Ана Ананас и её криминальное прошлое

Была среди наших гостей одна длинная-предлинная тётка. Она пила пиво так, будто гвозди глотала. Выглядела она как самый настоящий кованый гвоздь. Худая была на редкость и носила плоскую кепку поперёк головы. А лицо у неё было таким, будто древние вавилонцы выбивали его по доске клинышками. Одеждой тётка напоминала червяка в трауре. Странно, что одежда её была пёстрой. Но пестрота эта выглядела какимто обманом. Тётку-гвоздь я сразу отметила как самую неприятную личность. Должно быть, потому что тётка не сводила глаз с отца. А когда папа спросил, почему она это делает, та сказала, что он похож на трёх бывших мужей и на дедушку Генриха одновременно.

Услышав такое, папа заметно напрягся. Особенно с дедушки Генриха. Хотя и с двух бывших мужей тоже. А тётка-гвоздь продолжала пить пиво, хлопая пробками, перемешивая с пивом имбирь, сухофрукты и острые язвительные замечания.

– Так-так, – сказала она, когда я появилась в комнате, устав сидеть в туалете. – Вот это выражение лица! Поглядите-ка на ЭТОТ сухофрукт! Не понимаю, как мы не встретились с этой мрачной фигурой раньше.

Между прочим, я тоже не сразу поняла, как можно напоминать своим видом мрачную кочергу с приклеенными глазками и быть такой въедивой тёткой!

– Кем вы работаете, фрау Берта? – сбил тётку с толку вопросом отец. Он понял, что пришла пора бежать мне на помощь.

Оказалось, Берта Штерн работает тёткой в меховых сапогах. Стоит себе рядом с кинотеатром «Спарта». Она очень радовалась тому, что в её жизни всё сложилось именно так. О такой работе можно только мечтать и так далее. Во-первых – свежий воздух. Тот самый морской свежий воздух, который превращает людей в костлявую кочергу, если не прикладываешь усилий, чтобы этому воспрепятствовать. Другие меховые тётки в её возрасте пьют антиобветривающие таблетки и едят по три сырых яйца в час – ну, а ей хоть бы хны.

– Кроме того, я любопытная, – продолжала Берта Штерн. – Мне страсть как есть дело до того, что происходит вокруг. Очень люблю наблюдать. Целыми днями за всеми наблюдаю. Да и с девчонками нашими общаться мне тоже нравится.

– А с мальчишками? – насмешливо спросила бабушка полицейский-бармалей по имени Дульсинея.

Берта пропустила её вопрос мимо ушей

– Смотреть за людьми – почти как кино смотреть. Чаще всего просто так стою, всех разглядываю, – шепнула она папе и подмигнула.

По её стремительно удлиняющемуся носу было видно, что врёт наша Берта с три короба.

11

Бездельничать на Репербане не принято. Помню, как папа обрадовался своей новой работе. Явился он на неё, конечно же, в первый же день и, разумеется, вовремя. Дёрнув за дверь, папа отметил, что внутри никого нет, а сама дверь закрыта.

Он подёргал дверь, подождав полчаса. Всё ещё было заперто. Проходивший мимо Бармалей посмотрел на часы и успокоил папу, что наверняка в том есть особенная причина. Оказалось, и правда была – хозяин вышел покурить. При этом не сигарету, а трубку. И, не куда нибудь, а на стадион «Миллернтор» – смотреть, как идёт подготовка к матчу футбольной команды «Санкт-Паули».

О хозяине и одновременно папином первом работодателе можно рассказывать бесконечно. Этот первый папин работодатель – звали его херр Павловский – носил тот же набор футболок, как и отец. Они потом долго сравнивали и удивлялись. Набор полностью совпадал, несмотря на разделявшие их многие годы, сотни километров и некоторый языковой барьер. Оба они носили дурацкие бороды. Свою бороду херр Павловский заплетал в косу, а косу заплетал в другую косу повторно. Таким образом, получался небольшой канатик. За него Павловский дёргал, когда на него нападал возрастной склероз. Выглядело это очень комично.

В свой первый выход на работу, папа немедленно принялся делать также, – просто чтобы ему понравится. На такое херр Павловский смущённо сказал, что копировать его специально – это уже чересчур. Они и так слишком похожи. Папа тут же сделал неутешительный вывод. Там где он жил раньше, «уж чересчур» – означало «вали отсюда».

– Что же мне делать, чтобы остаться на этой работе? – взмолился тогда папа и погладил вместо бороды небольшой шильдик с надписью «Хард-рок кафе». – Я очень хочу здесь остаться!

В тот момент я приготовилась реветь, решив помочь, чем могу. Ведь всё это было и в моих интересах. Но тут произошло неожиданное. Опередив меня, херр Павловский сам вдруг стал рыдать, будто слон, которому не дали сахара. Скоро к нему присоединился школьный директор, зашедший на кружку пива (сахара ему тоже не дали, впрочем, по этому поводу он особенно не рыдал).

Павловский говорил, что ждал такого работника уже давно. А директор добавил – пусть мы и не хотим жить с ним в машине, но он всё равно докажет всем что русские во время войны ему ничего плохого не сделали. Ни во время холодной, ни той, что раньше была.

Тогда папа треснул обеих изо всех сил по спине. И запел по -немецки про русскую тройку. А директор, поднатужившись, подтянул ему песенкой про первую двойку в дневнике – тоже на чистом, немного ломаном русском.

Закончилось тем, что Павловский выключил всё электричество из розетки и объявил перерыв. Такой уж он был хороший человек, этот херр Павловский.

С тез пор задачей папы было обслуживание клиентов «Хард-рок кафе». Он был аккуратен в этом деле и талантлив как чёрт. Странно, что через несколько месяцев «Хард-рок кафе» разорилось.

Херр Павловский, почесав пузо, очень удивился. Он сказал, что разориться на таком туристическом месте можно лишь, расстаравшись как никогда (кафе стояло в аккурат рядом со спуском к воде, куда ходят толпы туристов). Впрочем, к тому и шло уже несколько лет, признал он. Меньше надо было пить пиво, закрывая кафе в самый разгар слёта байкеров.

– Кавабунга! – махнул волосатой рукой херр Павловский. – Мы откроем другое кафе. И это будет уже не кафе, а водка-бар. А это безобразие спишем за долги к чёртовой матери.

Через неделю папа уже вёз на велосипеде огромную светящуюся вывеску размером с праздничный транспорант. На ней было написано – «Кавабунга». Это было любимое слово Павловского.

А спустя ещё несколько дней херр Павловский вдруг умер. Никто по нему особенно не горевал. Наоборот – все веселились так, будто это был городской праздник. Только редкие посетители «Хард-рок кафе» из тех, кто был с ним незнаком, смахивали слезу, когда господина Павловского хоронили.

Похороны Павловского проходили по высшему классу. Свидетельство о смерти было написано на шести нескреплённых между собой листах и заверено у дьявольского нотариуса, который работал в магазине «Мелочь для Хэллоуина». Магазин принимал посетителей один лишь месяц в году. Всё остальное время нотариус занимался такими вот дьявольскими свидетельствами.

Следуя указаниям из дьявольского завещания, Бармалеи положили Павловского в лодку. А потом превратили её в погребальный костёр. Из распахнутых дверей «Кавабунги» играла песня про русскую тройку, на которой надо в большой город въезжать. И ещё про первую двойку в дневнике, с которой налегке шагать вовсе невесело. Огонь горел аж до самого неба. Под конец, приехали пожарные и принялись со всеми ругаться. Чуть ли не до самого заката ругались. А на закате лодка с херром Павловским вдруг сам собой поплыла куда-то далеко-далеко. Пришлось потом конвоировать её обратно вместе с буксиром.

12

Встав во главе водка-бара «Кавабунга!» вместо херра Павловского, папа окончательно влился во все события, происходящие на Репербане. По крайней мере, можно сказать с уверенностью, что он вписался в пейзаж нашей улицы, став её полноправной деталью.

Без херра Павловского всем стало скучно, и папа как мог его заменил. Сейчас мне даже странно, что когда-то всё вокруг происходило без папиного участия.

Господин Романов стоял у спуска к набережной и курил в точности, как херр Павловский. Проходившие мимо туристы вынимали фотаппарат, едва только его заприметив. А папа небрежно выбивал трубку и кивал бородой на табличку – там висел прейскурант; папа с трубкой – пятьдесят центов, папа за работой – шестьдесят или больше.

Одновременно с выколачиванием трубки, папа принимал пустые бутылки. Он лихо метал их точно в цель – в пластмассовые ящики рядом с кассой. Здесь, в Германии, все магазины обязаны принимать бутылки. Однако многим это делать попросту лень. Не такая уж это почётная профессия в Германии. Куда менее почётная, чем эти бутылки находить и сдавать, например.

Узнав о том, что тут в ходу приём бутылок, папа сразу сказал «Боже, как это прекрасно». И решил посвятить этому занятию большую часть рабочего дня. Это тоже стало частью его профессии. Бутылки смотрелись красиво. Они были маленькие и пузатые. На этикетке был изображён якорь. Он, вроде как торчал из нарисованной попы. Но под попой была надпись «Астра». И я всё время ломала голову, при чём тут цветок.

Вечером папа делал из бутылок «Астры» пепельницы и свечки для антуража кафе. По утрам их мыли, отскабливали засохший воск и отдирали приклеившиеся снизу чинарики.

Всякая ерунда из четырёх чемоданов тоже пошла на украшения. Советская ёлочная мишура, например. Некоторые Бармалеи специально приходили сюда подёргать повешенных за бороду дедов морозов.

Когда папе ещё писала письма мама, он постоянно раздумывал, как ей ответить, чем же он теперь занимается.

Сейчас она перестала писать.

Жаль!

Теперь на вопрос мамы, кто он теперь, папа он мог ответить с гордостью – владелец кафе «Кавабунга», Гренадирштрассе дом шесть!

И это была действительно правда.

13

Надо вам сказать, что кафе на Репербане называют не кафе, а «водка-барами».

Собственно, это и есть настоящий бар с водкой. Что, впрочем, не означает, что только водку там продают. Просто «водка» и «бар» было стандартным понятием для всех заведений на Репербане. Всё равно, что какие-нибудь «соки-воды» на родине.

Днём в водка-барах полным-полно детей. Для них был предназначен пузырчатый чай, весело закипавший в маленьких вазочках. Торговать пузырчатым чаем страшно невыгодно по сравнению с водкой. Но папа, скрипя зубами, продолжал покупать невероятные приборы для кипячения пузырей, потому что был детолюбом.

Ещё папа был благодарен судьбе, что может вот так запросто хозяйничать в собственном заведении. Поэтому был готов продавать непопулярный пузырчатый чай себе в убыток. Впрочем, вечерами случалось и так, что завзятые Бармалеи стояли на улице с тем же пузырчатым чаем. Это считалось нормальным, но не особенно популярным занятием.

Гораздо большей популярностью пользовались на Репербане «маленькие проказники». Иногда их ещё «хлопальщиками» называли. «Проказник» или «хлопальщик» – милипусечная бутылочка с весёлой рожицей и надписью «хлоп». Внутри бутылочки налита водка с запахом зубной пасты. Её примерно столько, сколько уксуса вы отлили бы себе в винегрет – совсем мелочь, но всё-таки Бармалеям было приятно.

Разновидностей «хлопальщиков» и «проказников» было не перечесть. Можно было найти и с ягодным вкусом и с жвачечным и даже со вкусом какого-то блевантоса. И конечно баров с «проказниками» на нашей улице было ещё больше – около ста. Все хозяева баров друг с дружкой дружили, не говоря уж о посетителях.

Таким вот нехитрым образом, вписавшись в пейзаж Репербана, папа одновременно обзавёлся и новыми друзьями. Когда папу спрашивали, с какого момента он здесь живёт, он искренне пожимал плечами и загадочно бормотал: – «Кажется, что я жил здесь всегда. Не помню, что было до этого». Друзья уверенно хлопали «хлопальщиками» в подтверждение.

Отпетых Бармалеев в друзьях у папы теперь было штук сто, и это едва ли меньше чем конкурирующих баров. Если про всех буду рассказать, то история запутается окончательно. Перечислю лишь основных Бармалеев – самых закоренелых.