Голоса деймонов

— Змея говорила с ней?

— Нет! Нет! Это или-слово. В предании говорится, что змея сказала: «Что ты знаешь? Что ты помнишь? Что ты видишь впереди?» И она сказала: «Ничего, ничего, ничего». Тогда змея сказала: «Продень ногу в отверстие семенной коробки, с которой я забавлялась, и станешь мудрой». И она продела ногу туда, куда проползла змея. И в ногу ее проникло масло, и она стала видеть яснее, и первое, что она увидела, был шраф. Было это так странно и приятно, что ей захотелось поделиться новостью со всеми сородичами. Она и ее супруг взяли первые коробки и тогда узнали, кто они, узнали, что они мулефа, а не травоядные. Они дали друг другу имена. Назвали себя мулефа. Они дали имя колесному дереву и всем животным и растениям.

— Потому что они стали другими, — сказала Мэри.

— Да, другими. И дети их тоже, потому что, когда падали семенные коробки, они показали детям, как их использовать. И когда дети подросли, они тоже стали испускать шраф, а когда стали такими большими, что смогли ездить на колесах, шраф вернулся с маслом и остался с ними. Так они поняли, что должны сажать новые колесные деревья, ради масла, но коробки были крепки, и семена очень редко прорастали. И первые мулефа поняли, как надо помочь деревьям — ездить на колесах, чтобы они лопались. Так мулефа и колесные деревья всегда жили вместе.

    Янтарный телескоп, с. 222

Разумеется, эта история напоминает доктору Малоун что-то знакомое — и не только библейский миф. И вот она принимает решение: нужно попытаться увидеть этот шраф. Увидеть Тени, увидеть Пыль. Аталь сравнила шраф с игрой отраженного света на воде, и Мэри предположила, что Тени, должно быть, в чем-то ведут себя как свет — что они тоже поляризуются. Значит, можно попробовать изготовить зеркало для телескопа, при помощи которого можно будет их увидеть.

Как я уже сказал, мулефа не работали с металлом: их технологии были основаны на древесине и веревках, коре и соке деревьев, а также на животном сырье — кости и роге. Используя все подручные материалы, Мэри изготавливает прозрачную пластину из древесного лака. Та получается плоской, как настоящее зеркало, и желто-коричневой, как янтарь: вот вам и янтарный телескоп.

Но, посмотрев сквозь пластину, Мэри по-прежнему не видит Теней, хотя и наблюдает множество необычных оптических эффектов. Тогда она разламывает пластину пополам и получает две пластины, но и это не помогает.

Аталь приходит посмотреть, чем занимается Мэри, хотя на самом деле ей это не очень интересно: Аталь хочет, чтобы подруга поухаживала за ее когтями. Мулефа занимаются этим каждый день — чистят и смазывают друг другу когти и отверстия в колесах.

И вот что происходит дальше:

Мэри ‹…› отложила свои пластинки и провела пальцами по когтям Аталь и внутри колесного отверстия, более гладкого и скользкого, чем тефлон. Контуры его и когтя совпадали в точности, и когда Мэри проводила пальцами внутри отверстия, никакой разницы в фактуре не ощущалось: мулефа и семенная коробка как будто представляли собой единый организм и только чудом могли разниматься и снова складываться.

Мэри ‹…› с удовольствием очищала отверстия в колесах от набившейся туда пыли и грязи и смазывала душистым маслом когти, между тем как Аталь хоботом разглаживала ей волосы.

Удовлетворенная Аталь надела колеса и поехала готовить ужин.

Мэри снова занялась пластинками и сразу же сделала открытие.

Она раздвинула пластины сантиметров на двадцать, так, чтобы они снова дали яркое изображение, но на этот раз произошло кое-что еще.

Посмотрев сквозь них, она увидела окружавший фигуру Аталь рой золотых искр. Они видны были только через маленький участок пластины, и Мэри поняла почему: в этом месте она дотрагивалась до поверхности масляными пальцами.

— Аталь! — позвала она. — Вернись! Скорее!

Аталь повернула и поехала назад.

— Дай мне немного масла, — сказала Мэри. — Смазать лак.

Аталь охотно позволила ей провести пальцами по поверхности отверстий в колесах и с любопытством наблюдала, как Мэри смазывает одну из пластинок прозрачным душистым маслом.

Потом она сложила пластины, потерла одну о другую, чтобы масло распределилось равномерно, и опять раздвинула сантиметров на двадцать.

Посмотрела сквозь них — все изменилось. ‹…› Куда бы она ни посмотрела, всюду было золото, как описывала Аталь, — блестки, где-то плававшие в воздухе, а где-то двигавшиеся направленно, потоком. А среди них тот мир, который она могла видеть невооруженным глазом: трава, река, деревья, но там, где находилось разумное существо, кто-нибудь из мулефа, рой блесток был гуще и двигались они энергичнее. ‹…›

— Не представляла, что это так красиво, — сказала Мэри подруге.

— Ну конечно, — ответила Аталь. — Удивительно, что ты их не видела. Посмотри на малыша…

Она показала на ребенка, игравшего в высокой траве, — он неуклюже прыгал за кузнечиками, вдруг останавливался, чтобы рассмотреть лист, падал, поднимался, подбегал к матери и что-то говорил ей, потом его внимание привлекала какая-то палочка, он пытался поднять ее и, обнаружив, что по хоботу ползут муравьи, взволнованно трубил… Вокруг него плавал золотой туман, так же как вокруг навесов, рыболовных сетей, вечернего костра ‹…› в нем все время возникали маленькие потоки и вихри намерений, они клубились, разделялись, отплывали в сторону, исчезали, сменяясь новыми.

Вокруг его матери золотые искры роились гораздо гуще, и потоки их были гораздо сильнее и постояннее. Она занималась стряпней: сыпала муку на плоский камень, раскатывала тесто для тонких лепешек, посматривая между тем на ребенка, и Тени, или шраф, или Пыль, омывавшая ее, казалась овеществленной ответственностью и мудрой заботой.

— Ну вот, ты видишь наконец, — сказала Аталь. — Тогда пойдем со мной.

Мэри посмотрела на подругу озадаченно. Непривычный был тон у Аталь: она как будто говорила: ты готова наконец; мы ждали этого; теперь кое-что изменится.

Со всех сторон приближались мулефа — с холма, от своих сараев, с реки, — члены ее группы, но и чужие, незнакомые, смотревшие на нее с любопытством. Их колеса катились по утрамбованной земле с низким, ровным звуком.

— Куда я должна идти? — спросила Мэри. — Почему все едут сюда?

— Не беспокойся, — сказала Аталь, — иди со мной, тебя никто не обидит.

    Янтарный телескоп, с. 229

Вот так доктор Малоун и находит способ увидеть Пыль, и вот почему книга называется «Янтарный телескоп». И вот почему существа на колесах — это часть тропы, а не только леса; они принадлежат к линии истории, а не только к ее миру. Помимо всего прочего, мне самому гораздо интереснее, когда что-то из мира истории прочно вписывается в саму историю. Ведь история — это не просто последовательность событий. Это еще и система паттернов (по крайней мере, потенциально). Линия истории может принять такую форму, которая окажется красивой сама по себе, в отрыве от содержания, — эстетически привлекательной независимо ни от чего.

Создавать паттерны — это особое удовольствие, и в этом — одна из причин, по которым я сочиняю истории. Есть и много других причин: сочинительство приносит мне деньги; благодаря ему я стал достаточно известным, чтобы меня, например, пригласили сюда, в Финляндию; кроме того, я не умею делать ничего другого настолько же хорошо. Но все же одна из важных причин, по которым люди вообще занимаются искусством того или иного рода, — это возможность создавать паттерны.

Некоторые паттерны историй — очень древние, основанные на традиционном фольклоре. Например, тройственность событий или предметов: три желания, трое братьев, три подарка и так далее.

Другие паттерны прочно связаны с самими основами нашего мировосприятия. Например, американский критик Марк Тернер провел потрясающее исследование из области нарративной и когнитивной теории. В своей книге «Литературное мышление» он объясняет, какую роль в наших механизмах обработки психологических событий играют так называемые «образные схемы». Не вдаваясь в детали, скажу только, что образная схема — это схематический паттерн какой-нибудь простой перцептивной структуры (например, движение по дороге, или наливание жидкости в сосуд, или появление чего-то нового, или пребывание под каким-то предметом).

Понимание явлений возникает тогда, когда мы проецируем свое знакомство с этими микроскопическими нарративами на предметы и события реального мира, на поток сенсорных впечатлений. И тогда вместо хаоса мы начинаем видеть крохотные фрагменты истории, которые можно соединить друг с другом и превратить в историю побольше.

Впрочем, теория образных схем — это не просто другая тропа, это вообще другой лес. Я всего лишь хочу сказать, что паттерны красивы и что создавать их — дело занятное и увлекательное. Например, я невероятно обрадовался, когда увидел, что могу завязать конец своей огромной истории той же нитью, которая вплелась в нее в самом начале, три книги тому назад. Но что это за нить, я вам не скажу: если вы хотите это узнать, придется вам самим прочитать все тысячу двести страниц, отделяющие конец от начала.

Вот что я подразумеваю под тропой, и вот что я подразумеваю под лесом. Спасибо за внимание!

Эта речь была прочитана в Университете Турку в августе 1999 года на конвенте научной фантастики «Финнкон».

Конвенты научной фантастики и фэнтези время от времени оказывали мне честь и приглашали выступать с речами. Но на таких собраниях я всегда чувствовал себя немного не в своей тарелке, хотя меня принимали очень радушно. Дело в том, что я вообще не фанат чего бы то ни было, хотя мне нравится многое. Участники этих конвентов поражают меня своей эрудицией, хотя иногда я перестаю понимать, как люди, которые тратят столько времени на собрания, ухитряются успевать что-то еще. Есть и еще одна причина, по которой я чувствую себя немного неуютно: на таких конвентах ко мне относятся как к автору фэнтези, а между тем я всегда настаивал на том, что «Темные начала» написаны в жанре твердого реализма. Ну вот. Я очень рад, что мне представилась возможность сказать об этом еще раз.

Грезы шпилей

Оксфорды: реальный и воображаемый

О невероятности Оксфорда в целом; о том, как он влияет на воображение, и об Эксетер-колледже и Иордан-колледже в частности

Пару лет назад я дописал «Янтарный телескоп», последнюю книгу трилогии «Темные начала», действие которой частично происходит в альтернативной вселенной, где есть свой собственный — воображаемый — Оксфорд. Но, быть может, и Оксфорд нашей реальности — тоже во многом воображаемый. Оксфорд — такое место, где всякая вероятность растворяется и улетает, как дым. Когда книга, о которой я говорю, должна была вот-вот выйти из печати, руководство Колледжа Всех Душ объявило, что накануне вечером профессора и студенты провели торжественное шествие и пронесли вокруг здания колледжа деревянную утку на шесте[28 - Имеется в виду традиционное факельное шествие, которое студенты оксфордского Колледжа Всех Душ проводят раз в сто лет (как правило, 14 января). Эта традиция, зародившаяся в XVII веке, основана на легенде, согласно которой с места основания колледжа, когда началось строительство, взлетела дикая утка-кряква. Участники шествия поют «Песню кряквы» и несут во главе «Лорда Крякву», восседающего в кресле, а перед «Лордом Кряквой» идет человек с шестом, к которому привязана дикая утка (первоначально это была живая птица, но в 1901 году использовали чучело, а в 2001-м — деревянную утку).]