзале в Хабаровске прапорщик из окрестной лётной части, по пьяни приняв меня за местного таежника, за две бутылки водки предлагал одноствольную 30-миллиметровую авиационную пушку – по его понятиям идеальное средство для охоты на лосей и медведей. Снаряды к ней обещал доставить на следующую встречу.

«Меченый» вновь повернулся к попутчику – не похоже было, чтобы тот шутил – спросил с легкой улыбкой:

– Лапшу на уши вешал?

«Седой» отрицательно покачал головой:

– Нет. Предлагаемая дура весом килограммов эдак семьдесят и длиной не менее двух метров торчала у него из кузова японского пикапа на привокзальной площади, обмотанная промасленным тряпьем.

– Маяковского любите, Алексей Валентинович?

Вопросец был из когорты «не ждали», никоим образом не вязался с темой разговора – но Шавинский нисколько не смутился и не напрягся.

– Не очень. А ты это к чему?

– В этой группе мстителей, которая высадилась где-то в окрестностях Бамута, в большом ходу были строки этого поэта: «Мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боев она врывалась в стих, когда под пулями от нас чечены бегали, как мы когда-то бегали от них». Именно такая вот напевка вразбивку очень им помогала для настройки и поддержания правильного дыхания при марш-бросках на длинные дистанции по сильно пересеченной местности.

– У Маяковского не чечены бегали, а буржуи, – лишь на миг сузив глаза, поправил его «Седой» все так же спокойно – и было непонятно, то ли у него высокий уровень подготовки к завуалированным допросам подобного типа, то ли ему давно и все «по барабану».

– А у них было так, – сказал «Меченый» и внес в подобие простой болтовни конкретику: – И автором именно такой вот интерпретации строк поэта был некий бывший десантник – то ли сибиряк, то ли дальневосточник – который в этой группе вполне заслуженно пользовался немалым уважением и которого звали то Леха, то «Седой». И именно он через шесть суток рейда по холмам предгорий сказал: «Не тех стреляем, братва», и с ним все согласились, и спецназовцы тоже, вызвав вертолет для эвакуации оставшихся в живых.

Шавинский помолчал, затем, слегка улыбнувшись, все тем же спокойным голосом сказал неожиданное:

– Грубовато работаешь, подполковник.

– То есть?

– Вербануть меня в сексоты вознамерился?

– С чего вы взяли?

– А к чему еще тогда все эти россказни про народных мстителей 95-го года?

– И каким же образом я, по вашему мнению, собрался на этом вас вербовать? Все это непроверенная информация, на уровне пьяного трёпа. Ростовский отдел милиции на транспорте тормознул на вокзале семерых подвыпивших мужиков, в КПЗ они начали буянить. На следующий день их отпустили, но показания об их похождениях в Чечне зафиксировали – так, на всякий случай.

Да тебе, подполковник, доказательств моей причастности к подобной акции и не нужны. Ты просто намекаешь мне, что если я не соглашусь на сотрудничество с твоей Конторой, то эта непроверенная информация на уровне пьяного трепа может быть вброшена в чеченское общество, где меня в лицо знают уже очень многие, а слыхали обо мне еще больше, и тогда все очень даже может закончиться для меня довольно быстро. Досье на меня в вашей Конторе, надо полагать, немалых размеров?

«Меченый» неспешно глянул ему глаза в глаза. На лице «Седого» была легкая печальная улыбка – и ни малейших признаков напряга.

– Думаю, что немалое. Но я читал только ориентировку из Ставрополя.

– Интересно было бы знать, кто, где и когда первым взял меня «на карандаш». Наверняка на Колыме, когда я отказался оставлять свою подпись в пустой ведомости с выписанной мне премией за сданную взрывчатку.

– Почему пустой?

– А там не было ни слова о том, в каком учреждении эта ведомость оформлялась и за что именно меня собрались премировать этими двадцатью пятью рублями.

– Понятно, – сказал «Меченый». – «Взять на карандаш» вас могли и раньше. Например, в Ошском погранотряде КГБ СССР или еще до прибытия туда – все-таки там китайская граница и отношения с соседями у нашей страны тогда были все еще далеко не радужными.

– А попав однажды под ваше всевидящее око, так или иначе, но остаешься в поле зрения органов надолго, а то и до конца своих дней.

– По-всякому бывает. Откуда вам известно, к какой Службе я принадлежу?

– Виделись. Точнее, я видел тебя в шинели с гэбэшными погонами, петлицами и соответствующей нашивкой на рукаве. И весьма удивился – здесь ведь все офицеры за пределами Ханкалы не носят никаких знаков различия, надеясь сойти за рядовых, которых многие чеченцы, и особенно женщины, попросту жалеют. Вроде боевикам в оптику не видно, кто есть кто.

– И где и когда это было?

– Двадцать пятого декабря прошлого года, на спуске перед блокпостом на входе в Аргунское ущелье. Я был в кабине «КАМАЗа», пятого от головы колонны машин Датского Совета, идущей в горные селения, а ты вот так же в «УАЗике» и с БТРом сопровождения вырвался с гор и не проскочил на скорости мимо, как наверняка сделали бы многие твои соратники, а начал разбираться, по чьему это распоряжению третьи сутки не выполняется приказ генерала Бабичева о беспрепятственном прохождении по территории республики колонн с гуманитарными грузами.

Все было именно так в прошлом декабре, об остановленной колонне «датчан» он услыхал еще до выезда из Шатоя, где задержался как раз на трое суток, и вины начальника блокпоста на входе в ущелье не было, собственно, никакой – тот попросту не рискнул противоречить своему непосредственному начальству, безвылазно сидящему за высоким бетонным забором на окраине Шали…

– Комендант района, трусливая скотина в полковничьем звании, в очередной раз нажрался водяры до поросячьего визга и на копии приказа главного военного коменданта Чечни начертал куриной лапой: «Не пущать!!!».

– Я в курсе, – сказал попутчик. – От старшего нашей колонны, который ездил с тобой в комендатуру. Это тебя «Меченым» называют?

– Меня. От кого слышали – от своих коллег или от местных?