Ана Ананас и её криминальное прошлое

Киндеры у Ходжи были тоже экспериментальными. Редко, когда в них было что-то, кроме стихотворных приветствий. Иногда попадался пластмассовый хлипкий браслет. Или барабанчик.

– Покажите мне кролика, – заорала я Ходже в ухо. Он припустил от меня с утроенной силой. Я бросилась догонять. Мы с Ходжей вырвались далеко вперед. Остальные безнадёжно отстали. Вскрыв, на бегу, шоколад в третьем турецком киндере,

Ходжа вытащил дебильный национальный барабанчик. Он яростно запустил его прямиком в урну. Где-то там, за нашими спинами Олли с Бюдде принялись обсуждать наперебой, какой прекрасный это был гол. Хотя гол, если честно был так себе – с расстояния полуметра попала бы и я. Даже на бегу бы попала.

Они не хотят со мной разговаривать по-серьёзному, дошло до меня. Я остановилась как вкопанная. И все пробежали мимо, как будто меня не существовало.

Понятно. Меня опять не принимали всерьёз. Но я не забыла про галочку у себя в голове – киноклуб. Ах да, ещё кролик. Кролик – вот главный вопрос, который мне предстояло выяснить. Всё остальное было лишь небольшой пристрелкой.

ЗАВЕЩАНИЕ ХЕРРА ПАВЛОВСКОГО

1

Знаете, мне до сих пор кажется, что Яна Эк прилетает ко мне по ночам и тужится, стараясь изобразить из себя заправского викинга. Получается у неё не очень хорошо. Всё больше выходит похоже не на викинга, а на недоразумение с оперных афиш, где изображены оперные певицы. Впрочем, должна признать, всё равно получается страшно.

Яна садится на край стола, заменяющего нам с папой книжный шкаф, а потом перелетает на комариную сетку. Оттуда она дразнится, показывает язык, сыплет проклятиями – одним словом проделывает всё, что может прийти в голову девочки с синдромом древнего викинга.

Это моя лучшая подруга, думаю я в таких случаях и от страха чуточку замираю. Потом приходится просыпаться и вспоминать, что подруг у меня, в сущности, нет. Зато есть Бюдде, Барсук, Олли и Ходжа. Есть еще куча папиных знакомых, которые относятся ко мне замечательно, но в счёт не идут. Есть ещё Берта Штерн. Но о дружбе с такой женщиной я не хочу заводить даже речи.

От этого мне становится тоскливо и я начинаю скучать по Яне Эк.

Тогда я иду к Ренате Колицер, вот как сейчас. В очередной раз пытаюсь примерить на неё статус лучшей подруги.

Стукнувшись к Колицерам на Шутцштрассе, дом шесть, я вломилась в ухоженную милипусичную комнату Ренаты прямо в одежде. С меня градом тёк пот. Куртка воняла так, будто я много лет спала на витрине Фишаукционсхалле рядом с омарами. Воздуха не хватало. Впрочем, окна были распахнуты настежь, а из комнаты Ренаты открывался потрясающий вид на Репербан. Освещения от красных фонариков с улицы было более чем достаточно. Ни одна лампочка в доме не горела и тени ползли по стенам такие, что хоть фильмы ужасов тут снимай…

– Где это ты так запыхалась? – недовольно спросила Рената.

На запах она не обратила внимания. Сразу заинтересовалась тем, что я вывалила из грязного брезентового папиного рюкзака для продуктов. Ради такого события даже настольная лампа была включена, почему-то тоже вся красная и от неё светлее не стало. В своей белой футболке и свете красной лампы, Рената напоминала объеденый гусеницами мухомор. По мухомору ползали всякие мелочи, а Рената косилась на меня, как на незнакомого кота, неожиданно появившегося в квартире. Я сразу почувствовала себя лишней, мешала ей дружить с её мелочью. Странно даже не то, что Рената Колицер считалась моей лучшей подругой. Странно, что других вариантов подруг Репербан просто не мог мне предложить!

– Рената, разреши, я здесь с тобой посижу. – закричала я, увидев что меня сейчас выгонят. – Дай попить. Я запуталась во всём что можно. Рената, я гибну,

– Это маленькая чашечка с деленьицами, – Рената уже сортировала «запас» по новой системе, – по ней надо мерять, да?

В ответ я чиркнула пальцем по горлу, показав, как я хочу пить.

– Попить возьми в холодильнике, – сказала Рената. – Но ничего вкусного я после шести не пью. Там только минералка солёная. И всё же, для чего эта чашечка?

То была, кстати, никакая не чашечка, а бывшая папина пепельница чёрт знает для какого табака, но я по привычке не обращала на это внимания. А Рената уже возилась с микрометром для парных моделей и про всё благополучно забыла.

Полоская горло невкусной минеральной водой и подсчитывая красные фонари за окном, я вдруг спросила у моей так называемой лучшей подруги, что она думает насчёт всяких там кофе и всего остального.

– Что я думаю? Думаю, что это просто ах, – доложила Рената, размешивая маленькой ложечкой в новой микроскопической чашечке пластмассовый клубничный сироп с блёстками. Наверняка на уровне молекул сироп тоже был меньше обычного. Или блёстки были какими-то не такими.

– Что значит ах?

– Кофе это очень и очень ах… особенно сейчас, когда кофе стал некофейным. Можно добавлять туда аромат. И ещё всякие запахи.

Тут я решила выяснить всё про аромат некофейного кофе до конца. Чуть не подавившись минералкой от любопытства, я спросила у Ренаты, почему это некофейное, с запахами, всё равно называется кофе?

– Вообще-то, я сказала не кофе, а «просто ах» – сказала Рената и напустила на себя взрослый вид. – Скоро поймёшь. Времена меняются. Когда, наконец, закончится это вечное безобразие вокруг большой гавани, все так и пустятся делать наперегонки кофе. Хороший и разнообразный кофе. В том числе и для нас с тобой. И окружающий мир перестанет сходить с ума.

Рената Колицер снова замолчала. А я принялась размышлять, что она имеет в виду под безобразием вокруг большой гавани. Ведь гавань – штука растяжимая. Может она имеет в виду рабочих в доках или, скажем, работу парома через Эльбу? Но Рената имела в виду нашу греховную милю – хотя таких слов, как «греховная» она не произносила никогда. Она всегда называла наш район по идиотски, пользуясь стерильным лексиконом мамочек «за пределами Репербана». Для них наш район был просто «большой гаванью», а не «греховной милей», как для остальных.

Мне стало интересно, существуют ли в шаговой доступности примеры сошедшего с ума окружающего мира.

– Ты же почти не выходишь из дому, – подколола я Ренату. – Откуда тебе знать про окружающий мир?

Но Рената уверила меня что знает. И ничуть не стесняясь, привела в пример моего отца. Вертя в руках папины маленькие скрепочки в виде утят, она принялась рассуждать, что до тех пор, пока наш район осваивают всякие бородатые чудища, ничего хорошего от «большой гавани» ждать в будущем не приходится.

Конечно, я и без неё знала, что мой папа не пример для подражания. Но Ренате даже в голову не пришло, что слова «чудище» в адрес чьего-то папы может показаться обидным. Пусть мы и не были настоящими подругами. Но папа-то, ведь это он спас её в тот раз у фонаря. Он сыграл какую-то роль в жизни Ренаты, притом положительную. Неужели он всё равно не считался нормальным человеком?

На моих глазах Рената превращалась в мамочку «за пределами Репербана». Только они рассуждают так:

– Такие как твой папа, завтракают, когда остальные обедают. – бубнила она заученным текстом, – Выбирают себе неправильных женщин на всю жизнь… Завтракают, когда остальные уже обедают… А потом удивляются, почему в будущем их преследуют неудачи. Они состоят из неудач на двести процентов. Ничего хорошего от них не жди…

Я ещё помнила папин номер с ланчбоксом. Лишь поэтому пока не почувствовала желания разбить Ренате об голову её фарфоровую куклу Аншье. Это была единственная нифига не маленькая вещь, которой Рената дорожила. Кукла была ростом с индюшку. Рано или поздно я всё же разобью её башку с помощью этой Аншье – успокоила я себя и переспросила ещё раз насчёт неправильных женщин в жизни папы. Получается, ведь, это и про меня можно сказать. То есть, и я, выходит, неправильная? Я состою из неудач?

И тоже, получается, завтракаю, когда остальные обедают?

Рената приятно улыбнулась:

– Ну что ты. Ты же беспризорница. Это все знают. Скоро в твоей жизни что-то изменится. Да и папа твой тоже не самый конченый. Ещё вполне есть шанс стать нормальным. Скажем так, были здесь идиоты прямо-таки репербановского масштаба.

Типа херра Павловского. Хорошо, что большинство из них уже умерли.

– Умерли? – почесала в голове я.

Над этим тоже стоило подумать.

– Давай, лучше, во что нибудь поиграем. – Рената старалась быть тактичной, впрочем, по своему, по колицеровски.

– В вопросы и ответы? – предложила я.

В вопросы и ответы играть Рената со мной бы не отважилась бы никогда. Вопросы и ответы – не занятие для слабаков. Но всё равно ей было бы полезно. Лучше, чем сидеть целыми днями и микроскопических пупсиков перебирать. Как же зла я была в тот момент, на эту Ренату! Раз Рената не ответила, я задала первый вопрос.

– Почему же ты тогда сидишь здесь и никуда не выходишь? Получается, тоже «завтракаешь, когда остальные обедают»?

Я показала на поднос с микроскопическими тартинками на её столе. После этих слов, Ренату Колицер надолго замкнуло.

– Когда-нибудь я отсюда уеду, с этой греховной мили – впервые она назвала Репербан правильно. – А может и с Гамбурга навсегда. И очень может быть, что причина будет в том, что здесь никогда не будет хорошего кофе. Так говорят многие, когда вырастают и уезжают.

– Ты всё равно не сможешь пить кофе по настоящему, – хихикнула я.

– Почему?

– Потому. – голос мой был злорадным, – У тебя давление и припадки от яркого света, как у вампира, ведь так?

Рената пожала плечами.