Северное сияние

– Твой дядя подарил его Иордан-колледжу несколько лет назад. Возможно, он…

Но Магистр не успел закончить: раздался настойчивый стук в дверь. Она почувствовала, как вздрогнули его руки.

– Быстрее, девочка, – сказал он тихо. – Силы этого мира очень велики. Мужчины и женщины во власти приливов, мощи которых ты себе даже не представляешь, и они бросают нас в поток. Счастливого пути, Лира; будь счастлива, девочка. И храни это в тайне.

– Спасибо, Магистр, – почтительно произнесла она.

Прижимая сверток к груди, она вышла из кабинета через садовую дверь и, оглянувшись, увидела, что деймон Магистра наблюдает за ней с подоконника. Небо уже посветлело, подул легкий ветерок.

– Что это у тебя? – спросила миссис Лонсдейл, захлопнув потрепанный чемоданчик.

– Это Магистр мне дал. Нельзя положить в чемодан?

– Поздно. Не буду его открывать. Положишь в карман пальто, не знаю уж, что там. Беги в Столовую, не заставляй их ждать…

Лишь попрощавшись с несколькими слугами, которые уже поднялись, и с миссис Лонсдейл, она вспомнила Роджера, и ей стало стыдно, что она ни разу не подумала о нем после встречи с миссис Колтер. Как же быстро все произошло!

А теперь она летела в Лондон – на настоящем дирижабле. Она сидела у окна, а Пантелеймон, цепкими лапками горностая упершись в ее бедро, прислонил передние лапки к стеклу и наблюдал за тем, что творится снаружи. Рядом с Лирой сидела миссис Колтер и разбиралась в каких-то бумагах; но вскоре отложила их и завела разговор с Лирой. И какой же увлекательный разговор! Лира была в упоении: на этот раз не о Севере, а о Лондоне, о ресторанах и бальных залах, о приемах в посольствах и министерствах, об интригах между Уайтхоллом и Вестминстером. Лиру это завораживало еще сильнее, чем пейзаж, проплывавший внизу. Все, что говорила миссис Колтер, было окутано ароматом взрослого мира, беспокоящим и в то же время заманчивым, – блестящего и волшебного мира.

Приземление в Садах Фоксхолл, переправа через широкую бурую реку, внушительный дом на набережной, где толстый швейцар с медалями отдал честь миссис Колтер и подмигнул Лире, а Лира измерила его невозмутимым взглядом…

А потом квартира…

Лира только ахнула.

За свою короткую жизнь она повидала много красивого, но это была красота Иордан-колледжа, красота Оксфорда – величавая, каменная, мужественная. В Иордан-колледже было много великолепного, но ничего изящного. В квартире миссис Колтер изящным было все. Она была полна света, потому что широкие окна выходили на юг, а стены были оклеены элегантными белыми, в золотую полоску, обоями. Очаровательные картины в золотых рамах, старинного вида хрусталь, вычурные канделябры с безвоздушными лампами под сборчатыми абажурами, оборки на подушках, цветастые оборки на карнизах для занавесок, мягкий, зеленый, с лиственным узором ковер под ногами, и на всех поверхностях множество таких непривычных для Лиры фарфоровых шкатулочек, пастушек и арлекинов.

Миссис Колтер, поймав ее восхищенный взгляд, улыбнулась.

– Да, Лира, – сказала она, – тебе еще столько надо показать! Снимай пальто, и я отведу тебя в ванную. Ты помоешься, потом мы пообедаем и пойдем по магазинам…

Ванная комната была еще одним чудом. Лира привыкла мыться грубым желтым мылом в облупленной ванне, куда вода набиралась из кранов в лучшем случае теплая и чаще всего ржавая. А здесь она была горячей, мыло розовым и душистым, полотенца толстыми и мягкими, как облака. А по краю тонированного зеркала горели маленькие розовые лампочки, так что, взглянув в него, она увидела мягко освещенную фигуру, совсем не похожую на ту Лиру, которую видела прежде.

Пантелеймон, принявший вид обезьяны – в подражание деймону миссис Колтер, присел на край ванны и строил ей гримасы. Она столкнула его в мыльную воду и вдруг вспомнила об алетиометре, который остался в кармане пальто. Пальто она бросила на кресло в другой комнате. Она обещала Магистру держать алетиометр в секрете от миссис Колтер.

Все так непонятно… Миссис Колтер добрая и умная, а Магистр – Лира сама видела – пытался отравить дядю Азриэла. Кого же из них слушать?

Лира наспех вытерлась и побежала в комнату: пальто, конечно, на прежнем месте, его никто не трогал.

– Готова? – спросила миссис Колтер. – Я думаю, мы пойдем обедать в Королевский Арктический Институт. Женщин среди его членов очень мало, я одна из них – почему бы не воспользоваться своей привилегией?

Величественное каменное здание Института было в двадцати минутах ходьбы; они уселись в просторной столовой со снежно-белыми скатертями и начищенным серебром и заказали телячью печенку с беконом.

– Телячья печень безопасна, – сказала Лире миссис Колтер, – и тюленья тоже, но, если в Арктике у тебя будет туго с едой, медвежью печень не ешь. Она полна яду, и он убьет тебя за несколько минут.

Пока они ели, миссис Колтер называла ей кое-кого из членов, сидевших за другими столами.

– Видишь пожилого джентльмена в красном галстуке? Это полковник Карборн. Он первым пролетел на воздушном шаре над Северным Полюсом. А высокий человек у окна – он только что встал – доктор Сломанная Стрела.

– Он скрелинг?

– Да. И это он нанес на карту течения в Великом Северном Океане…

Лира глядела на великих людей с любопытством и благоговением. Они были учеными, это не вызывало сомнений, но вдобавок и путешественниками. Доктор Сломанная Стрела наверняка знает про медвежью печенку, а Библиотекарь Иордан-колледжа – вряд ли.

После обеда миссис Колтер показала ей драгоценные арктические реликвии в Библиотеке Института – гарпун, которым был убит огромный кит Гримссдур, камень с вырезанной на нем надписью на неизвестном языке – его нашли в руке путешественника лорда Рукха, замерзшего в своей палатке; огнебой, которым пользовался капитан Хадсон в своем знаменитом путешествии к Земле Ван Тирена. Она рассказывала о каждом, и Лира чувствовала, как колотится ее сердце от восхищения этими великими, далекими героями.

А потом они пошли за покупками. Все в этот замечательный день было ново для Лиры, но от магазина у нее просто закружилась голова. Войти в огромное здание, где полно красивой одежды и тебе позволяют ее примерять, где ты смотришь на себя в зеркала… И одежда такая чудесная… Вещи к Лире приходили через миссис Лонсдейл и в большинстве были ношеные, чиненые. Ей редко доставалось что-нибудь новое, а когда доставалось, то выбрано оно было из соображений прочности, а не красоты. Самой же ей выбирать никогда не приходилось. А тут миссис Колтер то предлагала одно, то хвалила другое и платила за все, снова и снова…

К концу Лира совсем раскраснелась, и глаза у нее блестели от усталости. Большую часть покупок миссис Колтер велела упаковать и доставить на дом, но несколько вещей они взяли с собой.

Потом ванна с пышной душистой пеной. Миссис Колтер зашла, чтобы вымыть Лире голову, и при этом не скребла и не терла, как миссис Лонсдейл. Она действовала мягко. Пантелеймон наблюдал с громадным любопытством, пока миссис Колтер не взглянула на него, и, поняв, что она хотела сказать, он скромно отвернулся, отвел взгляд от этих женских таинств, так же, как золотая обезьяна. До сих пор он никогда не отворачивался от Лиры.

Потом, после ванны, теплый напиток с молоком и травами, новая фланелевая ночная рубашка с цветочным узором и оборками на подоле, голубые овчинные шлепанцы, потом постель.

И какая мягкая постель! Какая нежная, с антарной лампой на тумбочке! И какая уютная спальня с шкафчиками, туалетом и комодом, где разместится ее новая одежда, и ковер от стены до стены, и миленькие занавески, все в звездах, полумесяцах и планетах! Лира лежала не шевелясь, не могла заснуть от усталости; радостные впечатления переполняли ее, не оставляя места ни для каких вопросов.

Когда миссис Колтер ласково пожелала ей спокойной ночи и вышла, Пантелеймон дернул ее за волосы. Она отмахнулась, а он шепнул:

– Где вещь?

Она сразу поняла, о чем он. Ее старое поношенное пальто висело в гардеробе; через несколько секунд она снова была в постели и, сидя по-турецки под лампой, разворачивала черный бархат, чтобы рассмотреть подарок Магистра. Пантелеймон внимательно следил за ней.

– Как он его назвал? – прошептала она.

– Алетиометр.

Спрашивать, что это значит, не имело смысла. Тяжелый прибор лежал у нее в руках, блестя хрусталем и тонко отшлифованной медью. Он был очень похож на часы или на компас – со стрелками и циферблатом, только вместо часов или румбов на циферблате были маленькие красочные изображения, сделанные как будто тончайшей собольей кисточкой. Она поворачивала циферблат в руках и рассматривала их все по очереди. Там был якорь, песочные часы с черепом наверху, бык, улей… Всего тридцать шесть, и она представить себе не могла, что они означают.

– Смотри, колесико, – сказал Пантелеймон. – Попробуй их завести.

На самом деле там было три заводные головки с насечкой, и каждая из них вращала одну из трех маленьких стрелок, двигавшихся по циферблату с приятными мягкими щелчками. Их можно было навести на любую картинку, и, установившись точно на центр ее, стрелка слегка застревала.

Четвертая стрелка была длиннее и тоньше и сделана из более тусклого металла, чем короткие. Ее движениями Лира вообще не могла управлять: она поворачивалась, куда хотела, как стрелка компаса, только никогда не успокаивалась.

– «Метр» – это значит, он меряет, – сказал Пантелеймон. – Как термометр. Помнишь, Капеллан объяснял.

– Это-то понятно, – прошептала она в ответ. – Но только для чего он?

Понять было невозможно. Лира долго наводила стрелки на разные символы (ангел, шлем, дельфин; глобус, лютня, циркуль; свеча, молния, лошадь) и наблюдала за беспорядочным и безостановочным блужданием длинной стрелки. Понять ничего не могла, но сложность прибора и разнообразие картинок только подогревали ее любопытство. Чтобы быть поближе, Пантелеймон сделался мышью и, положив крохотные лапки на край стекла, черными глазами-бусинками наблюдал за блужданием стрелки.

– Что, по-твоему, Магистр хотел сказать про дядю Азриэла? – спросила она.

– Может, мы должны сохранить его и отдать дяде?

– Да ведь Магистр собирался его отравить! Может, наоборот – может, он хотел сказать: не давай ему.

– Нет, – возразил Пантелеймон, – это ей он велел не показывать…