Когда он проснется

Когда он проснется
Фридрих Евсеевич Незнанский

Господин адвокат #6
Большая политика - самая грязная игра в мире. Но иногда эта игра становится еще и кровавой. И тогда похищают, шантажируют, подставляют, лгут. И тогда последним аргументом становится пуля киллера. И тогда новое дело «господина адвоката» превращается в безумную круговерть событий, в пугающий, неистовый водоворот засад и погонь, в цепь странных совпадений, в череду исчезновений и находок. Тогда цена истины - высока, а отступить уже поздно...

Фридрих Незнанский

Когда он проснется…

Иногда жизнь преподносит такие неожиданные сюрпризы, что начинаешь сомневаться — читаешь ли ты детективный роман или, к примеру, находишься в кинотеатре…

    Норман Фишер, американский публицист

1

— Нет, нет, Левчик, ты не врубаешься, униатство — это как раз самая клевая вера.

Крупный бритоголовый парень с льняным чубом, в расстегнутой кожаной куртке из белой пушистой овчины, сидя вполоборота к водителю, оживленно и убедительно жестикулируя, пытался донести до своего собеседника весь сокровенный смысл идеи единой христианской церкви. Это у него получалось не ахти как, но недостаток своего красноречия чубастый парень компенсировал искренней и непоколебимой уверенностью в своей правоте. Парень говорил с сильным малороссийским акцентом.

— Это самая подходящая вера для нас. Должна же быть у Украины своя церковь? Ну ты понимаешь, католицизм для поляков, православие для москалей, в Германии, скажем, протестантизм… А для Украины необходимо иметь свою веру, чтобы государственная идея была, понимаешь? Идея объединения всех украинцев против москалей и ляхов. И всех остальных. А это как раз униатство.

Старенькая темно-вишневая, давно не мытая «девятка» проехала мимо станции метро «Университет» и, свернув с проспекта Вернадского на тихую улицу, ведущую к МГУ, притормозила метрах в ста от автобусной остановки. За деревьями, обильно припорошенными пушистым снегом, за высокой решетчатой оградой, желтели немногочисленные университетские корпуса. От них до остановки вела через газоны расчищенная от снега узкая тропинка. Рядом, с другой стороны улицы, возвышалась темно-серая громада Московского университета.

Остановка была пуста. Вскоре появился мужчина в короткой дубленке с портфелем, успел на ходу заскочить в подошедший автобус и уехал. Вишневая «девятка» с тонированными стеклами стояла у обочины, не заглушая двигателя. Прохожие не обращали на машину никакого внимания.

— Униаты — это ж секта? — неуверенно предположил водитель «Жигулей», которого чубастый собеседник называл Левчиком.

Он был немного старше парня в овчинной куртке и, судя по чистому выговору, являлся москвичом, но прислушивался к словам своего напарника с явным интересом и уважением. Однако в его глазах было еще одно — тревога.

— Идея унии — снова объединить православных и католиков, сечешь? Чтобы была единая христианская религия. При Екатерине униатство запретили, потому что москали боялись, что у нас будет своя церковь, — уверенно доказывал белочубый, время от времени делая небольшие паузы, чтобы подыскать русский аналог украинскому слову, — а теперешние красные попы вообще его боятся, как черт ладана. А униатство пришло к нам из Византии, из Константинополя. Когда патриарх Константинопольский призвал всех христиан, католиков и православных снова объединиться в одну церковь, москали первыми откололись и создали свою патриархию. А теперь, когда мы хотим создать свою церковь, московские попы анафемой грозятся. А что нам их анафема? Тьфу — и растереть.

Водитель «девятки» разбирался в истории еще меньше своего «идейного» собеседника, а подозрительная каша из исторических фактов окончательно поставила его в тупик.

— Ты хочешь сказать, что униатство должно быть государственной религией? А если это случится, то что? — спросил он. — Ты думаешь, лучше будет?

— А чего ж?! Конечно, лучше! — уверенно ответил бритоголовый. — По крайней мере на поклон к московским попам ездить не придется. И Рождество будем праздновать цивильно, не седьмого января, а двадцать пятого декабря, как все нормальные люди. Как Европа.

— А Пасху? — заинтересовался Лева.

— Пасху тоже.

— Что «тоже»? Когда будем отмечать, по католическому календарю или по христианскому?

— Не «по христианскому» говорить надо, а «по православному». Эх ты, москаль недобитый! — ухмыльнулся сторонник униатства. — Пасху тоже вместе со всей Европой праздновать будем. Такие времена настанут, Левчик…

— По католическому, значит? — насупился Лева.

— А тебя жаба душит? — заржал его собеседник.

— Нет, просто… Почему именно все надо делать по католическому?

— А чтоб назло твоим москальским попам.

— Так что, выходит, униатство — это просто католичество, только на украинской мове?

— Дубина ты стоеросовая, — обиделся бритоголовый. — Объясняй тебе, объясняй, а все не доходит.

Разговор сам собой затух. Сидящие в машине то и дело поглядывали на часы. Они явно кого-то ожидали. И водитель, и его собеседник в куртке из овчины не сводили глаз с тропинки, ведшей к одному из университетских корпусов.

— Ну де ж вона? — нетерпеливо теребя пуговицу, приговаривал «малоросс».

Тот, кого они ждали, должен был появиться с минуты на минуту. Он или, вернее, она ходила по этой тропинке каждый день. Но сегодня она почему-то задерживалась.

Стоял морозный солнечный день. Ночью и утром в Москве шел снег, и белоснежные сугробы по обе стороны узкой расчищенной тропинки искрились, слепя глаза. Весело чирикали снегири, перепрыгивая с ветки на ветку, отчего отдельные снежинки, а то и небольшие комки снега падали вниз. Чистый морозный воздух был особенно прозрачен.

— А почему православие не может быть на Украине государственной религией? — нарушил молчание водитель.

— Потому что православие — русская вера, — наставительно ответил бритоголовый парень, — все, кто ходят в церковь, — русские. Кто в костел — католики. Нужно же, чтобы и украинцу было куда пойти? Справедливость должна быть?

— Не ведь есть отдельная Украинская православная церковь? — несмело возразил Левчик.

— А автокефальная православная церковь вроде секты, — строго отвечал чубастый, — русский патриарх на нашего анафему наложил, как на Мазепу.

— Поэтому Кучма своего отца в русском православном храме отпевал, а не в автокефальном? — спросил Лева, внимательно что-то про себя обдумывая.

Парень в овчинной куртке несколько раз смигнул. От напряженного всматривания у него заслезились глаза.

— От бис, — выдохнул он. — Солнце слепит.

Достал из кармана куртки солнечные очки и надел.

— Вот я потому и говорю, что лучше было бы государственной религией сделать униатство. Все сразу ясно станет. Кидал бы ты, Лева, свою Москву да перебирался обратно к нам у Львив. Там сейчас весело. Хлопци таки гарные дела робять, закачаешься. А то ты тут совсем обмоскалился, гляжу. Зараз, як у мови размувляти, забув. Так, чи ни?

Водитель вздохнул, немного сдвинул на затылок аудионаушники, подключенные к обычной автомагнитоле. Из-за них он плохо слышал своего напарника.

— Мороз сегодня, — задумчиво произнес он. — Слишком холодно, чтобы стоять. Все пешком до метро топают. Может, она по другой дороге пошла?..

— Не, она точно придет… Следили же. Наблюдали. Кожний день ходить, значит, и зараз пойдеть.

Они снова помолчали.

— Богдан, а у униатов свои святые есть? — спросил Лева.

По всему было видно, что эта идея глубоко его поразила и теперь, несмотря на напряженность момента, никак не шла из головы.

— Есть, — не очень уверенно ответил парень в овчинной куртке и резко поменял тему разговора: — Да, Львив теперь бы ты не узнал. Гарно там. Москали у нас по улицам шастать теперь так запросто, как раньше, не рискуют. Заходим мы раз с хлопцами в «Бульбяную» на проспекте Джохара Дудаева, слышу, в углу за столиком кто-то нагло так по-москальски чешет языком. Подхожу к ним, говорю: «Хлопци! На родиме нашего проводыря Семена Бандеры брехать по-москальску дюже не раю». А там трое таких лохов, знаешь, сразу замитусились, один на мове ко мне: «Дзецюки, ми сами вкраинци, то наш сябор з Литвы не говориць на украиньской мове». Видал бы ты, как они хвосты прищучили.

Слушая напарника, Лева мечтательно улыбнулся.