Две любви

– Прошу извинения у вашего величества за то, что пришёл сюда без приглашения, – сказал он медленно. – Однако я очень рад, что это сделано, потому что нашёл ту, которую так долго держали от меня в отдалении.

– Я представляла себе вашего кумира настолько изменившимся, что вы не могли бы иметь желание его отыскать.

Беатриса с трудом поняла, что хотели выразить эти слова, но чувствовала намерение оскорбить их обоих; она читала на лице Жильберта, что он испытывал.

Зная, насколько он нравился королеве, она не была бы женщиной, если бы не чувствовала в своём сердце волнения победы в то время, как находилась возле самого прекрасного создания в свете. Она, хоть и бледная, хрупкая, с печальными глазами, была предпочтена единственным мужчиной, выбор которого говорил о его любви к ней. Все-таки минуту спустя она забылась и стала бояться за него.

– Государыня, – сказал Жильберт очень медленно и очень внятно. – Я не хотел быть неучтивым относительно вашего величества так же, как и относительно другой женщины высшего или низшего происхождения. Никто, разве только слепой, не пожелает отрицать, что из всех женщин вы самая прекрасная, и вы можете бросить в лицо другим дамам вашего двора своё превосходство. Но с тех пор, как ваше величество пожелали носить мужские доспехи и рыцарский меч, следуя верхом за крестом, рядом с норманнскими, гиеньскими и французскими рыцарями, я скажу вам, не опасаясь быть неучтивым, как мужчина сказал бы это другому мужчине, что ваши слова и действия менее благородны, чем ваша королевская кровь.

Он замолчал и спокойно смотрел ей в лицо, скрестив руки, с холодным лицом и ясными глазами.

Беатриса подалась шаг назад, с трудом переводя дыхание, так как смело встать в оппозицию против государыни, могущество которой равнялось императорскому, было не так просто. Сначала в ушах королевы зазвенела кровь, и её очаровательное лицо побагровело, затем гнев вспыхнул в её глазах с тёмным отблеском близкой мести. Но ни одно движение не взволновало её, и она осталась неподвижна, сжимая себя плащом.

Во время этого ужасного молчания оба смотрели друг другу в лицо, в то время как Беатриса продолжала смотреть на них, дрожащая и полумёртвая.

У обоих не дрогнули даже ресницы, и можно было сказать, что судьба навсегда поставила их неподвижными под сенью листьев, и только одни их волосы развевались свежим ветерком.

Элеонора знала, что ни один мужчина не смотрел ей так прямо в лицо. В продолжение нескольких минут она почувствовала безусловное доверие к себе, в котором никогда ещё не было недостатка, уверенность в своих силах, заставлявшую короля искать заступничество за преградой благочестия и молитвы, заносчивость ума и энергию, против которых святой человек из Клэрво никогда не мог найти оружия. Однако два глаза норманна были холоднее и разъяреннее её, голова его не склонялась, а лицо заледенело, как маска.

В конце концов она почувствовала, что её ресницы дрогнули, а губы затрепетали. Лицо молодого человека странно заволновалось перед её взором. Его холодное упорство оскорбило её, как будто она бесполезно ударялась в скалу; она поняла, что он был сильнее её, и что она его любила.

Борьба окончилась, её лицо смягчилось, а глаза опустились. Беатриса ничего не могла понять, так как рассчитывала, что королева прикажет Жильберту покинуть их, и что вскоре наверно её постигнет месть королевы.

Но вместо этого Элеонору, герцогиню Гиеньскую, королеву Франции, заставил покориться молодой воин без славы, состояния, маленький мальчик, с которым Беатриса столько раз играла в детстве.

Минуту спустя она снова подняла глаза, и на её лице Ьолее не было видно ни следа гнева. Просто и спокойно она приблизилась к Жильберту и положила на его локоть свою руку.

– Вы заставили меня высказать то, о чем я даже не думала.

Если бы она действительно произнесла слова прощения, то не могла бы выразить яснее живого сожаления и не произвела бы более сильного впечатления на обоих молодых людей.

Лицо Жильберта тотчас же смягчилось, а Беатриса успокоилась.

– Я умоляю простить меня, ваше величество, – сказал он. – Если я говорил грубо, то извинением служит мне то обстоятельство, что это было не ради меня самого. Мы были детьми вместе, – прибавил он, смотря на Беатрису, – мы росли вместе, и после долгой разлуки мы встретились случайно. Наши чувства остались те же. Я прошу, как милости, чтобы я мог, не прячась, снова увидеть госпожу Беатрису.

Королева медленно удалилась и остановилась на некоторое время, смотря на море. Затем она обернулась, улыбнулась милостиво Жильберту, но не сказала ни слова и вскоре покинула их, медленно направляясь ко дворцу, поникнув головой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Французская армия располагалась лагерем в Константинополе около трех недель, и греческий император употреблял все средства, чтобы избавиться от этой назойливой толпы, не оскорбляя слишком царственных гостей. Армия Конрада, по его словам, одержала большую победу в Малой Азии. Гонцы, покрытые пылью, приезжали в Хризополис и, переплыв Босфор, появлялись перед королём и королевой Франции. Они повествовали о великих и славных воинственных подвигах немцев против неверных. Пятьдесят тысяч сельджуков утонули в собственной крови; в три раза большее их число убежало с места сражения и развеялось, истощённое и раненое в восточных горах, покидая несметные добычи золота и серебра в руках христиан. Если бы французы пожелали часть крестовых побед, или надеялись иметь долю в этой великолепной добыче, то было давно пора пускаться в путь, чтобы присоединиться к немцам.

Между тем Людовик хотел оттянуть выступление, чтобы завершить месяц молитв и благодарственных молебнов за счастливо совершённый поход. Многие из его свиты охотно провели бы весело остаток времени их пребывания на очаровательных берегах Босфора и Золотого Рога, но королева устала от слишком долгого предисловия неизданной истории её армии. Она становилась нетерпеливой, перешла на сторону греческого императора и верила всей лжи, какой его снабжало воображение. Таким образом эта громадная толпа была переправлена в Азию на барках и подвигалась быстрым переходом к Никейской Долине. Крестоносцы раскинули свой лагерь близ Асканийского озера и ожидали немцев, когда курьеры принесли им известие, что немецкий император желает сделать Никею местом свидания.

Но эти курьеры были все греки, заинтересованные обмануть французов, которые много дней напрасно его ожидали, отбирая в стране все, что только могли взять, хотя она была под владычеством христиан, и никто из жителей не мог защищать своего имущества против крестоносцев.

Среди французов было много таких важных вельмож, простых рыцарей или бедных оруженосцев, которые считали смертным грехом не взять с чужеземца чего-нибудь, не заплатив ему. Он явились из любви к вере, будут сражаться за веру, ожидая единственного вознаграждения от веры. Однако, так как ничего нет определённого в логике, кроме её сравнения с реальными вещами, то в том путешествии со святой целью злые следовали за добрыми алчными массами, как шакалы и вороны проходят по пустыне по следам льва. Дороги, по которым они подвигались, земли, на которых раскидывали свой лагерь, оставались опустошёнными, как в Палестине хлебные поля в июне месяце, когда бич саранчи все пожирает с востока на запад.

После, многодневного перехода они прибыли на место стоянки, покрытые грязью, побелевшие от пыли, усталые и с больными ногами. Их лошади хромали, мулы были обременены тяжёлой ношей тех, которые умерли в дороге. С длинными бородами, нечёсаными волосами, они походили скорее на толпы варваров, снующих в равнинах Азии, чем на дворянство Франции и крестоносцев высокого рода. Когда они делали привал возле ручья, реки или озера, то поднимался спор, кому первому напиться; та же борьба происходила из-за купанья лошадей или животных, так что иногда люди и мулы были с вывихнутыми ногами и раненые, и многие были убиты; но это было неважно в такой громадной толпе. Лопаточки земли было достаточно для человека, и если можно было найти священника, чтобы благословить тело, все было хорошо, так как покойник умер по дороге в Иерусалим. Шакалы и дикие собаки следовали за армией и пожирали павший скот. Затем, когда первое смятение проходило, и жажда с голодом были удовлетворены, вынимались палатки с колами, и раздавался шум больших деревянных колотушек, ударявших по колам. Несмотря на то, что армия, проходя Европу, раскидывала палатки в различных местностях, их цвет был ещё блестящий, и вымпел развевался живыми полосами, выделяясь на небе. Вскоре, когда первая работа была окончена, и маленькие деревушки из зеленого, красного, алого и белого полотна были построены в длинные, неправильные линии, дым бивачного огня поднимался спиралью, и багаж, свёртки и мешки раскрывались, а их содержимое раскладывалось. Как будто в знак большой радости, мужчины и женщины выбирали лучшие одежды, самые богатые украшения, так что, когда они находились перед раскрытыми палатками, устроенными для часовен, по одной для каждой маленькой группы соотечественников или соседей, и затем вместе, согласно рангу, ели и пили около полудня, под обширными навесами или под ясным небом в прохладный вечер, – это было действительно прекрасное зрелище, и все сердца облегчались. Каждый из сражавшихся чувствовал, что его храбрость укрепилась при мысли, что он также играл роль в славном предприятии.

Таким образом, когда крестоносцы прибыли в Никею, надежда была велика, и у всех в глазах блестела предстоящая победа. Там впервые королева Элеонора предстала во главе своих трехсот дам в воинственном наряде; они были в блестящих кольчугах, надетых поверх шёлковых и парчовых юбок, в длинных белых мантиях с алыми крестами на плече и с лёгкими стальными шлемами, украшенными чеканным золотом и серебром, с металлическими гребнями или крылом птицы, сделанным из тонкой металлической пластинки.

Это был ясный осенний день. Пространная долина, ещё местами зелёная, где трава не была сожжена первой летней жарой, расстилалась до Асканийского озера. Там земля поднималась холмами, чтобы окончиться неожиданно обрывом в тридцать или сорок футов над водой. В некоторых местах не было совсем травы и лежал голый, сухой и пыльный песок. Все-таки, в общем, это было прекрасное место для кавалерии и пехоты. Долина поднималась к югу до отдалённых гор, около которых уже расположилась лагерем немецкая армия. Вельможи с их оруженосцами и конюхами, находившиеся среди рыцарей, их вассалы – все явились туда, чтобы насладиться зрелищем, какого никто ещё не видел. Они выстроились рядами вокруг пустого пространства, так чтобы все могли поместиться. Жильберт также пришёл со своим слугой Дунстаном в кортеже короля, так как он не обязан был никому служить. Все долго ожидали появления королевы.

Наконец она явилась, предводительствуя своим отрядом, верхом на прекрасном белом арабском жеребце, подарке греческого императора. Это было самое послушное животное, повиновавшееся голосу и руке, и такое быстрое, как самый быстрый чистокровный конь меджидской породы. Элеонора приближалась одна на десять шагов впереди других, высокая и прямо сидевшая в седле, как мужчина, с копьём в правой руке, тогда как левая слегка придерживала поводья.

С первого взгляда каждый мог узнать, что никто из её дам не походил на неё. Впрочем её дамы представляли превосходное зрелище и очень хорошо держались на лошадях, приближаясь мелкой рысью, блестящие и воодушевлённые, с чёрными, голубыми и карими глазами, с розовыми и смуглыми щеками, с улыбавшимися губами, которые, казалось, были созданы, чтобы говорить о грубых воинских делах только с целью сказать любезность мужьям или возлюбленным. Это был настоящий цветочный дождь.

Позади королевы и впереди остальных дам ехала женщина, в руках которой находился штандарт древнего дома Элеоноры, св. Георгия и дракона на белом фоне, впервые украшенный крестом. Эта женщина была Анна Аугская. Она была очень смуглая, и её чёрные волосы развевались позади неё, как тень, в то время как её чёрные глаза смотрели свысока и прямо. Она была восхитительно хороша, и, без сомнения, Элеонора выбрала её знаменосцем женского отряда вследствие её красоты. Она прекрасно знала, что ни одно из лиц не может сравняться с её собственным, и хотела помрачить соперницу, черты и талия которой были славой и честью юга.

Все продвигались в довольно хорошем порядке, эскадронами в пятьдесят человек, но не сжатыми рядами, так как они не имели той ловкости, чтобы оставаться в линии, хотя ездили верхом хорошо и смело. Перед каждым эскадроном находилась дама, произведённая, благодаря своей красоте или рангу, капитаном и носившая на своём шлеме золотой гребень. Каждый эскадрон имел свой особый цвет: алый, зелёный, фиолетовый или нежного оттенка весеннего анемона. Мантии, окрашенные в те же цвета в венецианских красильнях, были подбиты восточными шёлковыми материями нежных оттенков, привозимыми во французские порты итальянскими торговцами.

Придворные дамы королевы не могли бы носить кольчуг, мечей и копий, которые делали бы их совсем похожими на мужчин, если бы ловкие ювелиры, итальянские артисты и мавританские оружейники Испании не были с трудом и большими затратами привезены во Францию. Они сфабриковали доспехи и оружие, какого не делали до тех пор во Франции. Их кольчуги состояли из самых тонких колец, пришитых на верблюжью кожу и настолько обтянутых, что не было места ни для нагрудника, ни для куртки. Может быть, они не пропустили бы большой стрелы, но тонкая рапира легко пронзила бы их, и они представляли не более гарантию, чем суконная мантия. У многих из дам к стальной кольчуге были пришиты через правильные промежутки золотые колечки, а застёжки их плащей были из чеканного золота и серебра. Упряжь лошадей была одинакового цвета с мантиями дам, и капитаны эскадронов носили золотые шпоры.

Они опускали острия копий, проезжая верхом мимо короля, находившегося среди своих баронов, на расстоянии брошенного камня от возвышенного берега озера. Его бледное лицо не выражало ни интереса, ни удовольствия, а глаза оставались, как всегда, полны недоверия к королеве и её капризам. Когда она его приветствовала с улыбкой, выражавшей почти насмешку, то немного выступала вперёд. Затем после быстро брошенной команды поворачивала налево, проезжала до половины долины и опять направляла своих дам прямо против короля. Потом внезапно останавливалась в пяти шагах от него, осаживая свою лошадь почти до земли и сохраняя посадку, которая могла бы сделать честь мужчине, опытному в искусстве верховой езды. По правде сказать, очень мало из этих дам были способны исполнить подобный подвиг с такою лёгкостью и уверенностью. В их внезапной остановке было немало беспорядка, сопровождаемого всякого рода восклицаниями, препятствиями и криками.

Однако, несмотря на затруднения, отряду удалось остановиться. Впрочем, сто тысяч рыцарей и солдат, конных и пеших, с большим интересом рассматривали наездниц, чем оспаривали искусство верховой езды, и эффект был так красив и в то же время нов, что в воздухе раздался громкий крик энтузиазма и удовольствия. Летний румянец окрасил щеки королевы, а в её глазах заискрился триумф от продолжительных рукоплесканий, которые послужили отмщением за упорное молчание короля. Она склонила острие своего копья почти до земли и обратилась к мужу громким ясным голосом, который был услышан большинством рыцарей.

– Представляю вашему величеству этот отряд храбрых женщин-рыцарей, – сказала она, – по силе первенства за вами; по количеству вы превосходите нас; по годам вы старше нас; по опыту среди вас есть такие, которые провели всю свою жизнь среди битв. Однако мы также ловки, и те, которые состарились в сражениях, знают, что победа принадлежит храбрости и сердцу прежде, чем будет произведением руки, и в этом мои дамы-рыцари равны вам.

Мужчины, которые услышали эти слова и увидели очаровательный блеск её чудного лица, подняли правую руку и громко приветствовали её и её триста женщин-рыцарей, но король не произнёс ни слова в похвалу, и его лицо оставалось неподвижно и сумрачно. Щеки королевы снова покрылись румянцем.

– Ваше величество ведёт французскую армию, – сказала она, – армию храбрых мужчин. Наши женщины-рыцари многочисленны и также храбры. Отряды Гиени, Пуату и Гасконии и более половины всех герцогств которые говорят на нашем языке и обязаны мне повиновением, – отважны, но из всех я выбрала этих триста дам, чтобы идти в авангарде священной войны. Ваше величество и вы, дворяне, бароны, цвет французского рыцарства и человечества, примите, как от товарищей по оружию, эти цветы Франции! Да здравствует король!

Она подбросила в воздух своё копьё и ловко поймала его правой рукой, в то же время воскликнула, смеясь прямо в лицо королю, хорошо сознавая своё превосходство над ним. Когда молодые голоса позади неё повторили восклицание, громадная толпа, окаймлявшая долину, сделала то же; но одно слово было изменено, и сто тысяч воинов закричали: «Да здравствует королева!»

Когда наконец молчание водворилось, король робко взглянул направо и налево, как бы ища совета; рыцари же, окружившие его, смотрели только на прекрасных дам, а, может быть, не могли предложить ему никакого совета.

– Сударыня… – начал он наконец. Он как будто произнёс ещё другие слова, но никто не слышал, что он сказал, и, вероятно, желая показать, что ему нечего более сказать, он сделал довольно неловкий жест рукой и слегка наклонил голову.

– Да здравствует монах! – внезапно сказала Элеонора, поворачиваясь направо, чтобы вести свой отряд.

Жильберт Вард стоял верхом в передней линии зрителей, в пятидесяти шагах от короля, на берегу озера. Когда королева проезжала лёгкой рысью вдоль линии, собирая жатву восторга с лиц мужчин, её глаза встретились с глазами молодого англичанина и узнали его. На своей громадной нормандской лошади он возвышался на целую голову над мужчинами, находившимися возле него, и держался неподвижно, как статуя. Однако его взгляд выражал нечто, чего она не видала у него никогда до сих пор. Освобождённый от её прямого влияния и свободный смотреть на неё, необыкновенно красивую в её блестящих доспехах, как на очаровательный спектакль, он не думал скрывать удовольствия, испытываемого от её лицезрения.

Все восклицания великой армии и блеск тысячи глаз, следовавших за ней, не могли сделать ничего иного, как вызвать слабый румянец на её мраморном лице, и ни один мужчина из этой многочисленной толпы не мог бы найти слова, которое заставило бы забиться быстрее её сердце. Но когда она увидела Жильберта, её кровь оледенела, и её глаза внезапно потемнели. Её взор остановился на нем, когда она проезжала мимо него, и удаляясь она опустила глаза, слегка поникнув головой.

Жильберт, как и все окружавшие его, поднял руку и воскликнул приветствие.

Она не видала того, что он уже начал отыскивать другое лицо, прежде чем она проехала.

Триста дам медленно проезжали вокруг половины долины; их преследовали восторженные восклицания, как продолжительный крик птиц во время полёта.

Сначала они проехали вдоль линии слуг короля, но вскоре достигли линии рыцарей, солдат и вассалов Элеоноры.

Вдруг в воздух полетели цветы, дикие, полевые и осенние розы из садов Никеи, собранные рано утром молодыми оруженосцами и пажами. Они были связаны в букеты и заботливо укрыты от солнца, чтобы сохранить свежесть до момента, когда их придётся бросать. Лёгкие цветы разлетелись по воздуху, а листья попадали в лица женщин, в то время, когда они проезжали. Кроме того, некоторые из рыцарей, когда восторженно приветствовали восклицаниями дам, то махали над головами красными и белыми шёлковыми шарфами. Таким образом весь отряд проехал все три стороны большой долины.

Но вдруг произошла перемена, которая свалилась, как снег, на всю эту многочисленную толпу мужчин и женщин. Раздался долгий, грубый, неприятный для слуха крик, как рычание диких зверей, в то время, когда огонь пожирает позади них траву пустыни.