Dominium Mundi. Спаситель мира

Затем он достал из рациона черный батончик, бросил его в металлическую кружку и проткнул кончиком ножа. Батончик тут же вздулся, завертелся во все стороны, словно охваченный внутренними судорогами, а потом стал медленно растворяться, пока не превратился в черную дымящуюся жидкость, вскоре заполнившую кружку. Льето поднес ее к губам, дуя, чтобы не обжечься. Сделав глоток, он присвистнул.

– Эй, а с кофе у них явный прогресс, не такое пойло, как раньше! – бросил он товарищу, исполнявшему напротив тот же ритуал.

– Не стоит преувеличивать, – умерил его восторги Танкред, в свою очередь обмакнув губы в синтетическое питье. – Скажем так: пить можно.

– Ну, спал не очень плохо?

– Как убитый.

Покинув Новый Иерусалим почти двадцать четыре часа назад, они, практически не останавливаясь, скакали весь день. Меха-перши не были созданы для бешеной гонки; поэтому они предпочли умеренный аллюр и редкие привалы, нежели обратное. В любом случае было маловероятно, чтобы полномасштабную поисковую операцию развернули ради двух каких-то беглецов, пусть даже столь известных, как Танкред Тарентский и Льето Турнэ. А раз уж они позаботились о том, чтобы нейтрализовать спутниковые маячки своих экзоскелетов и першеронов, то отыскать их могли бы только истребители-перехватчики. А поскольку большое наступление еще продолжалось, то драгоценные аппараты были слишком нужны на фронте.

Передвижение по этой местности было настолько затруднено, что до наступления ночи, которая вынудила их поискать себе пристанище, они преодолели всего четыреста километров. Поскольку поблизости не обнаружилось подходящего укрытия, они решили выбрать лесистый провал. Почти два часа потребовалось им на поиски такого, чьи отроги были достаточно пологими, чтобы могли пройти першероны, а потом еще три четверти часа ушло на спуск. Когда они расположились на маленькой площадке, покрытой губчатым мхом, сил у них хватило только на то, чтобы проглотить минимальный паек, прежде чем забыться свинцовым сном, – настолько их вымотал этот изнурительный день скачки, а главное, все переживания накануне.

Утром, заставляя себя старательно пережевывать пайки, они при свете зари увидели странный пейзаж лесистого провала.

Они находились в пространстве длиной метров в шестьсот и шириной по центру метров в шестьдесят. Растительность была такой плотной, что глубину провала можно было прикинуть только на глаз. Как минимум сто метров в самой низкой точке. Оттуда, где они расположились, вид на идущую уступами мешанину растений, сцепившихся и словно проросших, как чешуя, друг в друга, сильно сбивал с толка. Непонятно было, откуда начать, чтобы отследить путь в этом растительном хаосе. Слышался плеск множества источников, питавших провал водой, но определить их местонахождение было практически невозможно.

Сами растения словно изощрялись в своем стремлении показаться как можно более необычными на взгляд землян, вольно перемежая сиреневое с фиолетовым, а вовсе не зеленое с коричневым, как на Земле, и используя формы и текстуры, напоминавшие что угодно, но только не растительное царство. Что до животных, то, хотя разнообразные крики и пение доносились со всех сторон, тех, кто их издавал, почти не было видно, – возможно, они были слишком напуганы неизвестными существами, чтобы показаться им на глаза.

Однако, несмотря на кажущуюся враждебность джунглей, Танкред чувствовал себя здесь лучше, чем на поверхности. Тут кишела жизнь, существа дышали, развивались, размножались, умирали. Тут был живой мир.

Танкред снова вспомнил о скалотигре. Прямо перед тем, как проснуться от его рыка, он видел его во сне.

Он не разглядел скалотигра в своем сновидении – возможно, подсознание, ни разу не увидев его наяву, не сумело создать соответствующий образ в грезе – но это был именно он, Танкред не сомневался. Таким образом, странные сны, к которым Танкред почти привык, зачастую несли в себе провидческое начало. В последнем тигр нападал. А вот экземпляр, который приблизился к ним этим утром, ушел, даже не показавшись.

Ах, да я теряю время, пытаясь найти смысл в бессвязных снах!

– А вот я не очень хорошо спал, – вздохнул Льето, снимая перчатки, чтобы согреть ладони о горячую кружку. – Без терморегуляции экзоскелета у меня зуб на зуб не попадал. Чертова планета, где постоянно то слишком жарко, то слишком холодно!

Накануне Танкред посоветовал ему отключить обогрев в «Вейнер-Никове», чтобы сэкономить энергию. Поскольку у них нет возможности их подзарядить, лучше как можно меньше использовать альвеолярные батареи. Разумеется, благодаря солнечным энергоуловителям скафандров есть возможность частично регенерировать их, однако этот процесс занимает несколько дней. А если им придется сражаться, боевые экзоскелеты разрядятся всего за несколько часов.

– Мне тоже было холодно, – кивнул Танкред, – но я так вымотался, что быстро заснул.

– Честно говоря, не только холод не давал мне спать, – доверительно сообщил фламандец. – Я все время думал о том, что мы сделали.

При этих словах Танкред снова почувствовал себя виноватым в том, что увлек его за собой.

– Еще не поздно передумать. Если ты сейчас вернешься в лагерь и скажешь, что я увел тебя силой, то проблемы у тебя, конечно, будут, но это не разрушит твою карьеру.

Почувствовав, что аргумент слабоват, Танкред добавил:

– А главное, друг, я ни сном ни духом не стану тебя осуждать. В тот момент я согласился, чтобы ты пошел со мной, потому что пребывал в полной растерянности, но это была плохая идея, и у тебя еще есть…

– Кончай распинаться, Танкред. Никто меня не заставлял идти с тобой, и я никогда не стал бы утверждать обратного. Что бы я стал делать в армии, которая подобным образом обращается с таким человеком, как ты? Меня там ничто не держало.

– Но… а твой брат?

– Мой брат прекрасно обойдется без меня. Со своими дружками-ультра он легко найдет мне замену.

Хоть Танкред и подумал, что друг слишком суров, но не стал спорить. Не место и не время. Он хорошо помнил тяжелую сцену, разыгравшуюся в казарме 78-го всего день назад.

Когда он ворвался в расположение своей части, чтобы забрать кое-какие вещи до того, как там появится военная полиция, его уже ждал Льето. К счастью для Танкреда, полиция не знала его так хорошо, как молодой супервоин. Тот, прекрасно догадываясь о намерениях своего экс-лейтенанта, решительно настаивал на том, чтобы сопровождать его. Времени на споры не было, к тому же в глубине души Танкред обрадовался, что друг будет рядом, а потому уступил. Тут-то и появился запыхавшийся и почти не владеющий собой Энгельберт. Разразился жесточайший спор: старший брат испробовал все, чтобы удержать младшего, и осыпал оскорблениями бывшего командира. Для Танкреда это был нелегкий момент, но время поджимало, и ему пришлось жестко оборвать ссору и уйти в сопровождении Льето под взглядом его отчаявшегося брата.

В конце концов, Льето требовал одного: чтобы к нему перестали относиться как к ребенку и позволили самому принимать решения. Этим утром наступило похмелье; но такова расплата за право самому решать свою судьбу.

Танкред же чувствовал себя на удивление хорошо. У него впервые возникло ощущение, что он свободен, действительно свободен. Конечно, эта эйфория окажется преходящей. Очень скоро реальность безжалостно напомнит о себе, будь то опасностями неизвестного окружения или постоянным страхом, что их поймают, или же вероятной невозможностью вернуться на Землю и увидеть семью. А главное, окончанием отношений с Клориндой. Он знал, что все это стремительно нахлынет на него, затопив целиком, но сейчас он хотел насладиться моментом. Он мог наконец думать и действовать сам, не опасаясь ни собственных мыслей, ни своих убеждений.

Льето, который справился со своим пайком – и с частью пайка Танкреда, – смотрел на него, размышляя, какой поток мыслей бушует сейчас в этой черепной коробке. Несмотря на следы усталости, лицо его экс-лейтенанта никогда еще не выглядело таким умиротворенным.

– И что теперь? – спросил Льето наконец, вырывая друга из раздумий. – Что будем делать?

Танкред глянул на него с улыбкой. В голове у него прояснилось.

– Есть у меня одна мыслишка…

* * *

В тот вечер я был мрачен. Впрочем, убирать помойку – не то занятие, которое заставляет прыгать от счастья.

Каждый вечер перед самым наступлением ночи один из нас обязан был вынести накопившиеся за день отходы и выбросить их в провал в двухстах метрах от нашего троглодитского становища. Поначалу мы довольствовались ямой поближе, но вонь, которая неслась оттуда, как только температура днем поднималась, быстро заставила нас подыскать местечко подальше. И теперь все мы были вынуждены по очереди тащить несколько десятков килограммов мусора по каменистой дороге, чтобы бросить его в такую глубокую дыру, что было едва слышно, как он приземляется на дне.

Но каким бы неприятным ни было это занятие, мое дурное настроение оно не объясняло. Причина, конечно, крылась в чем-то другом.

Возможно, все дело в этом дураке Игнасио и его компании записных ворчунов. Игнасио Дестранья был несравненным механиком, способным, несмотря на скудость оборудования, которым мы располагали, поддерживать наши багги в рабочем состоянии, но человека с более негативным мышлением я в жизни не встречал. Я знал, как он сожалеет, что поддался на уговоры и присоединился к нам, и его постоянное критиканство было своеобразным способом нас наказать. В его оправдание следует признать, что ему дали мало времени подумать. Даже очень мало времени – мы предложили ему уйти с нами в последнюю минуту, когда вся операция по побегу уже началась. Механик, которого мы выбрали, загремел в тюрьму за какую-то драку буквально за несколько часов до отбытия, и нам пришлось импровизировать. Кто-то из наших предложил Игнасио, и тот, когда мы до него добрались, долго колебался – что вполне понятно. К сожалению, мы не могли ждать, когда его решение вызреет, и давили на него, пока он не согласился. Не буду преувеличивать и утверждать, будто мы его принудили, но не исключено, что у него сложилось именно такое впечатление, вот он и злится на нас по сей день.

Как бы то ни было, мало-помалу Игнасио стал нашей бессменной занозой. Когда следовало принять решение или обсудить проблему, он всегда был тут как тут, чтобы все усложнить. А что еще хуже, вокруг него образовалась группа, всегда поддерживающая его негативные суждения и тем самым придающая вес его замечаниям. Пока что они были в меньшинстве и не могли застопорить нормальный ход дел, но я чувствовал, что, если пустить все на самотек, однажды их поведение станет серьезной проблемой.

Хотя в нашем сообществе соблюдалась субординация, я считал делом чести дать каждому возможность свободно выражать свое мнение, как сказали бы до Войны – «демократически», чтобы решения были поняты и приняты всеми. Однако должен признаться, что иногда эта демократия доставала меня до печенок.

Так, сегодня после полудня мы провели общее собрание, обсудив организацию предстоящей работы в Котелке. До сих пор хакеры и программисты группы делали, что им бог на душу положит, то есть или работали над тем, что им казалось интересным, или не работали вообще. На мой взгляд, пришло время хоть отчасти упорядочить этот процесс. Для начала определить общую стратегию – хотим ли мы вынудить крестоносцев вернуть нас домой, использовав практику информационного терроризма, или же, напротив, предпочитаем, чтобы о нас забыли? – потом распределить задания между всеми биопрограммистами, увеличив таким образом наши шансы добиться цели. С моей точки зрения, в этом был простой здравый смысл. Но не для Игнасио.

Он встал во весь свой рост – метр восемьдесят пять сантиметров, увенчанных лохматой копной темных волос, и разразился потоком пустопорожних рассуждений, защищая то одну позицию, то другую, так что под конец никто не мог понять, чего он, собственно, хочет, и вся наша дискуссия превратилась в бесполезное сотрясение воздуха. Чувствуя, что момент для прямого столкновения еще не пришел, я дипломатично перенес обсуждение на другой день. И в то же время не стоило прятать голову в песок: практика коллективного согласования имела свои пределы, и, если мы не хотели, чтобы весь механизм нашего существования окончательно пошел вразнос, скоро этому коллективизму придется положить конец.

Несмотря на не столь поздний час, уже стемнело. Мириады маленьких зеленых светлячков, как крошечные изумрудные блестки, носились в воздухе по воле ветерка. Я не знал, являются ли они в действительности аналогом земных светлячков или же фосфоресцирующей пылью. В Новом Иерусалиме я такого никогда не видел, а здесь они каждый вечер появлялись в сумерках ровно на час. А потом исчезали так же загадочно, как и возникали.

Поскольку альфа Центавра С еще не взошла, темнота была гуще обычного. Чтобы не подвернуть ногу на каменистой тропе, я включил захваченный с собой фонарик – маленький, почти незаметный – и зажал его в зубах. Чтобы тащить мешки, мне были нужны обе руки. Прежде чем двинуться дальше, я машинально огляделся по сторонам. Даже если я не особо рисковал – с самого начала нашего пребывания здесь мы не заметили ни единого признака присутствия атамидов – мне всегда бывало немного не по себе, когда я оказывался один в пустыне, тем более ночью.

Постоянные возражения Игнасио ставили под удар моральный дух группы, но научная добросовестность обязывала меня признать, что сам я не в состоянии предложить серьезные перспективы. Когда мы организовали свой побег, нами двигал главным образом гнев. Мы больше не желали терпеть постоянное угнетение со стороны господствующего класса и готовы были на все, чтобы от него освободиться. А теперь, после месяца, проведенного в пещерах, многие начали сомневаться в правильности тогдашнего выбора. И я, к несчастью, был в их числе.

В конечном счете, может, лучше было смириться и потерпеть несколько лет, зато сохранить шанс вернуться потом на Землю? При мысли о столь серьезной ошибке в оценке ситуации сводило желудок, но я урезонивал себя, повторяя, что только полный болван может верить, что кто-то даст себе труд возвратить бесшипников домой в конце этой войны: корабль и так уже недостаточно велик, чтобы вместить столько народа!

Несмотря на усилия, которые требовались, чтобы волочить мусор, я чувствовал, что холод берет верх над остатками дневной жары. Если я не хочу промерзнуть до костей, возвращаться придется вприпрыжку. К счастью, я уже добрался до провала, служившего помойной ямой. Я с облегчением скинул туда мешки, в очередной раз спрашивая себя, куда может вести этот провал, если мы никогда не слышали, как наши отходы стукаются о дно.

И именно в тот момент, когда я напряг слух, пытаясь различить звук падения, в нескольких метрах от себя, в скалах, окружавших тропу, я услышал какое-то похрустывание.

Сердце чуть не выпрыгнуло из моей груди. Я был далеко от лагеря и не имел ни единой возможности предупредить остальных. Пережевывая свои проблемы, я позабыл о необходимости сохранять бдительность. Что за глупость посылать человека на такое задание в одиночку! В очередной раз неопытность толкнула нас на ошибку, которая может иметь очень серьезные последствия!

Понимая, что смятение мешает мне действовать, я заставил себя выставить вперед тяжелую винтовку Т-фарад, которую носил на перевязи за спиной. Из-за этого маневра я выронил фонарик, и, подбирая его, подавил ругательство, пытаясь вспомнить, с какой стороны донесся звук. Затем мне пришлось нервно нащупывать кончиками пальцев спусковой крючок винтовки. Нашарив неровность в нижней части оружия, я решил, что нашел курок, и нажал на него. К несчастью, я спутал его с креплением перевязи, винтовка отстегнулась и с дьявольским грохотом упала на землю. В панике я уже собрался наклониться, чтобы поднять ее, как вдруг меня схватили за плечи и резко дернули назад.