Ана Ананас и её криминальное прошлое

– Так не пойдёт, – сурово отрезала я.

– Почему?

– Потому что ты не мой ухажёр, – объяснила я, чувствуя себя при этом жестокой и полной коварства красавицей. – И у тебя нет денег. Ты просто мой друг. Ходжа. Это всё на что ты можешь рассчитывать.

Ходжа грустно вывернул правый карман. Потом левый. Подсчитав остатки коричневой мелочи, которой Олли побрезговал, делая вывод, что денег на женщину у него действительно нет.

– Прости… – начала я примирительно.

– Ай-ай! – сказал Ходжа с интонацией своего папы..

Он уже набирал чей то номер.

– Завтра у отца всё будет бесплатно, – сказал Ходжа.

После этих слов он рванул по направлению к повороту на Хамбургер Берг, за которым скрылся Олли и остальная компания. В мою сторону больше не оборачивался. А я шла домой. В шесть вечера, в самый разгар каникул – и вдруг домой! Чувствовала себя так, как в первые дни на Репербане. Меня никто не ценит. Перекинувшись парой фраз, все только и делают, что пытаются об этом забыть. Я шла домой и впервые плакала, теряя слезу где-то в районе подбородка!

11

На следующий день опять лил дождь. На Репербане снова было не так весело, как хотелось бы в каникулы. Если уж рассказывать всё до конца, то в этот день было вообще невесело. Чего мне хотелось? Хотелось повеситься. Причём невзначай. Чтобы никого этим поступком не рассердить, не обидеть.

Наверное, так всегда чувствуешь себя в дождь. В Гамбурге он льёт как из ведра каждый день, но про это я уже говорила. Дождь лил себе, да лил. Второй день летних каникул оказался ещё более тоскливым, чем первый.

Никто не позвал меня на прогулку. Ходжа, пообещавший увидеться, куда-то пропал. Я пробовала ему звонить. В телефоне пели песенки, оповещающие о том, что хозяин вне зоны действия сети или выключен. От нечего делать, я начала слушать эти песенки как радио. Вдруг всё-таки Ходжа ответит? Но песенки были какие-то однообразные. Прослушав песни с припевами «Кузо-кузо» «Оф-оф» и «Белаим-белаим» я быстро устала. А потом и деньги на телефоне закончились. Народ на улице, тем временем, принялся рассаживаться по скамейкам, не обращая внимания на дождь. Время клонилось к закату.

Сидя на подоконнике и завернувшись в скатерть, я подводила итоги дня. Версию о том, что меня бросили на произвол судьбы, рассматривать не хотелось. Всё-таки, я им уже давно не какая-то Романова. Я им давным-давно Ана Ананас!

Капли дождя стекали по нашему маленькому пластиковому окошечку без намёка на занавеску, а я размазывала слезу и пыталась высидеть грустные яйца. Так сказал папа. Он появился в моём обижательном углу лишь на секунду, чтобы не закрывать свою «Кавабунгу» на ключ. Он просто вышел на перерыв. Из «Кавабунги» он притащил с собой булькающий чай, который даже не булькал. Такой чай я отвергла. А ехидную фразу про грустные яйца почему-то запомнила.

Никогда ему этого не прощу. Я ведь и про пустой ланчбокс в последний день учёбы ещё не забыла!

Высиживая яйца на подоконнике, я отметала одну версию за другой.

А что, если Бюдде, Барсука, Ходжу и Олли просто забрали на каникулы? Взрослые каникулы, когда родители могли нас действительно куда-нибудь забрать, случались ближе к августу и длились неделю. К тому моменту веселье сдувалось как воздушный шарик.

А пока мы веселились в начале каникул, взрослые на Репербане работали не покладая рук.

Спустя ещё полчасика, мне надоело выдвигать версии и страшно захотелось собаку. Потом маму. В конце концов, мне захотелось, чтобы отец никуда не уходил, а был ко мне пристёгнут на поводке вроде карманного тойтерьера (видела такого у девочки из школы на втором этаже). Это чтобы его никогда не потерять. Можно ещё постоянно напоминать о себе резким дёрганьем за ошейник (дёргать хотелось всё сильнее и резче).

Казалось, больше терять мне здесь было особенно некого. Олли был далеко не самый лучший мой друг. Ходжа последнее время перегибал палку с ухаживаниями. Серьёзнее всех меня обидел вчера Барсук – он даже не попрощался. Я-то думала что мы дружим. А этот чёртов зануда Бюдде меня даже не поддержал. Тот, хоть и попрощался, но смотрел при этом на Олли, как он на это отреагирует.

Дверь кухни неожиданно открылась. С папой общаться не хотелось. Я показала пальцем в сторону и бармалейским голосом скомандовала:

– Вон немедленно!

Но это был не отец. Это была Берта Штерн.

Берта подошла ко мне и потрепала по голове, надолго остановившись на макушке, будто выискивая вшей.

– Что друг мой любезный, – спросила она, – Грустные яйца высиживаешь?

Я сбросила руку резким поворотом головы и неожиданно для себя снова едва не разревелась. Опять эти яйца! Но я постаралась сделать свой голос железным.

– Ещё раз услышу про грустные яйца…

– Прости, – подняла руки Берта. Потом в шутку хлопнула ими по спине.

Я отодвинулась

– Да что с тобой такое? Поделись своим горем.

– Мне плохо, – поделилась я горем. – И я, наверное, скоро умру.

– И что? – не особенно удивилась Берта

– Как что? – удивилась вместо неё я. – Мне некому передать всё накопленное!

– У тебя что, нет друзей? Даже подружки? – спросила Берта Штерн. – Я могла бы ей стать. Хочешь?

От ужаса я чуть не взвыла. Представила себе, как Берта в зелёном домашнем трико на голое тело путает свой будильник с моим. Или, ещё хуже, что мы вместе с ней подпираем стенку, стоя в мохнатых разноцветных сапогах и хихикаем над пожилыми мужчинами.

– Конечно, я не хочу, – подчёркнуто холодно отказалась я. – У меня уже есть подруга. Рената.

– Ты могла бы познакомить меня с ней. Это будет четвёртая Рената в моей жизни. А у тебя какая, по счёту?

– А у меня вторая, – сказала я, вдруг вспомнив про маму. – Но у вас с ней ничего общего нет, фрау Штерн. Вы даже с ней непохожи.

– Почему, – неожиданно заинтересовалась Берта Штерн.

– Потому что вы постоянно одеты в одно и то же, – ляпнула я первое, что пришло в голову. Лишь бы Берта отвязалась.

Но та не отвязывалась. У неё звонил телефон, а она всё сидела рядом со мной и думала. Наверное, яйца высиживала.

– Ну, это ты зря, – сказала Берта Штерн, наконец. – Ценить надо внутренний мир человека. А не его внешний вид, каким бы он не был.

И ушла, люфтуя задницей в кожаной юбке.

12

После ухода Берты Штерн, я почувствовала себя лучше. Задумав проверить, нужна я кому или нет, я отправилась к Ренате Колицер. Идея передать всё накопленное поколениями, мне нравилась. А чтобы не слишком шокировать её благоразумных родителей, я решила сменить папину бандану в зеленые огурцы на обычный платок. Вместо лосин я надела растянутую осеннюю юбку с подтяжками. Ещё я напялила пожарного цвета резиновый плащ, непонятно откуда взявшийся. Кажется, папа пару раз использовал его в качестве антипригарного покрытия, пока с ужасом не понял по запаху, что плащ был предназначен для промышленных рыболовов. Теперь он висел на гвоздике, довольно вызывающе. Остаётся только догадываться, почему он до сих пор не выкинул этот плащ. Наверное, потому что промышленный рыболов считался на Репербане уважительной профессией. Но на рыбака я не смахивала ни капли. В этой куртке я напоминала скорее смесь медведя Паддингтона с грибником.

К сожалению, с этим уже ничего нельзя было поделать. Ничего более летнего, чем прорезиненная куртка, в гардеробе моём не нашлось. И, махнув рукой на всё, я влезла в огромные резиновые сапоги, в которых папа, бывало, заземлял проводку. Начиналась новая жизнь. Начинать я её, как вы помните, предпочитала со смены обуви.

Лужи на улице стояли уже примерно по пояс. Но и сапоги заканчивались в районе поясницы. Значит, по крайней мере, лужи были нипочём. А вообще, сейчас мне было не до того. Я размышляла о том, что Рената Колицер, должно быть, и вправду моя единственная подруга. Остальные сбоку припёка. Их было не жалко совсем.

Покопавшись в ящике папиного стола (служившего складом случайных игрушек или пепельницей в зависимости от того, кто на него претендует), я набрала маленьких вещей. Это, конечно не жизненный опыт, но тоже сойдёт, чтобы передать. Особенно для Ренаты.

С того момента как мы виделись в последний раз, мелочёвки скопилось немало. Специально я не выбирала ничего. Просто ссыпала весь арсенал доставшихся киндерсюрпризов, значков, сплющенных монеток с видами Гамбурга и прочей скопившейся мелочёвки в огромный папин рюкзак. Ещё я расцарапала себе запястье о значок с надписью « Клуб Дебил». Клуб Дебил, думала я. Интересно, где я такой значок подцепила?