Москва-сити

Москва-сити
Фридрих Евсеевич Незнанский

Марш Турецкого
Зимнее утро 2000 года… Утро, когда на тихой московской улице было совершено покушение на одного из крупнейших чиновников нашей страны… Дело рук кого-то, кому невыгодна профессиональная деятельность потерпевшего? Попытка «убрать» человека, от которого зависели судьбы слишком многих крупных компаний? Возможно. По крайней мере, таковы «официальные версии» расследования. Но может, это — женская месть красавицы авантюристки, выросшей в мафиозном клане?.. Александр Турецкий начинает собственное расследование дела — и очень скоро понимает, что самые очевидные факты здесь — далеко не столь очевидны, сколь кажутся, а самые неопровержимые улики — далеко не так неопровержимы, как выглядят!..

Фридрих Незнанский

Москва-сити

Пролог

В тусклое пространство декабрьского утра, зажатого между домами и домишками старого московского переулка, выкатилась большая представительская машина и плавно притормозила, послушная воле водителя, вынужденного пропустить замешкавшегося на перекрестке пешехода. Это была иномарка, и если бы не ее плотно тонированные стекла, то можно было бы увидеть, что люди в машине сидят непривычно — пассажир слева, водитель справа — и что водитель уже нервничает, поскольку пешеход почему-то не торопится освобождать проезжую часть, и без того суженную из-за снежных насыпей, образовавшихся, как обычно в это время, по краям мостовой.

— Не дергайтесь, не дергайтесь, Иван Иванович, — сказал водителю пассажир с едва приметным кавказским акцентом. — Успеваем десять раз…

Водитель согласно, хотя и угрюмо, кивнул: ладно, мол, не буду, Георгий Андреевич. И вдруг время словно остановилось, и оба они, и водитель и пассажир, увидели прямо перед глазами ровную строчку аккуратных небольших дырочек, а потом услышали несильное щелканье по стеклу, от которого и образовывались эти дырочки, и похожий на звук ножной швейной машинки перестук непрерывной автоматной очереди…

В следующий момент пассажир почувствовал сильный удар в руку, которая тут же загорелась нестерпимой болью, удар этот словно сразу превратил его в другого человека, иначе как объяснить, что Георгий Андреевич своими расширившимися от боли глазами увидел одновременно и бьющийся в руках замешкавшегося прохожего автомат с деревянным прикладом, и валящегося на рулевое колесо окровавленного Ивана Ивановича.

«Убили! — сквозь мгновенно охватившее все его существо оцепенение подумал пассажир. — Он по нас стреляет… Из автомата стреляет!..»

И еще он с удивлением подумал, что не испытывает настоящего страха, до того все это было похоже не то на сон, не то на видеофильм: мирное, сонное утро, он едет на работу, на обычное по средам заседание московского правительства, и вдруг все это — остановившееся время, хладнокровно уверенный в собственной безнаказанности убийца, не перестающий стучать автомат и перекошенное от смертного ужаса лицо водителя. И абсолютно никакого значения не имело то обстоятельство, что Иван Иванович еще и телохранитель, что у него самого в плечевой кобуре торчит большой скорострельный «глок», которому он еще десять минут назад радовался, как мальчишка…

Каким-то мгновенным проблеском памяти Георгий Андреевич вспомнил, как читал однажды про инкассатора, который сумел увернуться от пущенной в него пули, потому что вот таким же, как у него сейчас, остановившимся зрением сумел эту самую пулю… увидеть. Тогда, читая, Георгий Андреевич воспринимал ту историю как сказку. Сейчас, будто и впрямь увидев, как летят веером в их сторону пули, он почему-то даже не думал уклоняться от них — в глубине души его не покидала надежда на то, что он все еще спит и видит какой-то сон, какой-то ночной кошмар. Слишком уж много неправильного, неправдоподобного было во всем происходящем. Во-первых, время было самое начало десятого, — ну кто, скажите на милость, устраивает покушения в такую рань?! Во-вторых, место. Место глупее нельзя было придумать. Георгия Андреевича встретили у непростого дома — этот современной постройки четырехэтажный особняк, стоящий в некоторой глубине, обнесенный высокой, в человеческий рост, оградой, обсаженный криптомериями и голубыми елями, был знаменит тем, что некогда в нем проживали члены политбюро правящей партии — двоим из них даже были повешены мемориальные доски. С другой же стороны переулка, почти напротив барского дома, была хитрая контора, именуемая «Квант», на высоком каменном крыльце которой всегда торчал вооруженный охранник. Георгий Андреевич даже увидел сейчас, как охранник, готовый прийти на помощь, уже тянется к своей кобуре.

Этот, который напал на него, был либо какой-нибудь обкурившийся или нанюхавшийся, либо нездешний, неместный: местный здесь, в узком старинном переулке, в самом центре города, никогда в жизни стрелять не стал бы. Если он, конечно, не самоубийца, не камикадзе. Местный либо заложил бы бомбу в урну (так было, когда покушались на вице-мэра), либо прибегнул бы к снайперской винтовке — бил бы откуда-нибудь исподтишка, но зато наверняка (так было недавно с министром образования города)… Словом, Георгию Андреевичу трудно было вот так, сразу, поверить в то, что все происходит взаправду, пока он не увидел еще раз, как заливается кровью даже и не попытавшийся вытащить свой пистолет водитель, как стекленеют его ставшие подозрительно неподвижными глаза, пока не почувствовал, как больно и горячо ударило еще и еще раз его самого — сначала в бок, а потом разрывающей внутренности болью обожгло живот, да так нестерпимо, что он, теряя от этой боли сознание, начал сползать вниз, на резиновый коврик машины.

Однако с этой болью время окончательно вернулось к своему нормальному течению, а вместе с тем вернулись и пропавшие было звуки: Георгий Андреевич услышал чей-то забористый мат и не столько увидел, сколько понял, что киллер почему-то с досадой бросает на тротуар, себе под ноги, переставший стрекотать автомат, и хорошо разглядел снизу, из своего укрытия, как он, крича что-то непонятное, показывает рукой куда-то в сторону «Кванта». Потом он услышал, как кто-то приказал громко и властно: «Добей гада!» — а в следующий момент с правой стороны, где сидел водитель, раздался звук удара, с треском вылетело, не рассыпавшись, надежное японское стекло, и кто-то, сунув в салон руку с пистолетом, выстрелил в уже мертвеющий затылок Ивана Ивановича. Георгий Андреевич в ужасе совсем вжался в грязноватый коврик и замер, закрыв голову руками; неизвестно, чего он сейчас боялся больше: своей пули или того, что его прямо сейчас начнет рвать от приторного запаха свежей крови…

Он не знал, сколько просидел так. Сначала затих хруст шагов убийц, разбегающихся по переулку в разные стороны. Потом засигналила, загудела какая-то машина, которой, видимо, его «ниссан» перегородил дорогу. И только тут он, осторожно открыв дверцу, выпал на мокрый, похожий на какую-то тюремную кашу неприятный, смешанный с солью столичный снег.

Совещание у Калинченко

В качестве начальника следственной части Калинченко появился в следственном управлении Мосгорпрокуратуры вскоре после того, как с недавней сменой руководства московской милиции начались штатные замены на всех мало-мальски заметных в правоохранительных структурах города должностях. И замены эти, на взгляд следователя Якимцева, были совсем не на пользу делу, потому что уходили настоящие профессионалы, а приходили зачастую люди, кому-то там, наверху, нужные, свои. Именно так, похоже, обстояло дело и с Юрием Степановичем Калинченко. Ему покровительствовал один из новых замов генпрокурора, с которым они еще недавно служили в губернском волжском городе, вместе ездили на охоту и на рыбалку, вместе парились в баньках со спецобслуживанием, дружили семьями и имели общие от жен тайны и так далее со всеми вытекающими и втекающими… Придя к ним в Мосгорпрокуратуру, Юрий Степанович первым делом стал выяснять, кто у них кого «крышует». «А что это значит?» — простодушно спросил у него один из следователей. Нет, слово-то это он прекрасно знал, только не очень понимал, как можно «крышевать» кого-то в следственном управлении Мосгорпрокуратуры. «Ты целку-то из себя не строй! — со смешком осадил его Калинченко. — Прекрасно понимаешь, о чем я. Не будешь же ты мне лапшу на уши вешать, что все вы тут, в вашей сраной Москве, на одно жалованье живете! Смеху подобно: сидеть на уголовке — и с урками общий язык не найти! Да я ни в жизнь не поверю!» У бедняги следователя, имеющего за плечами двадцать лет беспорочной службы и не одну благодарность от генерального прокурора, аж с сердцем плохо стало: «В-вы… вы… Как вы смеете! И вообще, что вы мне тычете! Мы с вами коров вместе не пасли!» В итоге не помогли и двадцать лет беспорочной службы — пришлось непонятливому следователю через неделю подавать по собственному…

Калинченко был прост и прямолинеен и ничуть не скрывал своего истинного отношения к делу: без правильных слов руководителю, конечно, нельзя, но правильные слова — это одно, а что ты думаешь на самом деле — это совсем другое… Короче, за считанные недели состав следственного управления обновился чуть ли не наполовину…

Евгений Павлович Якимцев, следователь по особо важным делам, возглавивший следственно-оперативную группу по расследованию дела по факту покушения на вице-премьера правительства города Москвы Георгия Андреевича Топуридзе, шел на это совещание неохотно. Сейчас надо было действовать по горячим следам, а не штаны для галочки протирать. Но приказ начальства есть приказ начальства. Он даже схему места происшествия подготовил к своему докладу — для наглядности.

— Я собрал вас для того, как вы понимаете, — начал Калинченко, — чтобы обсудить первые итоги работы вашей бригады и наметить главные направления. Раненый — человек в городе немаленький, лицо, приближенное к мэру. Кстати, мэр уже звонил, поставил меня в известность: он, видите ли, берет дело на свой особый контроль… Ну это нам, как говорится, по барабану, мы мэру не подчиняемся, а вот то, что расследованием интересуется сам генеральный прокурор, — это должно нас всех, как говорится, мобилизовать…

Включенная в группу Якимцева оперуполномоченный от МУРа старший лейтенант Лена Елагина невольно передернулась от этого холуйства, вообще от всей этой тирады: там одного человека подстрелили, второй убит, и не где-нибудь, а в самом центре столицы, среди бела дня, преступники разгуливают как ни в чем не бывало, а этот буровит о чем угодно, только не о деле! Она уже напряглась — как всегда, когда ей приходилось идти на какой-нибудь отчаянный шаг, но вдруг обнаружила, что кто-то успокаивающе похлопывает ее по руке: не надо, мол, не дергайся, девочка. Она недоуменно подняла глаза — оказалось, веселый старший оперуполномоченный капитан Сидорчук, тоже их, муровский, тоже прикомандированный по распоряжению генерала Грязнова к группе Якимцева. Лена и раньше не раз ловила на себе его заинтересованный и участливый взгляд, а потому сейчас покраснела, руку сердито убрала. Вообще-то спасибо за заботу, но все равно… Все равно она молчать не будет! Это они все тут притерпелись, а она не такая и никогда такой, как они, не будет! Не сейчас, так позже, но все равно, если потребуется, скажет этому бурбону все, что о нем думает.

— Я попросил бы Евгения Павловича еще раз для нас для всех обрисовать картину происшедшего и доложить основные соображения по ходу расследования этого м-м… дерзкого преступления. Пожалуйста, Евгений Павлович! — разрешил Калинченко и добавил, не удержавшись от легкой издевки: — Желательно о том, что не попало в репортажи телевизионщиков…

Якимцев встал, подошел к своей схеме и начал, сделав вид, что не заметил подковырки начальника следственной части:

— Ну что ж, постараюсь… Хотя начну как раз с похвалы телевизионщикам. Приходится констатировать, что, несмотря на все препятствия, которые мы им чинили, телевизионщики очень верно донесли сам дух криминального происшествия, о котором идет речь… Совершено преступление, я бы сказал, необычное по своей дерзости даже для нашего времени, когда, кажется, никого уже ничем нельзя удивить. Вот как выглядит картина в результате проделанной нами работы. Машина Топуридзе была обстреляна вот здесь, в старом центре города, в Клеонтьевском переулке, возле дома, некогда принадлежавшего управлению делами ЦК КПСС. Дом обнесен оградой, которая раньше охранялась по всему периметру…

— Да уж, тут, в Москве, куда ни плюнь — обязательно в начальство попадешь, — хмыкнул Калинченко. — Так что там с охраной?

— Теперь охранник, к сожалению, как правило, находится внутри дома, выполняет роль консьержа…

— Так, с этим понятно, — снова прервал его Калинченко, — пожалуйста, давайте о сути.

— Я, кажется, от сути пока еще не отклонялся, — огрызнулся Якимцев. — Судя по всему, преступникам был хорошо известен тот факт, что Топуридзе примерно в одно и то же время спешит на совещание в здание правительства Москвы, которое находится примерно в полукилометре. К моменту нашего приезда на месте происшествия поработала дежурная оперативная группа ГУВД, в которой были оперативники из управления внутренних дел Центрального округа Москвы. Как и положено, первой на место убийства выезжает оперативно-следственная группа ГУВД, куда входят дежурный следователь из системы Мосгорпрокуратуры, оперы МУРа, судмедэксперт, криминалист, проводник служебной собаки. По информации оперативников, машина Топуридзе, «ниссан-максима», была обстреляна сразу же, едва выехала вот сюда, на перекресток, и начала разворот в сторону Тверской, где, как известно, и находится здание правительства, бывший Моссовет. Свидетели, которых удалось разыскать, показывают, что нападавший открыто вышел на проезжую часть, в руках у него был автомат Калашникова, предположительно АКМ калибра 7,62 с подствольным гранатометом. Стрельба велась длинными очередями. Вскоре от припаркованной напротив дома 13, на противоположной стороне переулка, автомашины ВАЗ-2106, синего цвета, подошел второй член преступной группы, предположительно «чистильщик», сделавший контрольный выстрел в голову водителю. В результате чего водитель, гражданин Федянин, получивший ранее многочисленные ранения, скончался на месте, а сам Топуридзе в крайне тяжелом состоянии доставлен в больницу Склифосовского. Он ранен в руку, в бедро и особенно тяжело — в полость живота: у него задеты селезенка и кишечник. Несмотря на это, он, уже после того как нападавшие скрылись с места преступления, нашел в себе силы добраться до находящегося здесь же продуктового магазина, попросил продавщиц вызвать по телефону «скорую» и милицию и успел сообщить прибывшим милиционерам приметы нападавших: один, непосредственный исполнитель, роста примерно сто семьдесят три — сто семьдесят пять, второй — выше, метр восемьдесят два — восемьдесят пять. Судя по координированности движений, оба спортивны или специально подготовлены, одеты во все черное, с оружием обращаются профессионально, все движения доведены до автоматизма — так потерпевшему, во всяком случае, показалось…

— Ишь какой наблюдательный оказался потерпевший, — иронично заметил Калинченко. — А он случайно не запомнил их лиц?

— Лиц не запомнил. Точнее, не видел. По показанием свидетелей, у второго киллера, у «чистильщика», лицо было частично закрыто — одни видели закрывающий нижнюю часть лица шарф, другие что-то вроде полумаски… Далее… Ребята «с земли», из уголовного розыска, обратили внимание на то, что под брошенной преступниками «шестеркой» нет снега, хотя ночью, как все знают, прошел сильный снегопад. То есть машина была припаркована в том месте как минимум за восемь часов до событий. Государственные номерные знаки на машине отсутствуют, владелец устанавливается. Не исключено также, что обнаружатся свидетели, которые видели людей, приехавших в этой машине. Возлагаем мы также надежды на камеры слежения соседних посольств — их в Клеонтьевском переулке целых три, — а также на камеру слежения на входе закрытой организации «Квант», находящейся в доме 14 по тому же переулку.

— Ладно, — равнодушно сказал Калинченко. — С этим все более-менее ясно. Надеюсь, видеоматериалы вы не упустите. Но вы что-то очень уж легко перескочили от Топуридзе на другие вещи. В этой связи у меня к вам два вопроса. Что, Топуридзе действительно серьезно ранен? Это не похоже на инсценировку, на имитацию ранения? Ведь вы сами говорите, что стрельба велась в упор, из автомата 7,62… Тут, знаете, уцелеть шансов никаких…

— Хороша инсценировка! — Якимцев аж крякнул. — В человеке три пули! Он сразу же, как только был доставлен в Склиф, попал на хирургический стол. Четыре часа его штопали и шили, четыре часа! Да еще два переливали кровь. Да еще возможность перитонита, да еще неизвестно, что будет с его селезенкой… Так что наше счастье, что он успел хоть что-то сообщить, потому что теперь абсолютно неизвестно, когда он сможет давать свидетельские показания, да и сможет ли вообще… Еще раз скажу: наше счастье, что сотрудники местного управления успели хоть о чем-то его расспросить, что у него хватило мужества отвечать на их вопросы…

— Ну уж и мужества… — хмыкнул Калинченко. — Ну ладно… Второй вопрос у меня такой. Если это профессиональные киллеры, если они так дерзки и хладнокровны, почему они все-таки оставили Топуридзе в живых? Почему не сделали, как водится, контрольный выстрел? Что-то тут у вас не сходится…

— Это не у меня не сходится, — мрачно парировал Якимцев, — это у них. Не знаю, спугнул их кто-то, что ли… Сам бы хотел знать…

— А ну-ка, раз вы так успели во всем разобраться, нарисуйте-ка мне картину их отхода. Куда они уходили, на чем скрылись… Если я правильно вас понял, машину они оставили на месте. Значит, была еще одна машина? А что с оружием? Оставили, взяли с собой?

До чего же человек может быть не похож на борца с преступностью и вообще на опытного следователя! Рыхлый, налитый какой-то нездоровой полнотой, Калинченко к тому же весь лоснился, словно заношенные штаны — так бывает с людьми сильно пьющими. Он был Якимцеву антипатичен, в чем Евгений Павлович старался не признаваться даже самому себе. Однако, несмотря на эту антипатию, которая с каждой минутой завладевала им все сильнее, Якимцев не мог не отметить, что вопросы Калинченко задает вполне толковые и в профессиональной хватке ему не откажешь. А шеф, будто для того только, чтобы подтвердить это, задал свой следующий вопрос:

— Какие у вас мысли о мотивах преступления? Есть уже какие-нибудь версии?

Версий у Якимцева было множество, но ни одна не была подтверждена доказательствами.

— Рабочих версий пока нет, — мрачно сказал он. — Только некоторые предположения о том, что преступление, скорее всего, каким-то образом связано с профессиональной деятельностью потерпевшего. С его работой в московском правительстве…

Калинченко подошел к окну, стоя спиной к Якимцеву, побарабанил пальцами по стеклу.

— Ну что ж… В общем-то, наверно, здесь и следует искать… Иногда нам, следователям, не грех представить себя на месте преступника. Я, между прочим, когда сейчас это делаю, хорошо понимаю того, кто стрелял. Они там все так зажрались, приближенные к мэру чиновники, что я не вижу ничего удивительного, когда это вызывает чье-то озлобление… Но, увы, дорогой Евгений Павлович, как бы то ни было, а наше дело их обслуживать, этих самых чиновников. Пока, к сожалению, мы у них на подхвате, а не они у нас… Это, знаешь, папаша мой покойный любил говаривать, когда недоволен был мной: «Эх, Юрка, не быть тебе черпарем, вечно будешь на подхвате!» — И обернулся, чтобы узнать, как Якимцев оценил юмор его покойного папаши. Увидев на лице подчиненного напряженное недоумение, снисходительно пояснил: — Смысл тут такой. Раньше канализации-то не было, и золотари, ну то есть говночисты, ездили по дворам со специальной гм… техникой. Один зачерпывал из выгребной ямы, а второй подхватывал, выливал в специальную бочку на колесах. Оба в дерьме, но тот, который на подхвате, естественно, сильнее, а потому и рангом ниже…

Якимцеву был неприятен и этот весьма своеобразный юмор, и даже сам покойный папаша шефа, но никакой брезгливости он, упаси боже, даже и не подумал выказывать…

— По моему рабоче-крестьянскому разумению, — продолжал между тем Калинченко, все дело тут в бабках, в деньгах то есть, а иначе с чего бы его стреляли, этого Топуридзе… Либо он делиться с кем-то не захотел, либо кого-то от кормушки оттер. И вот, знаешь, чем больше я думаю, тем сильнее склоняюсь к мысли, что это сделали не урки, не бандюки какие-нибудь… Ты вот вникни: за что урки убивают? Убивают за деньги, убивают за предательство, за стукачество, верно? А чиновника? Чиновника урке зачем убивать, если его проще купить или запугать, верно? Чиновник — он на то и существует, чтобы его доить. — Посмотрел пристально на Якимцева, непонятно хмыкнул. — И вот чем больше я думаю, тем сильнее склоняюсь к мысли, что это какие-то свои разборки. Ну, например, чего-то не поделил Топуридзе с мэром, а? — Он снова испытующе посмотрел на Якимцева.

— Да ну, Юрий Степанович, — протянул Якимцев. — Это вы, пожалуй, слишком. — Резче выражать свое сомнение в присутствии других членов группы он постеснялся: как-никак Калинченко все-таки его руководитель.

— Ну и что? Я, может, тоже думаю, что слишком, — усмехнулся Калинченко. — Но считай, что это рабочая гипотеза, пока другого ничего не предложено. И напрасно, между прочим, ты эту гипотезу так сразу, с порога, отметаешь. Ты вспомни-ка ревизию Кольцевой дороги и скандал из-за Горбушки. Ну вспомнил? И почему нельзя предположить, что этот Топуридзе, к примеру, заложил своего пахана, мэра то есть? Или что они там не поделили какие-то барыши?..

— Не понял, — буркнул Якимцев, у которого в душе все сопротивлялось одному предположению, что и мэр — вор, и окружающие его люди — тоже. И при этом он был удивлен стройностью этих самых неприемлемых для него предположений Калинченко… А ведь кто-то и поверит этой «гипотезе» за одну только ее стройность… — Не понял, при чем тут Горбушка-то?

Если к МКАД, где специальная комиссия совсем недавно проверяла и количество уложенного песка, и количество гравия, и ширину асфальтового покрытия, Топуридзе еще мог иметь отношение, то к скандалу с «электронным» рынком, именуемым Горбушкой, он вряд ли был причастен хоть каким-нибудь боком вообще.

— При чем Горбушка, спрашиваешь? А помнишь, стоило мэру уехать на несколько дней, как тут же один из его замов… дай бог памяти… Рождественский, тут же заявил, что Горбушку никто не закроет и закрывать не собирается. Только торгаши воспряли духом, а тут и мэр вернулся. Как даст кулаком по столу: «Горбушки в прежнем виде и на прежнем месте больше не будет!» А о чем это, как ты думаешь, говорит?

Якимцев пожал плечами, так и не поняв, при чем тут Топуридзе.