Оценить:
 Рейтинг: 0

Две любви

Год написания книги
2007
<< 1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 38 >>
На страницу:
17 из 38
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Однако его сон и бодрствование были нарушены смутными призраками разрушения и поражения. Он видел толпы в беспорядке, безвольных королей, начальников, склонных к повиновению, а не к предводительству. Когда ему приходилось проповедовать и вдыхать пламя веры сквозь человеческую грубость, он всегда ощущал тяжёлое предчувствие, пока это пламя не делалось широким, высоким и ненасытным; тогда к нему являлось в тревожном одиночестве смертельное воспоминание о беспорядочных отрядах Петра Отшельника, преследуемых, побеждённых, раздавленных и превращённых в груду костей во время кровавого сражения с ордами сельджуков.

Сколько раз он говорил себе, что Пётр не был воином, и люди сильнее и ученее его выиграли бы то, что ему не удалось, и что воспоминания о страшной ярости Готфрида, разумной отваге Раймунда и о великих подвигах рыцарского Танкреда были более, чем одержанная победа. Однако глубоко понимая человеческие силы, он чувствовал, что воины настоящего времени не были теми великими рыцарями, которые усмирили императора востока и научили дрожать Арслана. Действительно, это была Божья воля, что туда отправилась громадная армия; но ни Бернар, ни кто другой не мог сказать, что в этой воле неба было обещание победы. Те, кто первые решились победить или умереть, должны всегда оставаться одни; те, кто идут вслед за ним, подражают им, пользуются их усилиями или находят развалины, посеянные на опустошённой тропе победы. Пусть они делают, что могут, но их вера да будет всегда возвышенна и чиста; они никогда не сумеют испытать чудесную экзальтацию души того, кто, первый имел мысль исполнить великий и божественный подвиг, о котором никто ещё не думал.

Время изменилось в течение сорока лет. Современный свет преобразовался интересами масс, но прежний свет переживал эволюцию согласно честолюбию меньшинства, и перерождение началось в эпоху Бернара, когда горнило XI века распространило свои расплавленные силы на вселенную, чтобы снова охладиться, утвердившись в форме национальностей, сгруппированных в индивидуальностях. Было менее толчков, но более твёрдости; тут и там более силы, но менее огня, и по мере того, как интересы каждого сталкивались и укреплялись, успех всемирного восстания или общего усилия к вере уменьшился. Человечество идёт на запад вместе с солнцем, но его мысли поворачиваются к блестящему востоку, источнику всех верований. Сначала из любви к вере люди возобновили своё переселение к месту их происхождения и отдали кровь своим святым местам. Следующее поколение отдало деньги для чести своего Бога; но затем роковым образом память стёрлась, вера оледенела, верования вымерли, и новая раса, более утончённая и возвышенная, но также более алчная, не даст ни золота, ни крови, хотя будет шептать молитвы в надежде будущей жизни.

Жильберт Вард вместе с другими предпринял великий исход с доверием и горячей верой. Когда-то он наносил удары шпаги, защищая себя или из мести; он однажды сражался в Италии чисто из любви к сражениям, из простого животного удовольствия, какое испытывает сильный северный человек, когда колет и рубит. Недавно в Везелее он боролся с толпой пьяных негодяев ради безопасности женщины, но он не изведывал ложного и звериного наслаждения убивать людей, чтобы угодить Богу.

Когда крестовый поход начал свой длинный путь, Жильберт ещё не видел Беатрисы, тем более, что несмотря на слова королевы, он не имел очевидных доказательств пребывания молодой девушки во Франции. Элеонора держала его в отдалении в те месяцы, которые протекли между проповедью Бернара в Везелее и отбытием армии, и он оставался одиноким, так как был скорее рыцарь, чем оруженосец, хотя ещё не получил рыцарства. Он не хотел просить его у королевы, опасаясь, чтобы это не походило на выпрашивание вознаграждения, которого она не предложила ему добровольно. Однажды ночью, когда Жильберт был один в своей комнате, к нему вошёл человек, закутанный в плащ с капюшоном, и положил перед ним тяжёлый свёрток, завязанный в шёлковый платок, по-видимому, женский. Этот человек вышел, прежде чем Жильберт имел время задать ему вопрос. В платке находился кошелёк, полный золота, и хотя молодой человек в это время безусловно в нем нуждался, он долго рассматривал это золото с изумлённым видом.

Сначала ему казалось почти наверным, что деньги пришли от королевы, но когда он вспомнил её холодность со времени похождений в Везелее и его безуспешные старания привлечь на себя её внимание, его убеждение ослабло, и он стал считать возможным, что этот подарок явился из другого источника. Как поступали в то время и многие делают теперь, он мог бы с благодарностью принять это счастье, найденное им на своей дороге, не справляясь слишком строго, выиграл он его или нет. Однако он колебался, повернул свёрток и увидел на печати девиз ширингского аббата, и он поблагодарил Бога, что тот послал ему такого друга.

Так как привычка жить одиноким сделала его наблюдательным и рассудительным, он спросил себя, действительно ли он любил Беатрису. Он слышал, как мужчины говорят о любви, слышал, как поют любовные песни страстного и пылкого века, и ему казалось, что он никогда не будет в состоянии отыскать в своём сердце и душе аккордов, соответствующих этой музыке. Для него это воспоминание было скорее сокровищем, чем мотивом энергии, и хотя он любил переживать мечтой приятные часы своей юности и всегда вызывать невыразимый образ молодой девушки в этой стране грёз, хотя он слышал её голос и мог почти вообразить, что прикасается к маленькой ручке Беатрисы, – все это было бесконечно сладко и нежно, но более воображаемое, чем реальное. Он находил в этом скорее удовлетворение, чем желание. И, конечно, достаточно было одного имени Беатрисы, чтобы вызвать его из Рима в надежде видеть её, но он не приложил никакого старания, чтобы узнать правду.

Затем надо было думать об окончательных приготовлениях, примерять доспехи, позаботиться о тысяче необходимых вещей для путешествия, об исправлении седла и повода, а также о сотне различных мелочей, в которые должен входить рыцарь и воин. Затем последовали первые шаги к востоку через незнакомые разнообразные страны, лагеря на высотах Меца, дни скитания по старинному городу, когда-то римской крепости… В продолжение всего этого времени Жильберт едва видел королеву, хотя часто встречал короля, поглощённого религиозной церемонией в новой церкви св. Винцента, так как большой собор даже ещё не был начат в эту эпоху. Наконец, в день выступления, утром, королевская армия собралась ещё до зари у церкви, двор и более могущественные рыцари находились внутри, громадная толпа вооружённых людей, лакеи и слуги были на открытом воздухе, на площади. Но Жильберт смело прошёл среди высшей аристократии Франции и Гиени и встал на колени в стороне, полуосвещённой маленькими лампадами, висевшими под возвышенными сводами. Целый лес восковых свечей, горевших на алтаре боковых приделов, распространял мягкий свет на тёмных лицах и фигурах, покрытых кольчугами и плащами. В темноте с хоров раздавалось звонкое пение монахов и детей хора; с алтаря голос епископа читал акафист св. Кресту, и вскоре в глубоком молчании были подняты очень высоко Святые Дары и золотая чаша.

Король с королевой, стоя рядом на коленях, получили святой хлеб, а за ними придворные и рыцари в длинной процессии по очереди приближались, чтобы причаститься, в то время, как над их головами народившийся день пробивался сквозь высокие окна. Король и королева оставались на коленях, сложив руки, пока не окончилась обедня. Тогда были вынесены штандарты Франции и Гиени, знамя св. Георга и Дракона, которые Элеонора должна была вручить своим сыновьям и сыновьям своих сыновей, королям Англии из рода в род, и хор начал петь «Vexilla regis produent» (штандарты короля начали приближаться). Вся громадная и благородная толпа вышла с помпой из церкви, распевая величественный гимн, победоносно раздававшийся, в то время как среди кипарисов, на вершинах гор Азии вороны ожидали близкого угощения из христианского мяса.

Наконец, самое дурное из ужасного похода миновало, и крестоносцы расположились лагерем против Константинополя, загрязнённые от путешествия, изнурённые и полумёртвые от голода; зато теперь они могли отдохнуть… На большом открытом и холмистом месте перед стеной, соединявшей Золотой Рог с Мраморным морем, раскинулся их лагерь, и многочисленные палатки были разбросаны неровными линиями так далеко, насколько мог видеть глаз. Король, королева Элеонора и некоторые из высокопоставленных вельмож вошли в город и поместились в дворцах среди императорских садов; но остальная толпа расположилась вне стен города. Немецкая армия первая достигла Босфора, и где она проходила, там оставила длинный ряд развалин, и ужас витал над всеми живыми существами. Даже в Константинополе, где император принимал немцев, как своих гостей, они воровали, разрушали и сжигали, как бы в неприятельской стране, и когда, наконец, их убедили пройти в Азию, они оставили великий город наполовину разрушенным, – сердце императора почувствовало страшную злобу против тех, кто носил крест.

По правде он был терпелив; другой на его месте не мог бы перенести столько, и если он убедил крестоносцев под ложными предлогами покинуть столицу и выпроводил их в Азию, то он смотрел на это, как на единственное средство избавить свой народ от ограбления и насилия.

Хотя только король и двор жили в стенах города, но стража городских ворот не очень строго наблюдала, и многие из рыцарей входили со своими оруженосцами любоваться прекрасным видом и, если возможно, посмотреть самого императора. Жильберт сделал, как и другие, и дал капитану второй военной заставы серебряную монету за разрешение войти.

С первого взгляда он заметил, что иностранцы были не в безопасности, когда удалялись от главных улиц. Охрана и безопасность были объявлены каждому солдату, носящему крест, и опасение жестокого наказания было достаточно, чтобы усилить императорский эдикт повсюду, где находились стражи или солдаты для напоминания об этом. Но со стороны крестоносцев не было строгого приказания, и если грубые бургундские воины и буйные гиеньские рыцари из свиты Элеоноры допускались в большем количестве, то было бы трудно помешать им грабить все богатства, попадавшие им под руку. Греки следили за ними с порогов своих домов, а женщины бросались в верхние этажи, на маленькие низкие закрытые балконы, откуда из узких окон они могли видеть улицу. Всякий раз, когда проходила компания рыцарей, мужчины тотчас же входили в дом, а женщины скрывались. Разыскивая направо и налево признака гостеприимной таверны или ещё более живой приманки крашеных посредством лавзонии волос, нарумяненных щёк и подчернённых глаз, иностранцы видели только с обеих сторон белые дома и закрытые двери. Но когда они проходили, занавесы раздвигались, двери открывались, и любопытные взоры рассматривали крупные силуэты, покрытые доспехами, ослепительные плащи и громадные мечи французов с золотыми рукоятками в форме креста. На улицах бедняки и те, кого дела задерживали весь день вне дома, гневно жмурили брови при виде самовольно вошедших иностранцев. Хотя французы были тише, чем грубые и жестокие немцы, ограбившие город за несколько недель до того, греки никому более не доверяли и относились к иностранцам с опасением и все большим и большим недоверием.

Когда Жильберт переступил городские ворота, то увидел перед собой три большие дороги, расстилавшиеся отлогостями вдоль холма, на котором был выстроен город.

Обширный и великолепный Константинополь раскидывался у его ног в богатом беспорядке дворцов, церквей и башен. Налево спокойные воды Золотого Рога обрисовывали широкий синий путь, чтобы в отдалённом тумане соединиться с Босфором. Направо Мраморное море ослепительно белелось под утренним солнцем там, где отражение этого восхитительного зеркала можно было заметить между башнями морской стены. Воздух был наполнен светом и колоритом, запахом последних роз и осенних фруктов, и вообще все очаровательные впечатления этого зрелища наполняли волнением душу молодого человека. Перед ним вдали над уровнем города и, по-видимому, в конце центральной улицы возвышался на фоне синего неба золотой крест собора. Не колеблясь Жильберт избрал эту дорогу и следовал по ней почти около часа, прежде чем достиг двери церкви св. Софии. Молодой человек остановился и поднял голову: он слышал разговоры об этом соборе и пожелал увидеть его, равно и находившиеся в нем сокровища. Но теперь, повинуясь побуждению, которого он не мог себе объяснить, вместо того, чтобы войти, он повернулся на каблуках и удалился. Сказал ли он себе, что позже будет время посетить церковь, или мысль покинуть чудный дневной свет для мрака низких боковых приделов старинного собора была ему неприятна, но эта перемена намерений, по-видимому, была случайная. Он продолжал идти вдоль валов и внешних построек по крутому спуску с северо-западной стороны собора. Там, к его большому удивлению, он нашёл городскую жизнь по обыкновению деятельной, так как до тех пор ни один крестоносец не открыл этой дороги. Прилив дел в этот час подымался к рынкам и торговым домам, на север от которых был построен самый маленький дворец императора среди тенистых садов, спускавшихся к берегу. Жильберт был унесён течением деловых людей, которые, видя одинокого чужеземца, не стесняясь толкали его. Он был слишком умен и, может быть, слишком уважал себя, чтобы возбуждать уличную ссору, и когда кто-нибудь на него налетал с ненужной грубостью, он довольствовался тем, что выпрямлялся и пассивно сопротивлялся. Он был полон сил и был способен постоять за себя один против многих слабосильных греков. Однако эта назойливость ему показалась неприятной, и он был доволен, когда его вытолкнули в узкую улицу между высокими стенами, пересечённую низким закрытым мостом. В противоположном конце, под перевившимися ветвями он заметил голубоватый блеск моря. Он последовал по этой дороге, надеясь встретить на конце берег или прикрытое пространство, где он мог бы остаться один. Но, к его великому удивлению, обе стены были построены на маленьких насыпях, вдающихся в море, закрывая вид на море с обеих сторон. Глядя перед собой, он увидел деревья и белые дома отдалённого Кальцедона на Мраморном море, Хризополис же скрывался слева. Улица, примыкавшая к морскому берегу, была около шести футов ширины; к нему была притянута лодка, снабжённая вёслами и укреплённая цепью с кольцом, вделанным в каменную стену. В этот узкий проход дул свежий морской ветерок, а светлая вода мягко омывала мелкий песок и тихо брызгала вдоль боков лодки, наполовину севшей на мель.

Жильберт опёрся рукой на стену и посмотрел вокруг себя, вдыхая чистый морской воздух с каким-то сладострастным наслаждением, и дал волю своим думам. Путь к Константинополю был длинный и трудный, и никакая борьба с людьми не могла сравниться с долгой борьбой за существование, которую крестоносцы перенесли, прежде чем достигли его. Казалось, что самый дурной момент теперь совершенно прошёл, и наконец ударил час отдыха.

В тени этого прохладного, уединённого места, далеко от толпы, итальянец охотно помечтал бы половину дня, а житель востока сел бы с целью забыть материальные неприятности в высшей атмосфере кейфа. Но Жильберт был иначе организован, лучше закалён в более суровой и холодней северной стране, и пружины его жизни не могли так легко растянуться. Спустя несколько минут он заволновался и стал осматриваться, опустив руку, опиравшуюся на стену.

Обе стены были крепки от начала до конца узкого прохода и превышали в три раза человеческий рост. На камнях, из которых были сложены стены, виднелись следы сырости до шести или семи футов от земли. Это доказывало, что земля по ту сторону стен была гораздо выше. Деревья, видневшиеся над стенами, принадлежали к тем, которые растут в восточных садах – с одной стороны ливанские кедры, а с другой – смоковницы; лёгкий ветерок доносил до Жильберта благовонный запах молодых незрелых апельсинов.

Ему пришла в голову мысль, что этот узкий переулок разделяет императорские сады, и что стены выдавались далеко в море с целью остановить вторжение назойливых посетителей. Один конец цепи, удерживавшей лодку, был прикреплён к кольцу, продетому у носа лодки, другой удерживался на кольце, приделанном к каменной стене грубым висячим замком, употребление которого в Азии относится ко времени Александра.

Жильберт слышал чудесные рассказы о константинопольских садах и огорчился при мысли, что находится так близко от них и в то же время не может туда попасть. Он попробовал оторвать цепь от носа лодки, но не успев в этом, попытался сломать замок; однако железо было очень крепко, а замок оказался прочен. Впрочем, цепь была слишком коротка, чтобы дать возможность челноку доплыть до конца стены, если бы его спустить. Мысль взглянуть на сад сделалась неотступной, как только он открыл серьёзные затруднения и убедился, что лодка не может ему служить помощью. Он готов был рискнуть жизнью и целостью членов своего тела, лишь бы осуществить свою фантазию. Однако несколько минут размышления заставили его понять, что это предприятие представляет большую опасность, так как охрана сада была строгая. Фундамент, на котором сложена была стена, был на несколько пальцев выше уровня воды и достаточно широк, чтобы служить Жильберту опорой, если бы он мог только держаться, стоя около стены, с помощью одного из весел. Жильберт попробовал пройти с предосторожностью, ставя одну ногу за другой и упираясь веслом в противоположную стену. Он ни на минуту не задумался, что тайное вторжение в сад императора рассматривается, как преступление. В несколько минут он достиг края стены и вступил на землю по другую сторону стены.

Три маленьких террасы вместо ступенек вели от берега моря до уровня сада, наполненного толстыми тенистыми деревьями. Хотя стояли первые дни августа, но каждая терраса была покрыта цветами различного оттенка – розового, светло-жёлтого и бледно-голубого. Никогда Жильберт не видел таких красивых цветов. Когда по узким ступеням, выведенным вдоль стены, он очутился на прекрасной площадке, простиравшейся на тридцать шагов и усыпанной белым песком, на котором не позволялось лежать ни одному сухому листу, то увидел под зелёными деревьями скамью из мха, которая казалась зелено-бархатной под лучами солнца, пробивавшегося чрез листву. Вдали, между стволами деревьев виднелись блестящие белые мраморные стены. Жильберт несколько колебался, затем медленно приблизился к моховой скамье. До сих пор он не заметил в саду никаких следов живого существа, но по мере приближения он стал замечать маленькую светлую точку, которая, по-видимому, была не чем иным, как уголком полы темно-синего плаща, находящегося у подножья толстого дерева. Кто-то сидел там. Он стал приближаться с предосторожностью, почти не производя шума, пока не удостоверился, что это была дама. Она сидела на земле и была поглощена чтением книги. Он не помнил, чтобы ему приходилось за всю свою жизнь слышать о других женщинах, умевших читать, как только о двух. Одна из них была королева Элеонора, другая Беатриса – одинокий ребёнок, покинутый в уединённом отцовском замке; она научилась кое-чему от капеллана и любила пробегать некоторые рукописи в библиотеке замка.

Жильберт Вард родился столь же хорошим охотником, как и воином, и лишь только его палец сделался настолько сильным, что мог натягивать тетиву лука, он уже преследовал по лесам оленей.

Шаг за шагом, от дерева к дереву он приближался с кошачьими ухватками, испытывая от своей ловкости почти детское удовольствие. Через минуту дама пошевелилась, но для того, чтобы посмотреть в противоположную сторону. Наконец, когда он уже находился от неё в двенадцати шагах, скрытый только тонкой веточкой, она взглянула прямо на него, и свет упал на её лицо. Он знал, что эта дама его видит, и, однако, если бы дело шло о спасении его жизни, он не смел двинуться, так как это была Беатриса. Несмотря на их долгую разлуку, несмотря на перемену, происшедшую в молодой девушке, он знал, что не ошибся, так как чёрные глаза, пристально смотревшие на него, говорили ему, что его тоже узнали. Они не выражали ни страха, ни удивления, а на её лице показалась милая улыбка. Он был так счастлив видеть её, что мало думал, или даже совсем не думал об её впечатлении. Она не была красавицей в обыкновенном смысле слова, и без её подвижного выразительного лица она едва ли могла назваться хорошенькой в присутствии королевы Элеоноры и большинства из трехсот придворных дам. Её чело было скорее круглое и полное, чем классическое, а густые чёрные брови, слегка изогнутые и сближенные, придавали её лицу некоторую суровость, а самим глазам почти патетическое выражение. Маленький нос, совсем неправильной формы, и слегка приподнятые ноздри придавали её лицу своеобразный вид независимости и любопытства. Широкий рот прекрасной формы был создан скорее для печальной, несколько горькой улыбки, чем для весёлого смеха. Маленькие уши красивой формы полуприкрывались темно-каштановыми волосами, которые в детстве были почти чёрные, теперь они падали на её плечи широкими волнами, согласно введённой королевой моде.

В то время, как Жильберт смотрел на неё неподвижно, молодая девушка встала, и он увидел, что она была гораздо меньше ростом, чем он думал, но гибкого и нежного сложения. Одной рукой он поднял бы её с земли, а обеими приподнял бы на воздух. Это не была прежняя Беатриса, о которой он помнил, хотя тотчас же её узнал, это не была белее та черноглазая девушка, о которой он иногда мечтал. Теперь это было существо, полное личной жизни и живой чувствительной мысли, быть может, капризное, но очаровательное. Она привлекала к себе совершенно своеобразной прелестью, которой обладала только она.

Несколько испуганная неподвижностью и молчанием Жильберта, она назвала его по имени.

– Что с вами, Жильберт?

Он тряхнул своими широкими плечами, как будто только что проснулся, и улыбка молодой девушки отразилась на его лице.

По крайней мере, её голос не изменился, и первый звук вызвал в Жильберте любимое с детских лет воспоминание.

Он приблизился, протягивая обе руки, которые Беатриса взяла, когда он был возле неё, и удержала в своих. Слезинки показались на её глазах, весёлых, как цветы при падении росы, а её бледные и нежные щеки покрылись краской, похожей за зарю.

Лицо молодого человека было спокойно, а сердце билось не торопясь, хотя он был очень счастлив. Он привлёк её к себе, как делал часто в детстве, и она казалась ему маленькой и лёгкой. Но когда он хотел её поцеловать в щеку, как делал прежде, она быстро выпрямилась. Тогда в нем что-то содрогнулось, однако думая, что причинил ей боль, он отпустил её и странно засмеялся. Она ещё более покраснела; затем её румянец вдруг исчез, и она отвернулась.

– Как я не нашёл вас раньше? – спросил Жильберт нежно. – Были ли вы с королевой в Везелее и во все время пути?

– Да, – ответила Беатриса.

– И вы знали, что я в армии? – спросил он.

– Да, – отвечала она, – но я не могла прислать вам весточки. Королева мне не дозволяла.

Она обернулась, как бы со страхом.

– Если королева узнает, что вы здесь, то вам будет плохо, – прибавила она, отталкивая его от себя.

– Королева всегда была ко мне добра, – сказал он, не отстраняясь от неё. – Я её не боюсь.

Беатриса не хотела к нему повернуться и молчала. Он также безмолвствовал, но старался привлечь её к себе. Она оттолкнула его руку и покачала головой. Кровь подступила к его щекам, и он вспомнил, что почувствовал нечто подобное в Везелее, когда королева пожала ему руку и поцеловала его.

– Сядем здесь и поговорим, – сказала Беатриса. – Мы не виделись уже два года.

Она направилась к покрытой мхом скамье и села на неё. Он стоял с минуту в нерешительности, но не близко от неё, как бы он сделал в прежние времена.

– Да, – сказал он задумчиво, – прошло два года. Надо их забыть.

– И между нами, какими мы были, и какие мы теперь, есть нечто большее, чем время, – промолвила молодая девушка.

– Да! – произнёс Жильберт.

Он замолчал, и мысли его сосредоточились на матери; он знал, что Беатриса тоже думала о ней и о своём отце. Он не предполагал, что этот брак мог так же ужасно поразить Беатрису, как его, и что она так же много потеряла вследствие этого брака, как и он.

– Скажите мне, отчего вы покинули Англию? – спросил Жильберт молодую девушку.

– А вы… отчего вы оставили свой дом?

При этих словах она обернулась к нему, и на её лице показалась печальная улыбка.

– У меня не было более дома, – ответил он серьёзно.

– А разве у меня был? Как могла я жить с ними? – возразила она. – Нет, как могла я жить с ними, зная, что мне было известно. Я даже ненавидела их прежнюю доброту ко мне.

– Разве они обращались с вами дурно? – спросил Жильберт.
<< 1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 21 ... 38 >>
На страницу:
17 из 38

Другие электронные книги автора Френсис Мэрион Кроуфорд

Другие аудиокниги автора Френсис Мэрион Кроуфорд