Такие разные миры

Вот я и научилась помалкивать, никому ничего не доказывая.

Впервые я примерила на голову платок в возрасте пятнадцати лет, очарованная знакомыми девушками в хиджабах. Мне нравилось то, как загадочно они выглядели, как грациозно ступали по земле, какой от них веяло приятной энергией. Они казались мне настолько прекрасными, что я невольно почему-то сравнивала их с ангелами – со светлыми и чистыми существами.

Я, как и все, конечно же, ходила в школу, смотрела на своих сверстниц и не могла себе и представить, каково носить короткие юбки или маечки. Многие из них надевали короткие шорты с колготками в сетку вместе с топиками, открывающими их животы. Кто-то носил облегающие джинсы, при этом никак не прикрывая места, которые я не представляла возможным оставлять на виду. Я же напяливала на себя широкую одежду, висящую на мне как на тоненькой веточке или манекене, который оказался в два раза меньше накинутой на него одежды. Носила широкие джинсы, сверху – рубашки или толстовки, доходившие почти до самых колен, а на голове, конечно же, длинный шарф, которым я закрывала волосы, откидывая свободные края на плечи. В общем, на фоне своих одноклассниц я всегда казалась самой настоящей монашкой.

И мне это нравилось.

Нравилось закрывать те части моего тела, которые могли вызывать глупые ухмылки и непристойные мысли у мальчиков, чьи гормоны и без того бушевали. К сожалению, мы живём далеко не в идеальном мире, чтобы не беспокоиться об окружающих нас извращенцах и маньяках. Конечно, хиджаб не гарантирует полную безопасность, но всё же уменьшает риски.

Да, моя религия позволяла мне чувствовать себя по-настоящему комфортно, а не притесняла меня, как многие любили рассуждать.

Я отпила немного сока со стакана, который мне заботливо протянул Кани, явно гордясь тем, какой он хороший брат. Затем сел в своей любимой позе – прижав к груди одну ногу, которую он согнул в колене. Раньше родители просили его садиться ровно, но вскоре свыклись с тем, что ему так удобно.

– А что насчёт тебя, приятель? – заулыбался папа. Он взял кусочек катаефа и, разжевав, проглотил. – Волнуешься?

– Да какой там волнуешься, пап? Я жду не дождусь оказаться в школе! Столько ведь возможностей завести новых друзей! А то прежние мне уже поднадоели.

– А они знают, что ты такого о них мнения? – спросила я, ужасно радуясь тому, как расслабились мои плечи под лёгкостью непринуждённой беседы, начатой братом.

Кани коротко засмеялся.

– Думаю, знают.

Мама протянула мне пиалу с финиками, и я взяла один. Он оказался на вкус почти таким же сладким, как карамельная конфетка. Вообще, финики это отличная замена сахару, не приносящая вред. По вечерам, например, мы часто (а особенно с приходом гостей) сидели в маленьком заднем дворике под беседкой, пока лампа откидывала наши желтовато-оранжевые тени на землю, и распивали чаи, закусывая сладкими финиками. И даже сахара класть совсем не приходилось.

Я посмотрела на часы, и внутри снова всё сжалось, как от сильного страха. Но не сказать, что я боялась. Скорее, жутко не хотела выслушивать очередные упрёки за свой внешний вид и, может, даже оскорбления в сторону платка от подростков. Так что меня можно было понять.

– Ты ведь прочитала утреннюю молитву? – спросила мама.

– Да, – кивнула я. – И Кани разбудила.

– Отлично. И в школе не забудь помолиться.

– Если найду место.

Мама меня обняла: от неё исходило невероятное тепло, а руки согрели мои плечи.

– Не волнуйся. Всё будет хорошо.

Я дважды закивала; обычно именно таким образом я давала понять человеку, что повторять дважды ему не придётся. Мама тоже закивала мне в ответ, и от этого действия прядь её волос упала на лоб, но она ловко её смахнула.

У моей мамы очень густые чёрные волосы, которые она обычно собирает в хвост на затылке, но сегодня она почему-то сплела их в косу. У неё потрясающие яркие зелёные глаза, которые достались ей от бабушки, и почти нереалистично правильные черты лица. В параллельной вселенной она могла бы стать очень востребованной моделью и возглавлять обложки известных журналов, заставив всех известных в мире красавиц кусать себе локти. Благодаря своей внешности мама, как я верю, и привлекла внимание папы. В первую очередь именно благодаря внешности, которая сделала её очень популярной среди мужчин, окружавших её когда-то, и подарив множество поклонников, каждого из которого она жестоко отвергала. Я много слышала рассказов о том, как приходя с учёбы домой, она не раз сталкивалась с букетами цветов у порога. А иногда цветы доставляли тогда, когда она сидела дома. Ещё и записки. Многие хотели завоевать сердце загадочной красавицы, были попытки и поговорить с её отцом, на что он, то бишь мой дедушка, в первую очередь отправлялся и спрашивал мнения своей дочери касаемо возможных женихов. Но она всем отказывала, храня в сердце намерение для начала получить образование.

К слову, моя мама – арабка, переехавшая в Америку из Сирии ещё в шестидесятых в поисках лучшей жизни. А вот папа… Он урождённый англичанин, но провёл большую часть своей жизни в Штатах почти с той же целью.

Такая необычная пара всегда была центром любопытства наших соседей, и все задавали одни и те же вопросы: «Как вы познакомились?». Ответ был прост и весьма банален: отец, Кристофер Уайт, был талантливым студентом в научно-исследовательском институте на факультете востоковедения, а мама, Адиля Багдади – восточной иммигранткой, решившей однажды воспользоваться своими первыми заработанными деньгами и попутешествовать по всей Северной Америке.

Так они и встретились. Так и сплелись судьбы двух, казалось бы, совершенно разных людей.

Когда родители впервые поняли, что их бешено колотящиеся сердца это, вероятнее всего, влюблённость, мама, придерживаясь исламских законов, запрещающих добрачные отношения, вела себя серьёзно, не позволяла себе флиртовать, а лишь сидела за длинной партой в университете и увлечённо рассказывала папе подробнее о своей религии. А тот также увлечённо слушал, не имея возможности не глядеть в её глаза, которые казались ему самым прекрасным, что есть на этом свете. Он сам так мне и рассказывал, ну а я слушала и улыбалась как дура.

Папа погрузился в изучение ислама глубже и вскоре перешёл из неопределённости в мусульманскую религию. Почти сразу он научился читать Коран[3 - Священная книга в исламе.] на арабском, совершать намаз[4 - Обязательная пятикратная молитва мусульман.] и изучил исламские обязанности каждого мусульманина.

Так их любовь вскоре и стала вполне законной.

И слово «законная» звучит, думаю, странно. А ещё страннее, наверное, не понимать, а как это – нельзя встречаться с парнями? Почему?

Вообще вся моя жизнь с самого детства многим казалась одним сплошным запретом на всё, что для всех остальных детей было обыкновенным делом. Так соседская девочка уже в двенадцать лет убегала из дома вместе с мальчиком, которого называла своим парнем, а другие девчонки, жившие через дом от нас, гуляли допоздна и веселились на разных подростковых вечеринках, пока их родители спокойно распивали чаи, сидя у себя на кухне или смотрели очередное дурацкое тв-шоу, которое крутили по всем каналам без конца.

Я могла бы завидовать этим детям, смотреть на их беззаботность и мечтать однажды самой жить так же. Но этого не происходило. Мне попросту всё это не нужно было. А люди вокруг уже успели сделать меня несчастной, совершенно не зная ни меня, ни моих чувств.

Вот что меня просто вымораживало.

– Так, ещё полчаса, и мы точно опоздаем, – взглянув на настенные часы, висевшие прямо над телевизором, произнёс папа и встал из-за стола. – Увидимся вечером, Адиля. – Он неловко провёл рукой по щеке мамы, как и всегда стараясь не показывать их общих ласк перед нами с Кани. – Дети, в машину.

Когда он это сказал, я уже стояла возле зеркала в прихожей и смотрела на своё отражение, поправляя головной платок и стараясь не выглядеть слишком необычно, что, конечно, было очень глупо с моей стороны. Я чаще всего носила свой хиджаб больше похожим на паранджу – скрывая вместе с волосами и лицо, – а это уже само по себе необычно для отвыкших от подобного зрелища американских подростков. Такое они видели разве что в фильмах про террористов или же на фотографиях в газетах, где сообщалось, что некая террористическая организация едва не взорвала какое-то там важное здание. И, конечно же, меня тоже причисляли к тем, кто такое одобряет.

Многие, кстати говоря, путают эти два понятия, но на самом деле паранджа и хиджаб – вещи немного разные. Первое, например, больше похоже на просторный халат с длинными рукавами, легко драпирующий лицо и тело женщины, с прорезью для глаз, которую закрывает плотная сеточка, называемая чачван. Чаще всего паранджа бывает чёрного цвета и полностью скрывает все изгибы тела женщины, тогда как хиджаб это более «лёгкий» вариант, при котором лицо закрывать не нужно.

Сегодня мою излюбленную традицию носить свой хиджаб с закрытым лицом я решила оставить для лучших дней, чтобы не пугать новых школьных приятелей (ну или врагов) своим видом.

Небольшая прядь моих чёрных волос выглядывала из-под шапочки, которую мусульманки надевают под платком, и я осторожно сунула её обратно пальцем.

Мы с мамой из тех арабок, что имеют светлую кожу и яркие глаза, хотя многие ошибочно считают всех выходцев из Ближнего Востока смуглолицыми и кареглазыми. У меня глаза отличались светлым зелёным оттенком, даже сероватым, что я считала своим неким достоинством.

Людям всегда трудно определить, откуда я родом и кто я по национальности, но хиджаб на моей голове сразу закреплял за мной образ злой экстремистки. И я даже привыкла. Нет, правда. Давно привыкла.

Когда папа громко поставил опустошённую чашку с кофе на стол, я пришла в себя, схватила рюкзак с пола и без единого слова вышла из дома. Кани побежал за мной, успев закинуть в рот несколько картофельных чипсов, которыми мама разрешала нам полакомиться по пятницам.

– Всё ещё беспокоишься, ухти[5 - «Моя сестра», с арабского.]? – садясь в машину, с переполненным ртом поинтересовался Кани.

– Нет, – зло нахмурив брови и пристёгиваясь, ответила я. – Сказала же, что не волнуюсь.

– Если кто-то обидит тебя, можешь сразу сказать об этом мне. Я им всем задницы порву за тебя.

– Кани! – выпучила глаза мама, выходя из дома, чтобы проводить нас. – Что это за выражения такие?

Папа хихикнул, зажигая двигатель.

– Хаяти[6 - «Жизнь моя», с арабского.], позволь нашему сыну быть обычным подростком, – сказал он, потрепав Кани по голове. – Он всего-навсего двенадцатилетний парнишка.

Мама цокнула, будто стыдя сына, но затем улыбнулась, поправляя своё отношение к подобному.

Старенький форд папы выехал из гаража и плавно остановился на узкой дороге. Мы не могли уехать, пока мама не подойдёт к окну и не скажет: «Сафаран са'иидан» – «Счастливого пути» на арабском. Затем папа лучезарно улыбнётся ей в ответ, вновь произнесёт что-то вроде: «Увидимся вечером», и только после этого небольшого ритуала мы наконец тронемся с места.

Мы переехали сюда совсем недавно. Переезд в новый дом был запланирован за месяц до того, как я об этом узнала. Родители решили, что расисты и националисты, готовые гнобить всех источников своей неоправданной ненависти, не обитают в более тихих и спокойных районах города. Они, конечно же, глубоко ошибались, потому что на свете нет ни одного места, полностью лишённого злых, готовых на всех плеваться без всякой на то причины, людей.

Кани, я помню, был полностью лишён от присущего мне негатива и вместо ожиданий чего-то худшего дико радовался как никогда прежде, ведь в новом доме для него была подготовлена своя личная комната, о которой он мечтал всю свою жизнь.