Аттила. Падение империи (сборник)

«Наконец-то я дышу свободно! Он начинает скрывать истину», – мелькнуло в голове Вигилия.

– Я онемел от изумления, – тут Эдико внезапно обернулся и указал рукой на Вигилия. – Вот этот человек вмешался в наш разговор.

– Он сошел с ума! – в ужасе произнес Вигилий, уже давно слушавший Эдико с выпученными глазами и разинутым ртом. Холодный пот выступил у него на лбу; он завертелся туда и сюда, закутал голову плащом и бросился к двери.

Однако четверо гуннов, с самого начала незаметно пробравшихся к нему и отделившие его от других послов, схватили византийца за плечи своими железными руками, тем самым помешав ему упасть, поскольку его уже совсем не держали ноги. Он вынужден был стоять, дрожа всем телом, и слушать обличительную речь Эдико. Германец опять заговорил совершенно хладнокровно и только ближе к концу разразился гневом.

– Вигилий спросил меня: «Имеешь ли ты свободный доступ к самому Аттиле – во время охоты, походов или на отдыхе – в его палатку, спальню?» Я отвечал: «Когда обязанности наместника не задерживают меня в Пеонии, на берегах Савы, или когда государь не отправляет меня куда-нибудь во время войны полководцем, а в мирное время – посланником, то я всегда нахожусь при нем и поочередно разделяю с другими знатными людьми высокую честь стоять на страже у его изголовья и подавать ему, утром и вечером, свежую воду для питья». Тогда евнух пропищал своим визгливым голосом: «Счастливец! Какое ожидает тебя благополучие, если только ты сумеешь молчать и выкажешь немного мужества. Я сам предоставлю тебе несметные богатства и блестящее положение. Но нам нужно хорошенько переговорить между собою. Теперь я спешу в императорский дворец. Сегодня вечером приходи ко мне ужинать, но один, без своей свиты и спутников».

Вигилий вдруг захрипел.

– Я все еще не угадывал гнусного замысла, полагая, что меня просто хотят задобрить, как влиятельного человека, который может способствовать заключению мира с Византией. Ничего не подозревая, я обещал прийти. Хризафиос махнул рукой. Вигилий вывел меня из комнаты, а сам остался. Вечером я пришел в назначенный час к ужину и встретил у евнуха только одного гостя – то был опять-таки Вигилий.

Тут византиец грохнулся об пол, несмотря на поддержку гуннов. Они грубо подхватили его с земли и пододвинули ему скамейку, на которую он и сел, прислонившись спиною к одному из столбов. Между тем восемь дюжих рук держали его по-прежнему, как в тисках.

XXVIII

Совершенно растерявшись, слушали остальные послы доклад Эдико. Тот продолжал:

– После того как невольники унесли остатки ужина, Вигилий запер за ними дверь, предварительно убедившись, что никто из них не остался в соседней комнате. Потом оба византийца взяли с меня клятву, что я сохраню в строжайшей тайне наши переговоры, если даже не соглашусь на их предложение, по их словам, крайне выгодное и нисколько не опасное для меня. Я поклялся, потому что хотелось во что бы то ни стало разоблачить замыслы византийцев.

– Так-то ты держишь клятву, подлый германец! – не выдержал наконец Вигилий в порыве бешенства и отчаянья.

– Я ее и не нарушаю, – сказал Эдико, не удостоив врага даже взглядом. – Я поклялся молчать спасением своей души и загробным блаженством, как клялись вы оба; но ваш христианский рай мне вовсе не нужен. После смерти меня возьмет Вотан в свою Валгаллу[9 - Валгалла – находилась в Асгарде и служила временным пребыванием героев, павшим в битве, до тех пор, пока, после крушения мира и возобновления его в лучшем виде, боги и люди, достойные вечного блаженства, не переселятся в постоянный рай – Гимли.]. – И, Эдико прибавил после этого отступления:

– Тогда первый советник императора хладнокровно сказал мне в лицо: «Убей Аттилу!»

Крики бешенства и ужаса, стоны изумления потрясли стены громадной залы. А Эдико продолжал:

– «Убей Аттилу! Беги в Византию! Будь первым после меня по могуществу, богатству и блеску». К счастью, по правилу византийского устава, я должен был оставить свое оружие у порога. Если бы не так, то несдобровать бы обоим злодеям, вероятно, я уложил бы их на месте. Но теперь я только вскочил с мягких подушек дивана, будто ужаленный ядовитой змеей, и хотел выбежать вон – на свежий воздух. Но тут – не знаю, как это случилось – передо мною вдруг встала окровавленная тень…

Глубокое внутреннее волнение прервало голос Эдико.

– Тень моего отца, – продолжал он, оправившись. – И я вспомнил ужасную клятву, данную ему. Ты знаешь ее, о, государь?

Аттила утвердительно кивнул головой.

– И отец мой как будто сказал строгим голосом: «Вот самый удобный случай исполнить страшную клятву – ты должен открыть позорный замысел императора перед целым светом».

Четверо римлян смотрели друг на друга, онемев от ужаса.

– Это… это… невозможно! – в смущении пробормотал маститый Максимин.

– Ты будешь иметь доказательства в своих руках, – спокойно отвечал Эдико.

– От Хризафиоса можно всего ожидать, – шепнул Приск сенатору.

– …Вот почему, – снова начал германец, – я настоял на том, чтобы посольство сопровождал достойнейший из вельмож Византии, и выбрал тебя, Максимин, чтобы ты присутствовал при разоблачении гнусной тайны. Я заглушил голос оскорбленной чести и согласился на сделанные мне чудовищные предложения, но, желая иметь в руках верные доказательства, прибавил: для исполнения замысла нужны деньги, фунтов пятьдесят золота… чтобы… наградить воинов, которые будут стоять со мной на страже у палатки государя. «Вот они!» – с жаром воскликнул евнух, вскочил с места, схватил маленькую шкатулку, спрятанную в мраморной стене, и собственноручно отсчитал червонцы в мешок из черной кожи.

Вигилий громко застонал, вырываясь из рук стороживших его гуннов.

– Хризафиос подал мне мешок, и я заметил, что на нем вышита красным шелком надпись: «Собственность Хризафиоса». «Нет, – сказал я. – Я не возьму их, пока не заслужил. Сначала нужно исполнить обещание, а потом брать награду. Ведь, кажется, со мною вместе отправляется посольство к гуннам?» – «Да, – отвечал Вигилий, – и я назначен послом. Дай мне кошелек, Хризафиос, мой высокий покровитель. Потом я передам его Эдико». Евнух повесил ему на шею черный мешочек, который он носит с тех пор на груди – под одеждой!

– Он и теперь на нем! – воскликнул Аттила. – Живей! Обыскать его! Откиньте хламиду, шарьте под туникой! Поспеши, Хелхал!

Гунны сдавили византийца, как в тисках. Хелхал принялся шарить у него под одеждой, дернул за шнурок, оборвал его и вытащил из-за пазухи злополучный черный кошелек. Он внес находку на помост и положил к ногам господина.

Волна бешенства прокатилась по рядам гуннов.

– «Соб-ствен-ность Хри-за-фио-са», – прочитал по складам Аттила, нагнувшись над кошельком. Потом он отшвырнул его ногой и сказал: – Выньте червонцы и взвесьте золото, точно ли там пятьдесят фунтов, как говорит Эдико.

– А хоть бы и так! – крикнул Вигилий, собираясь защищаться. – Все равно Эдико нагло врет!

– Неужели? – насмешливо спросил Аттила. – Зачем же тебе было тайно везти сюда такую сумму?

– Господин… это для закупок в гуннской стране… Для меня и моих товарищей… съестные припасы… корм для лошадей и мулов. Могли также понадобиться другие вьючные животные, если бы эти пали по дороге…

– Замолчи, лжец! Эдико сказал тебе еще в Византии, что от самой границы моих владений вы будете считаться моими гостями и будете получать все бесплатно. Вам даже было запрещено делать покупки, потому что византийские послы под видом этого устраивают подкупы и выведывают, что им нужно.

– Тем не менее все, сказанное германцем, пустая выдумка и обман.

– Даже и этот документ от императора тоже обман? – спросил Эдико, не глядя на Вигилия. Он вынул свиток папируса из кармана в перевязи оружия.

– С византийскими мужами нужно быть осмотрительным. Я потребовал письменного заявления от императора, на тот случай, чтобы он не отрекся от своего подстрекательства к убийству, когда я совершу кровавый замысел и потребую награды. Желание твоих врагов убить тебя, государь, было так велико, что они допустили промах и перехитрили сами себя. Тотчас, несмотря на поздний час, Хризафиос с Вигилием повели меня в покои императора, разбудили Марциала, государственного канцлера, и отправились к Феодосию. Император не ложился, нетерпеливо ожидая, чем кончатся наши переговоры. Конечно, я не удостоился приема в столь поздний час и остался ожидать в приемной. Здесь, в одиночестве, мне показалось, что я вижу все это во сне. Но вскоре царедворец вернулся и принес мне исписанный государственным канцлером документ, – внизу стояла собственноручная подпись императора, красными чернилами, которые никто не смеет употреблять, кроме него. Канцлер с гордостью заметил, что он сам составлял документ об убийстве, так как на его обязанностях лежит составление всех документов и государственных актов. Действительно, я увидел перед собой тщательно написанный формуляр, разделенный на параграфы и скрепленный канцлерской подписью. «Я всегда сам пишу государственные акты, – самодовольно повторил Марциал, заметив мое удивление. – Это составляет привилегию моего звания».

– Читай! – приказал Аттила. Эдико развернул папирус.

– «Во имя Господа нашего Иисуса Христа! Император, Цезарь Флавий Феодосий, победитель над гуннами, готами, антами и славянами, вандалами и аланами, персами и парфянами, благочестивейший, взысканный Богом, славный, победоносный, непобедимый, достойный поклонения во веки веков, Август, одобряет и приказывает, чтобы Эдико совершил спасительный подвиг умерщвления нашего злейшего врага, что было предложено ему Хризафиосом и Вигилием. Пятьдесят фунтов золота выдали ему вперед; остальное он получит по исполнении дела в награду. Сам же он должен, после бегства в Византию, получить сан патриция, дом, крытый золотою черепицей, и годовое содержание в двадцать тысяч солидов». Затем следуют подписи: императора и государственного канцлера.

– Станешь ли ты теперь запираться, собака?! – крикнул Аттила.

– Сжалься! Помилуй! – завопил Вигилий, падая на колени. – Пощади мою жизнь!

– На что мне твоя жизнь? Положим, недурно было бы украсить землю гуннов, повесив на красивом дереве – по пути имперских легионов – византийского посла, покушавшегося на жизнь государя, к которому он был послан! На грудь ему следовало бы повесить доску, обозначив на ней его преступление. Но будет гораздо лучше, когда другой посол, – достойный полного доверия, честный человек, – расскажет императору в Византии, перед лицом всего сената, виденное и слышанное им в лагере Аттилы. Благодарю тебя, Эдико, что ты придумал это и взял с собой Максимина. А тебя, патриций, я прошу обличить гнусный замысел ради справедливости.

Почтенный сенатор потупился, не смея поднять головы. Он, как подкошенный упал на скамью и спрятал лицо в складках плаща. Напрасно Приск и друзья из западно-римской империи старались ободрить его. Но вдруг он порывисто вскочил на ноги.

XXIX

– Я расскажу все, положись на меня, повелитель варваров! Такие позорные поступки нескольких негодяев не должны порочить имени римлян. Я сделаю это!.. Сделаю!.. Хотя бы император повелел казнить меня за правдивое слово. Он должен выслушать от меня всю истину. Он и весь сенат в полном составе!

– Хорошо. Ты нравишься мне, старик. Когда же вы поставите злодея перед императором и сенатом, тогда свяжите ему руки за спиной, а кошелек повесьте на грудь и спросите Хризафиоса: знает ли он этот мешочек? А Феодосию же скажите: «Так говорит Аттила, сын Мундцука, повелитель вечерней страны: ты, Феодосии, и я, мы имеем между собой одно общее – от благородных отцов произошли мы оба, но Аттила сберег и еще больше возвысил славу отцовского имени, а ты, Феодосий, напротив, омрачил величие унаследованного трона. Ты не только сделался слугою и данником Аттилы, но, как негодный раб, вступил в заговор с другими рабами и задумал убить Аттилу, своего господина». И еще скажите: «Как низко упало величие Рима!» Помню, бывало в детстве, слова «Рим», «император», «цезарь» устрашали целые народы, как отдаленные раскаты грома. Однажды я спросил отца: «Скажи, кто такой император – цезарь?» Он отвечал мне: «Тише, тише! Не поминай его так легкомысленно! Первый цезарь был бог, спустившийся на землю, и все его потомки унаследовали грозное могущество и славу. А слово «император» означает владыку, которому принадлежит необъятная власть и который окружен несказанным великолепием». А теперь?.. А нынче?.. Два императора униженно молят в деревянном бараке гунна о мире и тайно стараются натравить меня один на другого. Они оплачивают мир грудами золота и ценою постыдной дани. И после того эти римляне имеют дерзость писать картины, где они представлены господами, а гунны – их подданными. В дымящемся Милане проехал я по трупам – там легло девять когорт – во дворец цезарей. Столовую дворца украшала картина, вся составленная из мелких пестрых камешков, очень искусно, должен в том сознаться. И что же она представляла? Императора Валентиниана на троне в Равенне, окруженного величием победной славы, и девять варварских царей во прахе перед ним, повергающих к его стопам груды золота, как приличествует покорным данникам. Двоих из них он попирал ногою, они были в одежде гуннов, и, когда я ближе присмотрелся к ним, к их лицам, то узнал себя и брата Бледу. Моим первым движением было разнести картину в куски моим мечом, но потом я передумал. Вот взгляните, римляне, как восстановлена здесь правда.

По знаку Аттилы, слуги отодвинули один из пестрых ковров за его спиной, и глазам присутствующих предстала громадная мозаичная картина. Она также представляла поклонение подвластных царей своему владыке, но на троне восседал сам Аттила, а распростертые перед ним на земле данники были облачены в цезарские порфиры и как две капли воды походили лицом на императоров Феодосия и Валентиниана.

Римские послы побагровели от стыда и гнева. Аттила остался доволен своим сюрпризом.

– Спустите ковер, – приказал он. – Истина, кажется, больнее режет глаза этим людям, чем мне тогда в Милане – глупое хвастовство. Но самая худшая, самая горькая правда еще не высказана мною. Одного из цезарей я представил перед целым светом подлым убийцей… Впрочем, нет, он слишком труслив, чтобы пролить самому чью-нибудь кровь. Он был только подстрекателем наемного убийцы. И кого же задумал он подкупить? Самого преданного из моих слуг. Но германец оказался слишком честен, слишком горд, и ему удалось перехитрить римских умников! Не меня, а предателей предал он. Но кто же согласился помогать убийце? Посланник императора. Цезарь злоупотребил древнейшим международным правом, которого не смеют нарушать даже дикие скифы. Слушайте, мои гунны! Слушайте германцы и славяне и все народы мира! Бесчестен Рим!.. Низок римский император! Позорным словом сделалось имя цезарей… И как я плюю теперь себе под ноги, так выплевываю я из своих мыслей всякое уважение к Риму, так плюю я в лицо Римской империи. Узнайте же теперь, посланники, на каких условиях я соглашаюсь избавить оба ваших государства от войны, то есть от неминуемой гибели.