Ана Ананас и её криминальное прошлое

Ходжа уже бил Олли по ушам, копируя азиатский бой без правил.

– Заканчивайте! – потребовала я.

– Ни за что, женщина – сказал Олли, отбоксировав Ходжу в сторону. Теперь боксировать ему пришлось с тенью, потому что Ходжа ушёл от удара на другую сторону переулка. Женщин Олли Нож-для-Огурцов и вправду не очень любил. Такой он был человек.

5

Препирательства завершились звонком единственной женщины, имеющей на Олли влияние. Этим человеком была его мама, фрау Клингер из поликлиники, её можно было узнать заранее, по звуку сигнала в Оллином телефоне. Он был единственным, который не симулировал вой зверей или зловещее шуршание кукурузы. Мамин звонок озвучивался песней хомяков «Хамстерданс». От звука хомячей песни Олли заранее приходил в себя и готовился к серьёзному разговору с родителями. Мы злорадно улыбались, пользуясь поводом послушать всё, что последовало за «Хамстердансом». Олли забыл убрать громкую связь, и было слышно, как мама в резкой и поэтичной форме требует, чтобы сын поел вовремя.

– Где? – держал Олли удар, с самурайской улыбкой.

– У меня в поликлинике, – приказывал голос мамы из телефона.

Олли презрительно щурился. Мы знали, что, в конце концов, ему придётся сказать «Хорошо» и повесить трубку. Вот какая мама у Олли суровая. А Олли был в своём репертуаре – несомненно, нож. Но, извините, для огурцов, а не для всего остального. Подозреваю, что когда Олли никто не видит, он слушается маму беспрекословно. Но родители редко вмешивались в его дела, так что Олли действительно делал то, что ему хочется, а не то, что хотят от него.

Вы уже поняли, что Олли среди нас был самый крутой. Точно также Ходжа Озбей считался у нас самым умным. Оба они утверждали, что это наследственное. Если кто-то начинал сомневаться, то только в наследственности, ведь по уровню интеллекта Ходжин отец был стопроцентный репербанский Бармалей, свирепый и простодушный как бегемот. А папаша Олли, наоборот, был тихий безумец. Он постоянно решал политические кроссворды и слушал по радио классику.

Барсук наш был просто Барсук, обычный парень, разве что толще других ребят на пару размеров. Ему капитально не везло с репутацией. И нашему другу, Бюдде Фегельману, тоже с репутацией не везло – он был не особенно умный и не особо крутой. Даже толстым он не считался. Он был просто Бюдде и всё. Вообще-то у фрау Фегельман был магазин ёлочных игрушек и работал он круглый год. Эта особенность резко выделялась на фоне окрестных «водка-баров». Но таким крутым, как Олли, Бюдде всё равно было не стать. Вот он лишний раз и не выделывался.

Возможно, поэтому я дружила с ним больше, чем остальными. И, наверное, по этой причине разрешала ему меня по дороге в школу встречать. А вы уж было подумали, я всем позволяю с собой до школы идти? Фигушки.

В общем, Бюдде высказал предложение не засирать голову, а раздобыть чего-нибудь, где придётся. В чём-то он был прав. Полизушки нам выдавали бесплатно. Но в «Кавабунге» временно отменили мороженое, а машина с пузырящимся чаем сломалась. Перехватить что-то в поликлинике у мамы Олли не представлялось возможным. Тот холодильник, в котором врачи держали еду, был в былые времена фармацевтическим. Пахло оттуда чем-то ужасно приторным, даже если туда положить простой чёрный хлеб. Но запах от экспериментальных пицц Капитана Озбея был ещё более подозрительным.

– Всё-таки мясо есть мясо, – защищал честь отца Ходжа. – Его надо есть, чтобы не выглядеть сухим дрищом из караван-сарая.

В конце концов, Ходжа оглядел нас и вздохнул. Подходящего примера для караван сарая он не нашёл. Сухих дрищей среди нас, вроде как, тоже не было.

Олли, тем временем, успел раскрутить Ходжу вокруг своей оси. Провидение должно было указать нам сторону, в которую идти. Кафе «Ибрагим» располагалось на западной стороне Репербана. Но Ходжа, как назло, остановился лицом на восток, там, где была поликлиника мамы Олли.

– Я туда не пойду, – взбесился Олли, вытирая липкие руки о штаны. – Мой выбор – чипсы, кола и жевательный мармелад. Диета Джоди Фостер.

Я спросила:

– Кто такой Джоди Фостер?

– Не знаю. Так говорит мама, когда я ем чипсы.

– Русская кухня, – предложил Бюдде, просто так, чтобы что-то сказать.

А толстый Барсук задумался:

– Когда я хочу есть, мне на ум всегда приходит что-то турецкое. Но турецкого мне никогда не дают. Потому что тогда у «Санкт-Паули» выиграет «Бешикташ» и полюса земного шара поменяются местами – он засмеялся, – Когда это произойдёт, магазин родителей разорится. И все вещи для футболистов будут мои.

– Слово за женщиной, – неожиданно сказал Ходжа.

Слово «женщина» в Ходжиных устах имело определённый вес и произносилось с акцентом. А единственной женщиной в нащей компании была я.

– Я не хочу никуда идти, – буркнула я. – Тем более в поликлинику. Там пахнет разорвавшейся петардой.

Петардой там, к слову, действительно пахло. Ещё с Рождества.

– Я хочу экспериментальную пиццу, – вздохнула я, в очередной раз вспомнив, что я сегодня даже не завтракала.

Олли вдруг фыркнул и согласился на пиццу.

– По крайней мере, это брутально, – провозгласил он

Да, и в конце концов, мы не собираемся торчать в «Ибрагиме» целыми днями. Мы возьмём все с собой, – подхватил Ходжа.

Экспериментальную пиццу можно было запросто получить от капитана на вынос. Все знали, что капитан Озбей терпеть не может, когда отказываются от еды. И тогда он сразу же гневается и швыряется в нас едой. Навынос. Разумеется, всё это тоже бесплатно.

– Идём. Только осторожно, – сказала я, вспомнив, как однажды экспериментальная пицца на вынос была выброшена Ходже вслед и попала Бюдде за шиворот.

– Попробуйте меня заставить, – заорал Олли Нож-для-Огурцов. Он запустил ногой скейтборд Бюдде в сторону ступенчатого спуска. Все побежали ловить скейтборд. Иначе бы он упал в Эльбу. А я пошла в сторону забегаловки капитана Озбея одна, медленно-премедленно. В связи с безобразным утренним поведением собственного отца мне было о чём подумать.

6

Перед тем, как упрекать папу в том, что он не следит за моими делами, следовало бы загнуть пальцы в крестик. Так обычно делают, когда врут с три короба. По правде сказать, он за мной следил. Просто ему не хватало терпения. Иногда времени. Иногда отец лишал меня внимания из-за собственной легкомысленности. Мысли его были такими лёгкими, что на них не смогла бы усидеть бы и божья коровка. Про легкомысленность мне объяснила бабушка Дульсинея. Ведь по законодательству родители должны уделять ребёнку время свободное от собственной работы. Особенно если ребёнок в семье единственный. А до какого возраста – никто толком не знал.

Думаю, имелись в виду совсем малыши. Смешно было бы родителям уделять все свое время Олли, который только и думает, как бы свалить от них поскорей.

Я помню, как однажды Дедушка Фантомас сказал, показывая на отца, разливающего сироп в жестяные мисочки, предназначенные для специй.

– Это мой сынишка. И ты мой сынишка (имелась в виду я, Ана Ананас). Мы все живём в зоне пристального внимания друг за другом. И никогда не перестанем друг за другом следить.

Глубокого смысла в его словах я в то время не нашла. Но про пристальное внимание запомнила.

Следовало признать, что со своими друзьями – будь то дедушка Фантомас, или прочие Бармалеи – отец общался куда чаще, чем со мной. Настолько часто, что зачастую забывал о моём существовании. А иногда и вовсе терял чувство реальности. Скажем, при виде тощей, как гвоздь Берты Штерн точно терял. Я прямо чувствовала, как почва шуршит и уходит у него из под ног, всякий раз когда он её видит. Впрочем, это позволяло мне делать то, что мне хочется. Я научилась вынимать свою руку из его руки и уходить по своим делам незамеченной. Думала, ну и ладно. Однако неощутимая поначалу обида всё накапливалась и накапливалась. Лежала мёртвым грузом где-то в глубине души. Рано или поздно она должна была выплыть наружу, как это однажды сделал давным-давно затонувший в Эльбе речной трамвайчик.

Вломившись в кафе, мы принялись привлекать внимание Капитана Озбея. Внимания было немного. Наверное, прошло уже полчаса, а мы всё сидели и сидели без еды. Чтобы сделать мне приятное, ребята выбивали пальцами по столу песню про сияние славы. Ходжа Озбей, надолго застрявший в туалете, подстукивал кулаком в дверь. Бум! «Надо было идти в «Кавабунгу», думала я, выстукивая пальцами ритм всё по новому и поновому: – В Ка-ва-бун-гу! В Ка-ва-бун-гу! Там, в «Кавабунге» хотя бы телевизор с мультфильмами есть. А здесь тебе, конечно, не привычный «водка-бар» и никаких развлечений не предполагается. Даже спортивного канала у капитана Озбея не было. Вместо него был игральный автомат. Хотя к автомату детям нельзя было приближаться ближе, чем на пару шагов, мы всегда с интересом наблюдали за другими играющими.

«Шиш-Искандер» был обычной закусочной. Она работала по принципу «ешь и беги»: внутри неё только и делали что ели и убегали. И таких закусочных с турецкой кухней в Гамбурге миллион. Но от миллионов других закусочных заведение «Шиш-Ибрагим» отличал невероятно стильный декор. Представьте себе усилия Ходжиного отца, капитана Ибрагима Озбея, бросившего полжизни на то, чтобы его забегаловка выглядела как пещерка взбесившегося Алладина. Сам капитан уверял, что декорирование в стиле «взбесившийся Алладин» получилось случайно. Так происходит, если годами не убирать. Ну а, чем ещё можно объяснить шторы из копившихся десятилетиями ёлочных игрушек. А посудные раковины из ящиков письменного стола? На посудных полках посуда давно не помещалась. Они были набиты расчлененкой из плеймобилей, в которые играл Ходжа до того, как стал взрослым. На этой пластиковой расчленёнке годами копился налипший, ничем не смываемый жир. Ребёнок, лизнувший «плеймобиль» с полки автоматически попадал в инфекционную клинику.

Само собой, в «Шиш-Искандере» было два этажа. Покажите мне забегаловку на Репербане, где бы не было второго этажа, служащего спальней! Но тут верхний этаж служил не только спальней. Он был и домом и ванной на целую футбольную команду, а ещё парикмахерской – в свободное время капитан обожал подстригать усы и купаться. Нижний этаж их жилища, он же закусочная легко превращался в жилое пространство, если потребуется. Требовалось это по вечерам, когда посетители выбирают себе куда более развлекательные заведения и можно немного передохнуть.

Неудивительно, что Ходжа Озбей знал каждый сантиметр закусочной. По ночам Ходжа спал на тех столах, за которыми мы сегодня сидели. Он стелил надувной матрас, заворачивался в турецкий плед и всё – это было его логово. Папа же отправлялся наверх, принимал ванну и спал прямо там, чтобы никого не смущать.

Выйдя из туалета, Ходжа раскидал барахло, накиданное вокруг без всякой системы. На правах хозяина он расставил стенды по новой системе и вдобавок разгрёб гору пустых коробок, оставшихся после Всемирного Дня Пиццы (разумеется, неэкспериментальной).

Потом он подошёл к стойке заказов и посмотрел на отца как полицейский с Давидовой вахты..

– Клингеры просили передать, что их сын очень и очень голодный.

В ответ, капитан Ибрагим Озбей издал неопределённый звук. Схватив со стола сразу три зелёных стакана, он изобразил при помощи них гусеницу. Потом пошевелил усами. Это действия не возымело.

– Вовсе не это просили передать Клингеры, – сказал капитан, поняв, что Ходжа не испугался зелёной гусеницы. – Они сказали, что «Шиш- Ибрагим» закрывается навсегда. Ай-ай. Так оно и произойдёт. Если не сегодня, то завтра. Ай-ай. В прошлый раз никто не стал есть экспериментальную кукурузу. Пришлось её выбросить.

Ходжа не унимался: