Аттила. Падение империи (сборник)

– Ведь ты остгот, – сказал один из гуннских начальников стоящему рядом с ним человеку. – Я знаю тебя, Витигиз. Наш государь нетерпеливо ждет вашего короля Валамера. Прибудет ли он сюда?!

– А вот увидишь. Гей, товарищи! Пойдем! – довольно дерзко отозвался остгот.

И вновь прибывшие направились дальше, звеня оружием. Их было двенадцать человек. Освещенные сзади трепещущим пламенем костра, эти могучие фигуры казались еще выше. Шлемы и шапки чужестранцев были увенчаны орлиными крыльями, медвежьими мордами с оскаленными зубами, турьими и оленьими рогами. Длинные плащи из меха у этих исполинов дремучих лесов спускались с широких плеч, между тем как острые концы копий достигали как будто до самых туч, когда их освещала внезапная вспышка огня.

Молча, с удивлением смотрели им вслед римляне.

– Вот этих еще не сокрушили гунны! – заговорил Максимин. – Пойдемте-ка на покой. Если нам и не удастся заснуть, все-таки тело требует необходимого отдыха.

XXXII

Когда на следующее утро посланники стали собираться в дорогу, они сильно удивились, увидев рядом со своими повозками, носилками и лошадьми еще несколько новых повозок и породистых коней, подведенных к крыльцу.

– Это дары Аттилы вам, – сказал Эдико и, откинув крышку одного из сундуков, указал на груды звериных шкур, прибавляя:

– Вот лучшие меха, которые носят самые знатные из наших вельмож. Но подождите. Вам приготовлен еще один подарок. Мне поручено позаботиться о нем, а также проводить вас для безопасности до границы.

– Где Вигилий?

– Отослан вперед, – отвечал подошедший Хелхал, которому также было приказано, хотя и не далеко, проводить отъезжающих в знак почета. – Государь нашел, что вам не будет приятно ехать вместе с преступником, закованным в цепи.

– Этот варвар совершенно непостижим и полон противоречий, – тихо сказал Приск Максимину. – Он жаден до золота, хуже византийского фискала; иногда кажется, что вся его государственная мудрость и всесветное могущество направлены только на то, чтобы собрать отовсюду как можно больше золота…

– Золото – громадная сила не в одной только Византии, ритор. Ведь и эти бесчисленные орды скифов приходится вознаграждать, подкупать, задабривать золотом или тем, что можно приобрести на него.

– А грабеж? – насмешливо спросил Примут. – И наряду с такой жадностью, – продолжал сенатор, – Аттила проявляет самую бескорыстную щедрость. Вот хотя бы относительно нас: он знает, что ему не удастся подкупить меня, да притом же Аттила во мне и не нуждается, так как я не пользуюсь влиянием при дворе, это ему хорошо известно.

– Да, он знает твою честность.

– А между тем, когда я обратился к нему с просьбой, он выказал себя вполне бескорыстным. Вдова одного из моих друзей, префекта Силлы, взятая в плен в завоеванном городе Ротиарии – вместе с детьми, – умоляла меня выкупить ее. Когда же я предложил Аттиле пятьсот червонцев за несчастную семью, он серьезно взглянул на меня и сказал: «Отдаю тебе этих пленников без выкупа». Почему корыстолюбивый гунн поступил таким образом?

– Ты понравился ему, старец, – отвечал Эдико, слышавший последние слова, – и он хотел не уступить тебе в величии души. У него есть свои недостатки, но повелитель гуннов не мелочен, он велик даже в своих пороках.

Разговаривая таким образом, посланники в сопровождении Эдико и Хелхала миновали южные ворота. За стенами селения им встретилась большая толпа мужчин, женщин и детей, радостно приветствовавших римлян на их родном языке.

– Что это значит? – удивленно спросил Максимин. – По языку и платью эти люди должны быть нашими соотечественниками.

– Да, это римляне, – отвечал Хелхал. – Тут их триста пятьдесят человек.

– Военнопленные, – продолжил Эдико, – доставшиеся на долю государя. Он дает им свободу в честь тебя, Максимин! Ты должен сам привести их обратно в свое отечество. Аттила рассудил, что такому почтенному гостю, как ты, не может быть лучшего подарка.

– Слава великодушному Аттиле! Слава Аттиле! Слава ему и благодарность! – с восторгом кричали освобожденные. И посланникам против воли пришлось вторить их приветствиям.

– Удивительно, – сказал после долгого молчания Приск Максимину. – С проклятием чудовищу переступили мы его границы и с презрением…

– А он заставляет нас уезжать со словами благодарности. И сумел внушить к себе некоторое почтение…

– Демонический характер! В настоящее время нет человека могущественнее его на земле.

– К сожалению, да. Где избавитель, который освободит нас от Аттилы и его страшного могущества? Я не вижу никого, кто бы мог сокрушить эту стихийную силу.

XXXIII

Вернувшись с проводов домой, Хелхал нашел у себя посланника Аттилы: хан немедленно требовал его во дворец.

– Иди скорее! – торопил старика посланник. – Государь принимал прибывших вчера послов. Он страшно разгневан, а те сейчас же ускакали обратно.

Неподвижный, точно выточенный из желтого дерева безобразный идол, с искаженным злобой лицом, стоял Аттила в кабинете своего домашнего дворца у железного стола, заваленного письмами и римскими географическими картами всего запада: Галлии, Германии, Реции, Норикума и Паннонии.

Старик в тревожном ожидании взглянул на хана, угадывая, что же в душе Аттилы возбудило такую бурю страстей. Его руки тряслись, на лбу вздулись жилы. Ему как будто недоставало воздуха. Он задыхался и, прежде чем успел заговорить, его губы свела судорога. Хан откашлялся и плюнул на белый ковер, покрывавший пол. На светлой ткани тотчас показалось большое кровавое пятно.

– Что с тобой? – испуганно воскликнул Хелхал, подбегая к Аттиле.

– Ничего, – хрипло произнес тот. – Кровь от сердца прилила мне к горлу и стала душить. Но это пустяки: скоро польется страшными потоками чужая кровь.

Он остановился и продолжил, спустя некоторое время:

– Подумай, Хелхал… они осмелились… Эти тюрингенцы!.. Прямо в глаза отвечать мне отказом. Они готовы к сопротивлению. Ты знаешь из-за чего?

– Я догадываюсь.

– Ну, скажи!

– Из-за дани молодыми девушками, которой ты потребовал. Недаром я предостерегал тебя.

– Но я хорошо сделал, что не послушался предостережения. Теперь они по крайней мере обнаружили свою строптивость, которая их и погубит. Ирминфрид, дерзкий тюрингенец, сказал: «Мы на все согласны. Требуй чего хочешь и тебе не будет ни в чем отказа. Мы сознаем свое бессилие. Отбери у нас всех рабов, коней, весь рогатый скот, драгоценности наших жен… Но женщин мы тебе не уступим». – «А мне именно этого и надо, – отвечал я. Что мне в вашем нищенском имуществе?» – «Тогда пусть лучше погибнет наш народ и имя тюрингенцев исчезнет с лица земли!» ответил посланник и умолк, мрачно потупившись. Тут к нему подошел человек, стоявший справа, и взял его за руку, говоря: «Утешься, тюрингенец, мы, аллеманы, ваши соседи. Поток гуннских полчищ едва задел наши поля и луга, мы живем в стороне от их ужасной дороги, но если вам предстоит сражаться за целомудрие ваших белокурых дев, то, клянусь Циу и Берахтой[10 - Берахта – богиня – покровительница женского хозяйства.], мы станем биться вместе с вами. Наши шестеро королей согласны поддержать вас, и я говорю это от их лица, перед грозными очами Аттилы». Едва он кончил – я онемел от ярости и удивления. Тут к нему подошел другой и сказал: «И мы также, хатты, с Логаны, и прибрежные жители среднего Рейна, и даже дальние салийцы с устья реки, – поспешим вам на помощь. Три года назад франки воевали против франков, – могучий владыка принудил жителей восточной страны идти против своих соплеменников на западе. Даже и теперь его золото чуть не подкупило западных королей, но когда до них дошла весть о такой гнусности, о такой неслыханной дани, то они решили возвратить Аттиле полученные подарки. И золото гунна, вместе с другими драгоценностями, находится теперь на пути сюда. Есть немало тюрингенских саг, в которых говорится о кровавых битвах между нашими и вашими предками на пограничной черте, но когда возмутительная весть достигла наших лесных деревень, то наши князья поклялись, как и десятеро франкских королей, забыть старую вражду. Копье хаттов и боевой топор франков не откажутся защитить вас от позора, чтобы лучезарные боги не видели такой мерзости на земле. Призываю в свидетели Вотана и Гольду[11 - Гольда – одно из имен Фрейи.] в том, что вы можете на нас рассчитывать. Меня уполномочили передать это государю Аттиле все хаттские судьи, а со мною прибыл вот этот человек – Хильдеберт, посланный от франкских королей». Наконец, выступил вперед седой, как лунь, великан, походивший скорее на одного из готских идолов, выточенных из дуба, чем на обычного смертного. Исполин вытащил из-за пояса длинный каменный нож, – трое моих князей в испуге подскочили к нему, – он сумел перехитрить моих приближенных, когда они отбирали у иностранцев оружие. Однако старик положил только пальцы правой руки на лезвие и сказал: «Клянусь за саксов, именем Сакснота; меня, Горзавальта, посылают саксы с устья Визурги. Они говорят мне так: „Пусть тюрингенцы и все их союзники в этой священной войне пришлют нам своих жен и дочерей: многие тысячи судов стоят у берегов Саксонии и страны фризов, потому что фризы также примкнули к нам”. Вот Ритольд из племени азесов, стоящий здесь, подтвердит мои слова: „Отступайте, сражайтесь с неприятелем до нашего берега. Тут мы дадим гуннам решительную битву, подобную последней битве богов. Если мы будем побиты, то верные жители Киля возьмут наших жен и детей вместе с оставшимися в живых мужчинами и перевезут их за море на безопасные острова. Посмотрим, пустится ли за ними в погоню гуннская конница по морским волнам! Но перед бегством мы разрушим наши старинные плотины, освященные богами оплоты твердой земли, и потопим неприятельских лошадей и всадников. Пускай наша страна сделается дном морским, но останется свободной!”» И тут они все дружно взялись за руки: аллеман, тюрингенец, франк, саксонец, фриз, и смело вышли вон. Они стали действовать единодушно, – они, которые прежде жили в беспрерывной вражде!

Аттила в изнеможении умолк, тяжело переводя дух.

– Я предупреждал тебя. Теперь слишком поздно. Уступать им ты не должен. Призови скорее гепидов и остготов.

Но Аттила злобно рассмеялся, качая головой.

– Они отказываются прийти. Валамер прислал ответ, что он по завету совершает жертву богам в священном лесу и потому не может явиться. Низкий предатель! Я – его бог! Мне он должен приносить жертвы! Я знаю, в чем заключается его заветное желание: он хочет, чтобы я поскорее умер. Моим сыновьям он не приносил клятвы и считает себя вправе изменить им, как и гепид. Когда я возразил посланнику Валамера, что братья короля, младшие князья – Теодимер и Видимер – послушаются меня скорее, чем брат, – этот дерзкий отвечал: «Готы привыкли повиноваться только своему королю и никому иному». Тогда, вместо ответа, я рассказал ему историю Каридады, предводителя акациров, но лукавый сармат опять-таки отказался явиться ко мне. «Ни один смертный, – велел он мне передать, – не смеет смотреть на солнце. Как же я могу взглянуть в лицо величайшего из богов?» Он велел предупредить, что скалистые крутые тропинки в его горах очень опасны для верховой езды, и нашей коннице туда не добраться. Но это вздор. Наши лошади цепки, как дикие козы. «Отнеси, – приказал я посланнику, – в подарок от меня королю Валамеру вон тот кожаный мешок, который висит на столбе против моей спальни. В нем спрятана голова одного из коварных князей; ее принесли мне мои сыновья. Голова смотрит на Аттилу открытыми очами, но они мертвы и неподвижны»!

– А что же гепид? – спросил Хелхал. – Ведь Ардарих верен тебе.

– Но он умен; он не хочет прийти сюда, чтобы я не заставил его поклясться в верности моим сыновьям. Он послал мне сказать, что собрал свое войско и держит его наготове, так как утургуры собираются напасть на его владения. Это ложь! Ему нечего бояться: я сам защищаю моих слуг.

Гунн снова замолчал и на этот раз принялся в волнении мерить шагами комнату.

– Если бы это была правда, если бы готы действительно научились повиноваться только своим королям и жить в союзе между собой, тогда всему наступит конец! Нет, они не должны к этому привыкать, я не дам им опомниться! Скорее, Хелхал! Мы не станем выжидать будущей весны, мы выступим в поход сейчас же. Прежде всего я растопчу этих безумно-отважных германцев на западе, этих непокорных рабов, – начиная от Молдавы до самого Рейна. Их жатвы, заборы их жилищ, самые жилища и их крепкие черепа, – все попадет под копыта моих лошадей или будет предано пламени. Негодные твари – тюрингенцы! А!.. Вам жаль дать мне триста дев? Хорошо!.. Тогда, прежде чем листья опадут с деревьев, не останется в живых ни одной тюрингенской женщины: сначала их предадут растлению, а потом – прямо в реку! А мужчин? Их пригвоздят к деревьям, целыми рядами. Страшные желуди будут висеть на дубах и буках их лесистых гор! И там, где шумят теперь зеленые вершины, должна быть пустыня, подобная нашим степям. Тогда их верные союзники опомнятся и разберут, что для них лучше: предать ли свою страну огню и мечу или покорно лобзать мой кнут. А лукавого амалера должен мне привезти сюда его друг, гепид; в противном случае головы обоих попадут в один и тот же кожаный мешок.

– Но когда же, господин, думаешь ты выступить против тюрингенцев, как их теперь называют. Когда я был мальчиком, их называли еще гермундурами. Когда?

– Завтра.

– Ты позабыл: послезавтра начинается праздник Дзривилы, великой богини коней, когда оружие должно оставаться в покое и кровопролитие не допускается даже в виде кары за самое ужасное преступление. Это великий грех. Кроме того, ты пригласил на этот праздник – да еще заранее – короля ругов, самовольно обручившего свою дочь, и всех его…