Сдвиг времени по-марсиански

Эта мысль испугала его. Она означала убийство Манфреда.

«Эти известия спровоцировали вспышку моей ненависти к нему. Я понимаю, почему обсуждения ведут в тайне, – могу поручиться, такую ненависть испытывают многие. Неосознанно».

– Не будет тебе флейты, Манфред – проговорил Стайнер. – Почему я должен дарить ее тебе? Тебя хоть на йоту она интересует? Нисколько. – Мальчик не проявлял никаких признаков того, что слышит отца. – Ничто, – добавил Стайнер. – Пустота.

Сзади подошел высокий и стройный доктор Глоб в белом халате. Стайнер вздрогнул, внезапно ощутив его присутствие.

– Появилась новая теория аутизма, – проговорил доктор Глоб. – Из Швейцарии. Я хотел обсудить ее с вами, так как она дает нам возможность использовать новые подходы к вашему сыну.

– Сомневаюсь, – ответил Стайнер.

Глоб продолжал, будто не слыша:

– Она предполагает, что у аутичного индивида нарушено чувство времени и внешние события представляются ему в таком ускоренном темпе, что он не может поспеть за ними, то есть правильно воспринять. Точно так же, как если бы мы смотрели телевизионную программу, где предметы мелькают с такой скоростью, что практически становятся невидимыми, а осмысленная речь превращается в бормотание – понимаете? Полная мешанина. Так вот, новая теория предлагает поместить аутичного ребенка в закрытую комнату и прокручивать ему события на экране в замедленном темпе. И звук, и видеоряд должны быть замедлены до такой степени, что ни вы, ни я даже не сможем различить какого-то движения или вычленить человеческую речь.

– Потрясающе, – устало заметил Стайнер. – В психотерапии все время появляется что-нибудь новенькое, не правда ли?

– Да, – кивнул доктор Глоб. – Особенно из Швейцарии. Швейцарцы обладают удивительной способностью проникать в мировосприятие людей с больной психикой, замкнутых индивидуумов, отрезанных от обычных средств коммуникации, понимаете?

– Понимаю, – ответил Стайнер.

Не переставая кивать, Глоб двинулся дальше и снова остановился, на этот раз рядом с женщиной, которая рассматривала иллюстрированную книжку с маленькой девочкой.

«Последняя надежда перед потопом, – подумал Стайнер. – Интересно, доктор Глоб знает, что руководство Земли собирается закрыть Бен-Гурион? Или добрый доктор продолжает трудиться в идиотическом неведении… счастливый от своих планов».

Стайнер двинулся за Глобом и дождался, пока в его беседе с матерью девочки не наступила пауза:

– Доктор, я бы хотел продолжить обсуждение с вами этой новой теории.

– Да-да-да, – откликнулся Глоб, извинившись перед женщиной. Он отвел Стайнера в сторону, где они могли побеседовать с глазу на глаз. – Эта концепция движения времени способна открыть путь к душам, стоящим перед неразрешимой проблемой общения с миром, где все происходит с такой неимоверной скоростью, что…

– Предположим, ваша теория верна, – перебил его Стайнер. – Как вы сможете помочь такому индивиду? Вы что, намереваетесь всю жизнь продержать его в закрытой комнате, показывая замедленное кино? По-моему, доктор, вы все здесь играете в какие-то игры. Вы не отдаете себе отчета в реальности. Все вы такие благородные здесь, в Бен-Гурионе, без страха и упрека. Однако внешний мир не таков. Бен-Гурион – убежище великодушных идеалистов, но не надо обманывать себя. И не надо обманывать пациентов, простите за прямоту. Эта закрытая комната с замедленным кино – символ всего вашего мировоззрения.

Доктор Глоб слушал, кивая, и на лице его появлялось напряженное выражение.

– Нам обещали оборудование, – заметил он, когда Стайнер закончил. – Из «Вестингауза», с Земли. Контакт с окружающими в обществе достигается прежде всего за счет звука. В «Вестингаузе» разработали для нас звукозаписывающий аппарат, который воспринимает информацию, направленную к психонеустойчивому пациенту – например, к вашему Манфреду. Сообщение записывается на магнитную ленту, тут же воспроизводится в замедленном виде, потом самостирается, и записывается следующая информация. А в результате – непрерывный контакт с внешним миром в собственном временном ритме пациента. А потом мы надеемся получить и видеомагнитофон, который будет постоянно демонстрировать замедленную версию реальности, синхронизированную с аудиоинформацией. Да, нужно признать, не решена проблема осязания. Но я не могу согласиться с вами, что все это слишком идеалистично для претворения в жизнь. Вспомните широко распространенную химиотерапию, которая начала использоваться не так давно. Вам известно, что стимулянты ускоряют внутренний ход времени у больных, и те начинают активно воспринимать раздражители, поступающие из окружающей среды. А когда действие лекарства заканчивается и восстанавливается нарушенный обмен веществ, реактивность больных снижается. Так что на этом примере нам удалось многое узнать: мы выяснили, что в основе психозов лежат химические нарушения, а не нарушения психики. Шестьдесят лет ошибочных представлений были сметены одним экспериментом с амиталом натрия…

– Пустые мечты, – перебил его Стайнер. – Вам никогда не удастся установить контакт с моим сыном.

Он повернулся и зашагал прочь от доктора Глоба.

Выйдя из Бен-Гуриона, он сел на автобус и отправился в шикарный ресторан «Рыжая лиса», который всегда закупал у него большие партии товара. Закончив дела с владельцем, Стайнер остановился в баре выпить пива.

Вот такая идиотическая болтовня доктора Глоба и повинна в том, что они оказались на Марсе. На планете, где стакан пива стоит в два раза дороже, чем стакан виски, потому что в нем содержится больше воды.

Владелец «Рыжей лисы» – толстенький лысый очкарик – тоже устроился рядом со Стайнером:

– Что у тебя такой мрачный вид, Норб?

– Собираются закрыть Бен-Гурион, – ответил Стайнер.

– Ну и хорошо. Зачем нам эти ублюдки на Марсе – они служат плохой рекламой.

– В некотором отношении я согласен с тобой.

– Это как те дети, родившиеся в шестидесятые с тюленьими плавниками из-за того, что их родители пользовались немецким лекарством. Надо было всех их уничтожить. Когда вокруг масса здоровых нормальных детей, зачем тратить время на таких выродков? Если бы у тебя был ребенок с лишней парой рук или вообще без рук, ну ненормальный, неужели ты захотел бы, чтобы он жил с тобой?

– Нет, – откликнулся Стайнер. Он не стал говорить, что брат его жены на Земле был ластоногим: он родился без рук, но научился пользоваться превосходными протезами, сделанными для него канадской фирмой, которая специализировалась в этой области.

Он ничего не сказал толстому человечку, он пил пиво и смотрел на ряд бутылок перед собой. Ему не нравился этот человек, и он никогда не рассказывал ему о Манфреде. В нем глубоко укоренились предрассудки, и этим он не сильно отличался от других. Так что Стайнер не мог его в чем-либо обвинять, он просто ощутил усталость, и ему не хотелось продолжать обсуждение этой темы.

– Это было только начало, – продолжил владелец ресторана. – Я имею в виду младенцев шестидесятых. А теперь они, наверное, и в Бен-Гурионе – не знаю, я там никогда не был, и ноги моей там не будет.

– Ну как они могут быть в Бен-Гурионе? – возразил Стайнер. – Они не относятся к аномалиям; аномалия – это то, что существует в единственном числе.

– Да, я понимаю, – согласился его собеседник. – И все же, если бы их вовремя уничтожили, у нас не было бы таких мест, как Бен-Гурион. Потому что, на мой взгляд, между теми монстрами шестидесятых и всеми уродами, рожденными как бы от воздействия радиации, существует прямая связь, ведь все зависит от мутации генов, верно? Так что думаю, здесь нацисты были правы. Они еще в тридцатых поняли необходимость вырвать с корнем генетически низшие нации, они знали…

– У меня сын… – начал Стайнер и тут же оборвал себя. Он понял, что проболтался. Толстяк смотрел на него круглыми глазами. – У меня там сын, – наконец продолжил Стайнер, – и значит он для меня ничуть не меньше, чем твой для тебя. Я знаю, что со временем он снова вернется в общество.

– Позволь, я поставлю тебе выпивку, Норберт, – пробормотал толстяк, – чтобы загладить свои слова, то есть я хочу сказать, что очень виноват.

– Если закроют Бен-Гурион, это будет страшное несчастье для всех, у кого там дети. Я не перенесу.

– Понимаю тебя. Я понимаю, что ты чувствуешь.

– Если ты понимаешь, что я чувствую, значит, ты умнее меня, – заметил Стайнер, – потому что я ничего не могу понять. – Он поставил пустой стакан и слез с табуретки. – Я больше не хочу пить. Прости, мне пора. – И он поднял свои тяжелые чемоданы.

– Ты так давно бываешь здесь, и мы столько раз говорили об этом лагере, и все это время ты скрывал, что у тебя там сын… Ты был не прав. – Теперь толстяка охватило раздражение.

– Почему не прав?

– Черт, да если б я знал, я не стал бы говорить такого! Ты безответственный человек, Норберт, ты мог сказать мне, но умышленно промолчал. Мне это не нравится. – Лицо его покраснело от негодования.

Стайнер вышел из бара.

– Сегодня не мой день – проговорил он вслух. «Со всеми поругался, придется в следующий приезд просить прощения… если следующий приезд вообще будет. Да нет, конечно, я приеду сюда – от этого зависят мои дела. Да и в Бен-Гурион нужно зайти – другого выхода нет».

И вдруг его осенило: проще всего покончить с собой. Эта мысль всплыла в голове в совершенно законченном виде, словно всегда там была, всегда являлась составной его частью. И легко выполнимо – разбить вертолет. «Как я устал быть Норбертом Стайнером. Я не хочу быть Норбертом Стайнером, не хочу быть дельцом черного рынка и никем другим не хочу быть. Какой смысл продолжать жить? Я ничего не умею делать руками – ни починить, ни сделать ничего не могу, не умею думать, я – простой торговец. Я устал от насмешек жены из-за того, что не могу наладить наш водопровод, я устал от Отто, которого пришлось нанять потому, что я беспомощен даже в собственном бизнесе».

«Да и зачем ждать возвращения в вертолет?» – подумал он. Навстречу ехал огромный автобус с потускневшими от песка боками – он только что пересек пустыню и въезжал со своими пассажирами в Новый Израиль. Стайнер поставил чемоданы и бросился наперерез автобусу по проезжей части.

Автобус загудел, заскрежетали тормоза. Транспорт начал останавливаться, а Стайнер несся вперед, закрыв глаза и опустив голову. И лишь в последний момент, когда из-за оглушительного рева невыносимо заломило уши, он открыл глаза: перед ним мелькнул водитель автобуса, изумленно смотревший на него, затем рулевое колесо и номер на фуражке водителя. А потом…

В солярий Бен-Гуриона до мисс Милх донеслись звуки сирен, и она замерла, оборвав на середине танец Сахарной Головы из балета Чайковского «Щелкунчик», который играла детям на рояле.

– Пожар! – закричал один из мальчуганов, подбегая к окну. За ним бросились остальные.

– Нет, мисс Милх, это «скорая помощь», – заметил другой, стоя у окна.