Иллюзия смерти

Я направляюсь за тарелками и кружками – просто чтобы занять руки. Я не знаю, что делать. Должен ли я, рискуя раскрыть систему наших с Элен тайных кодов, сообщить Пэтиссон, что ее мать жива? А если она во время проведения опроса скажет об этом представителю НАСА? Я возвращаюсь к ней, так и не приняв решения. Она украдкой поглядывает в сторону основного помещения.

– Я доверяю только тебе одному, – продолжает она. – Когда мы были в пещере, ты не дал мне провалить миссию и никому об этом не рассказал… – Теперь Пэтиссон говорит еще тише: – Так вот, они дали мне поручение навести о тебе справки. В боксе сингулярности, во время опроса…

У меня сжимается горло.

– Что они хотят знать?

– Почему ты так встревожен. Ты плохо спишь, у тебя стресс, и они думают, что это не только из-за того чемоданчика. Ты дольше всех остаешься в боксе сингулярности, это их настораживает. Если у тебя есть какие-то личные, интимные проблемы, я об этом знать не желаю, и уж тем более рассказывать об этом им. Разумеется, я хочу добиться успеха в своей миссии – прежде всего ради моей работы и моего профессионального уровня. Но я не доносчица и не шпионка. Ну вот, теперь ты все знаешь.

Я благодарю ее за искренность. Когда в кухню входит Джонсон и здоровается с нами, мы молчим. Он потягивается, наливает себе чашку холодного кофе и заявляет, что, судя по погоде, нам следует экономить электричество, а значит, блинчики, к его огромному сожалению, придется отложить до другого раза. Когда, прихватив чашку, он уходит, я расставляю тарелки и, глядя на Пэтиссон, опять застываю в нерешительности.

– Что? – спрашивает она. – Ты что-то хочешь мне сказать?

– Нет-нет, ничего.

Я выхожу из кухни. Я никому не доверяю, даже ей.

Бортовой журнал, день 63-й

Дорогой журнал,

у нас третий день каманчаки. Постоянное присутствие облаков опустошило более 90 % основных батарей, соединенных с солнечными панелями. Ограничение потребления электричества, Джонсон хочет на случай крайней опасности как можно дольше не прикасаться к водородным батареям. Это означает, что в данный момент никакого бойлера, холодный душ, холодный суп и потребление ресурсов исключительно для нужд наших лабораторий. Крутая перебранка между Оппенгеймером и Джонсоном, они едва не подрались.

Настроение команды – хуже некуда.

Бортовой журнал, день 67-й

Дорогой журнал,

солнце наконец-то вернулось! И очень вовремя, потому что атмосфера сделалась прямо-таки отвратительной, условия жизни очень усложнились. Так странно: психологически мы и правда ощущаем себя на Марсе. Объяснить это трудно, я ведь знаю, что это не так, но на какое-то мгновение я подумал, что мы действительно скоро умрем, если наши батареи опустеют: никакого переработанного воздуха, никакого кислорода! А ведь мы на Земле, и кислород здесь повсюду снаружи… Вот это, наверное, и называют психологической обработкой.

Короче говоря, наконец-то первый за шесть дней горячий душ – ты вообразить не можешь, до чего это приятно. Вкусный кофе. Я видеть не могу пакетированный суп.

На лица возвращаются улыбки. Ну, вернее, на те, которые обычно улыбаются…

Бортовой журнал, день 70-й

Дорогой журнал,

сегодня день наполнения резервуара водой, накануне последние тридцать литров были перелиты в три канистры. Джонсон попросил нас закрыть пять иллюминаторов, расположенных на округлой стене купола, чтобы мы не имели никакого контакта с выполняющими эту процедуру служащими.

Около девяти часов мы услышали шум двигателя, хлопанье дверец, а потом звук работающих насосов.

Я хотел незаметно выглянуть. Пока Джонсон отправлял сообщение Льюису, я у себя наверху слегка отодвинул шторку иллюминатора. И разглядел какой-то большой внедорожник с прицепленной к нему цистерной. Затем двоих людей в таких же космических комбинезонах, как наши. Они произвели все свои манипуляции так, как если бы тоже участвовали в имитационном эксперименте марсианской миссии. Я ничего никому не рассказал, но мне это показалось странным. Льюис говорил о какой-то внешней команде обслуживания. Тогда почему обыкновенные парни, которые наполняют резервуар водой, носят такую экипировку?

В 9:45 резервуар был залит под завязку. Мы торжественно отметили это, съев по помидорке черри, которые я вырастил из своих культур. Каждому досталось только по одной, но ты не можешь себе представить, какую гордость я ощутил оттого, что создал пищу при помощи штаммов бактерий и различных элементов наших органических отходов! В этом случае действительно можно говорить о стопроцентной биопродукции! До завтра!

День 77-й

Сегодня утром никакого «Взгляда на мир». Радио молчит. Впервые за два с половиной месяца женский голос не сообщает ежедневных ужасов. Джонсон нажимает на кнопку и склоняется к микрофону:

– 8:36. Джонсон – Льюису. Куда делся очаровательный голос, который скрашивает наши суетные утра?

Проходит час, экран по-прежнему темный. Джонсон повторяет вызовы, его лицо становится все более встревоженным. Мы еще можем отправлять из бокса сингулярности электронные письма, только вот уходят ли они? Ни один из нас ответа не получает. Больше не приходят опросники НАСА. Часть дня Оппенгеймер ищет поломку, внимательно исследует передатчик, реле антенны, ее передающую способность и заверяет, что с нашей стороны все функционирует. Значит, возможно, у НАСА возникла какая-то техническая проблема.

Мы решаем, что этот ляп скоро будет устранен, и возвращаемся к работе.

Вечером по-прежнему ничего. Раз за разом все по очереди изучают свой аккаунт в боксе сингулярности. Почтовый ящик остается безнадежно пустым. Как и остальные, я провожу беспокойную ночь – меня тревожит мысль, что Элен не получила моего письма и волнуется.

Назавтра, в семь утра, все сгрудились вокруг передатчика. По-прежнему молчание. Оппенгеймер размышляет, не пропустил ли он чего-нибудь. Дефектная печатная плата? Плохое состояние кабеля? Проблема с электричеством? Своими вольтметрами, амперметрами и омметрами он один за другим тестирует электронные составляющие системы приема/передачи. И продолжает разговаривать сам с собой. Его раздражает, если кто-нибудь приходит спросить: «Ну что?»

После долгих часов поисков он с озабоченным видом возвращается к нам:

– Что-то от меня ускользает. Я измерил мощность излучения нашей антенны. Она представляется мне слишком слабой, чтобы транслировать сообщения между НАСА и нами. Иначе говоря, поскольку мы в пустыне, нам необходимо гораздо больше мощности, чтобы нагрузить первую антенну, способную передать наш сигнал.

– Значит, проблема идет от нас? – спрашиваю я.

Оппенгеймер пожимает плечами:

– Не знаю. Я не зафиксировал ни падения мощности, ни нарушения работы – вообще ничего. Так было всегда.

– В таком случае, видимо, где-то неподалеку находится другая ретрансляционная антенна.

– В пустыне? Невозможно, но допустим. Хотя есть одна странная штука. Наша антенна настроена на передачу гораздо большего сигнала. Можно подумать, ее намеренно ограничили. Понимаешь, это как если бы тебе дали ключи от огромной виллы и сказали, что ты можешь пользоваться только гостиной. Спрашивается – зачем? Понятия не имею, и меня это раздражает. При этом я почти уверен: неполадка исходит не от нас.

Оппенгеймер ненавидит, когда он не понимает, в чем проблема. Вечером второго дня в боксе сингулярности он так молотит кулаком по столу, что трясется экран приемопередатчика.

– Что нам делать, если мы больше не получаем никаких известий? Оставаться в пузыре и ждать, когда за нами приедут? А если не приедут? Мы черт знает где – возможно, в сотнях километров от любых следов цивилизации, так что нам делать?

– Не стоит нервничать, – спокойно замечает ему Смит. – На Марсе ты будешь еще дальше.

– Ага, только мы не на Марсе, о’кей? Мы не на Марсе.

Он тычет пальцем в сторону шлюза:

– Хочешь, я выйду, чтобы доказать тебе это? Ага, я выйду как есть, в футболке, и сделаю большущий глоток воздуха. Вот и посмотрим, на Марсе мы или нет. Будь мы на Марсе, у нас была бы гораздо более мощная антенна.

Он направляется к шлюзу. Стиснув челюсти, Джонсон преграждает ему путь:

– Ты не выйдешь.

Мужчины стоят лицом к лицу. Руки Оппенгеймера со сжатыми кулаками опущены.

– Почему это я не выйду, шеф? Что ты сделаешь, чтобы удержать меня?

– Все, что потребуется. Меня выбрали для того, чтобы довести миссию до конца. Я не позволю тебе выйти.

Все чувствуют, что взрыв неизбежен.