Всевышнее вторжение

– Так, значит, я все-таки что-то помню, – сказал Эммануил.

– Ты вспомнишь больше. Понимаешь, ты же сам установил растормаживающий стимул, который в нужный момент напомнит тебе все прежнее. И ты единственный, кому известен этот стимул. Даже Элиас и тот его не знает. И я не знаю, ты скрыл его от меня, когда ты был тем, чем ты был.

– Я и сейчас есть то, что я есть, – сказал Эммануил.

– Да, – кивнула Зина, – но с той оговоркой, что у тебя нарушена память. А это, – добавила она рассудительно, – не совсем одно и то же.

– Пожалуй что нет, – согласился мальчик. – Но ты же вроде сказала, что поможешь мне вспомнить.

– Есть разные виды воспоминания. Элиас может сделать так, чтобы ты кое-что вспомнил, я могу сделать, чтобы ты вспомнил больше, но только твой собственный растормаживающий стимул может сделать тебя тем, чем ты был. Это слово… наклонись поближе, потому что никто, кроме тебя, не должен его слышать. Нет, уж лучше я его напишу.

Зина взяла с ближайшего стола листок бумаги, карандаш и написала одно-единственное слово: HAYAH.

Глядя на это слово, Эммануил почувствовал, что к нему возвращается память, но она вернулась лишь на какую-то наносекунду и тут же – почти сразу – исчезла.

– Хайах, – сказал он, еле шевеля губами.

– Это священный язык, – пояснила Зина[6 - В канонических изданиях Библии HAYAH переводится на русский язык как «Аз есмь Сущий», а на большинство европейских – как «Я есть тот, кто Я есть».].

– Да, – кивнул Эммануил, – я знаю.

Это был иврит, сложное слово на иврите. Слово, от которого произошло Божественное Имя. Его охватило глубокое, сокрушительное благоговение, а еще он испугался.

– Не бойся, – сказала Зина.

– Мне страшно, – объяснил Эммануил, – потому что я на мгновение вспомнил.

И тогда я знал, подумал он, кто я такой.

Но снова забыл. К тому времени как они с девочкой вернулись на школьный двор, он уже этого не знал. И все же – как ни странно! – он знал, что недавно знал, знал и тут же забыл. Это словно, думал он, у меня не один разум, а два, один на поверхности, а другой в глубинах. Поверхностный был поврежден, а глубинный сохранился. Однако глубинный разум не может говорить, он закрыт. Навсегда? Нет, придет день, и его освободит некий стимул. Стимул, мною же и придуманный.

И нет сомнений, что он не просто не помнит, а по необходимости. Будь он способен восстановить в сознании все прошлые события, всю их сущность, государство нашло бы его и убило. У этого зверя было две головы: религиозная, кардинал Фултон Стейтлер Хармс, и научная по имени Н. Булковский. Но это были тени, фантомы. Для Эммануила не являлись реальностью ни Христианско-исламская церковь, ни Научная Легация. Он знал, что кроется за ними, Элиас все ему рассказал. Но и не расскажи ему Элиас, он все равно бы знал – он мог опознать Врага всегда и везде, под любым обличьем.

А вот эта девочка, Зина, она ставила его в тупик. Что-то с ней было не так. И ведь она совсем не лгала, не умела лгать. Он не наделил ее способностью обманывать; ее главной, первейшей чертой была правдивость. Чтобы разрешить все сомнения, нужно было просто ее спросить.

А пока что он полагал ее зиной, одной из них – тем более что она призналась уже, что пляшет. Ее имя, без всяких сомнений, происходило от «Дзяна», приобретавшего иногда форму «Зина».

Он догнал девочку и тихо сказал ей на ухо:

– Диана.

Она мгновенно повернулась – и преобразилась. Нос у нее стал совсем другим, и на месте девочки появилась зрелая женщина в бронзовой маске, сдвинутой на лоб так, что было видно лицо, греческое лицо; что же до маски – это была военная маска. Маска Паллады. На месте Зины появилась Паллада. Но он знал, что ее суть не там и не там, что все это лишь обличья, лишь формы, ею принимаемые. И все равно военная маска выглядела впечатляюще. А затем этот образ поблек и исчез, никем, кроме него, не увиденный. Эммануил знал, что она никогда не покажет его прочим людям.

– Почему ты назвал меня Дианой? – спросила Зина.

– Потому что это одно из твоих имен.

– Как-нибудь этими днями мы сходим в Сад, – сказала Зина. – Чтобы ты посмотрел зверей.

– Мне бы очень хотелось, – обрадовался Эммануил. – А где он? Сад?

– Здесь, – сказала Зина.

– Я его не вижу.

– Это ты сделал Сад, – сказала Зина.

– А вот я ничего такого не помню.

У него болела голова, и он сжал ее ладонями. Подобно отцу, подумал Эммануил, он делал то же самое, что делаю я сейчас. Вот только он не был моим отцом.

У меня нет отца, сказал он себе. Его наполнила боль, боль одиночества, а потом вдруг Зина исчезла, а с ней и школьный двор, и сама школа, и город – исчезло все. Он попытался сделать так, чтобы оно вернулось, но оно не возвращалось, и никакого времени не проходило. Исчезло даже время, даже оно. Я совсем забыл, думал он, и потому, что я забыл, все исчезло. Даже Зина, его художница и радость, не могла теперь ему напомнить; он вернулся в бескрайнюю пустоту. По лику пустоты, по бескрайности, медленно прокатился низкий рокочущий звук. Тепло стало зримым – при таком преобразовании частоты тепло стало светом, вот только свет этот оказался тускло-красным, зловещим. Эммануил посмотрел на свет и увидел, что он уродлив.

Отец, подумал он. Ты не…

Его губы шевельнулись, формируя короткое слово: HAYAH.

И мир вернулся.

Глава 5

– У тебя есть настоящий кофе? – спросил Элиас Тейт, с размаху рухнув на кучу Райбисовой грязной одежды.?– Настоящий, а не эта гадость, которую втюхивает вам базовый корабль,?– добавил он, брезгливо поморщившись.

– Есть немного, – сказала Райбис, – только я не помню где.

– Тебя часто тошнит? – спросил Элиас, всматриваясь в ее лицо. – Ежедневно и даже по несколько раз?

– Да, – кивнула Райбис и покосилась на Ашера; на ее лице было крайнее изумление.

– Ты беременна, – констатировал Элиас Тейт.

– Да я же сижу на химии! – возмутилась Райбис. – Меня выворачивает наизнанку из-за этих проклятых нейротоксита и предноферика.

– А ты спроси у компьютера, – посоветовал Элиас.

Райбис молчала.

– Кто ты такой? – спросил Херб Ашер.

– Бродячий дикарь, – ухмыльнулся Элиас.

– Откуда ты столько про меня знаешь? – спросила его Райбис.

– Я пришел, чтобы быть рядом с тобой, – сказал Элиас. – И теперь я все время буду с тобой. Так ты поговори с компьютером.

Райбис села к терминалу и вложила руку в паз медицинского анализатора.

– Мне не слишком-то хочется говорить тут с вами на эту тему, – сказала она, не поворачиваясь, – но только я еще девушка.