Пробить камень

Плотников в ответ только засмеялся.

– Что, ни одного?!

– Вот именно.

– А зачем же тогда кастинг?

– Когда найдете его, обязательно спросите. А когда он ответит, дайте знать, что именно. Мне и самому чрезвычайно интересно.

Турецкий пожал режиссеру руку и вышел в коридор. Хлопнул себя по лбу и вернулся.

– Что-нибудь еще? – удивился Плотников, глядя на неловко застывшего в дверях следователя: из солидного чиновника тот вдруг превратился в… В кого же?

– Жена меня убьет, – сознался Александр Борисович. – Автограф, если можно…

– С удовольствием, – серьезно сказал Плотников, задумался на мгновение, снял с полки ди-ви-ди с фильмом «Камнепад» и подписал.

От Плотникова Турецкий отправился прямиком на кафедру киноведения. Там было заперто. Рядом, правда, помещался деканат сценарно-киноведчес-кого факультета. Дородная секретарша Зоя Федоровна сообщила, что по интересующему Турецкого вопросу нет нужды теребить заслуженных деятелей культуры. Есть студенты, которых вполне можно напрячь.

– А они это самое… – засомневался Турецкий, – в смысле, копенгаген?

– Еще как, – уверенно ответила секретарша. – Рекомендую – вот!

Она кивнула в сторону. Тут только Турецкий заметил двух студиозусов, сидевших прямо на полу у огромного шкафа с журналами и о чем-то тихо споривших.

– Демократично у вас, – пробормотал Александр Борисович.

– Да уж, – сказала она со странной смесью гордости и осуждения.

Худенький и совсем юный мальчик был киноведом, а толстяк лет двадцати пяти – из режиссерской мастерской Плотникова, его звали Вениамин. Он метнул на секретаршу тяжелый взгляд, но покорился. Впрочем, узнав суть вопроса, Вениамин просиял.

– Нет ничего проще, – сказал он. – Конечно,

Мэдисон – русский по происхождению. Но в России прежде никогда не был. А вот предки его отсюда. Он же Медовников!

– Это я уже знаю, – прервал Турецкий. – Откуда именно его предки, можете подсказать?

– С Дальнего Востока, – сказал толстяк. – Не то из Хабаровска, не то из Уссурийска.

– Ниоткуда, – вмешался вдруг второй студент, Костя. – Его отец был американец.

– Костя, не пори чушь, – возразил Вениамин. – Он русский.

– Сам не пори.

– Скажешь, он не Медовников?

– Медовников. Но только это фамилия отчима, а не отца.

– Чего?!

– Что слышал, Веня. Может, снова поспорим? – ехидно предложил Костя и протянул руку.

Видимо, у этого вопроса была какая-то подоплека, потому что толстяк, несмотря на всю свою уверенность и запальчивость, заключать пари не спешил и смотрел на приятеля с подозрением. Про Турецкого спорщики забыли напрочь.

Александр Борисович вздохнул и достал корочку Генеральной прокуратуры.

– Ну вот что, господа студенты, запишите мне свои телефоны и давайте побеседуем в удобное для всех время.

– Зачем это? – слегка побледнел толстяк Веня. Секретарша злорадно хихикнула.

– А поговорим за искусство, молодые люди.

– Так чего тянуть? – сказал Костя. – Давайте прямо сейчас.

– Сейчас мне нужно найти Буцаева. Кстати, не знаете, где он может быть?

– В столовой, – сказал Веня.

– В спортзале, – возразил Костя. Видимо, они спорили по любому поводу.

– А где спортзал и столовая?

– На первом этаже, – ответили они синхронно. – А мы… можем быть свободны?

– Вечером заеду к вам в общежитие, – грозно посулил Турецкий.

БУЦАЕВ

Каскадер Буцаев был приземистым, коренастым парнем в довольно убогой одежде. Впрочем, возможно, это была рабочая амуниция. Турецкий разыскал его в спортивном зале – прав оказался Костя.

Буцаев дрался с тремя противниками-студентами. Это был учебный бой. Ударов никто не наносил: студенты – потому что он не давал им такой возможности, Буцаев – чтобы не покалечить. Турецкий засмотрелся: было в этом что-то неправдоподобно оперное, но зрелище, нельзя не признать, завораживало. Забавно было, что все происходило под громкую музыку какой-то попсовой песенки из «Фабрики звезд».

Буцаев уложил всех троих на маты, поймал на себе взгляд Турецкого и сразу подошел к нему.

– Меня Коломиец предупредил, что вы приедете.

На первый взгляд Турецкий дал ему лет двадцать шесть – двадцать восемь, но в ходе общения менял это мнение, постепенно прибавляя по три-четыре года, пока не остановился в районе сорока пяти.

Из-за громкой музыки говорить было трудно, и Турецкий показал на уши: нельзя ли, мол, приглушить? Приглушили.

– Когда я был моложе, – сказал Буцаев, – то любил более сложную, так сказать, серьезную музыку. Но чем больше я погружался в кинематографическую работу, тем больше скатывался к низким жанрам.

– Почему же это?

– Дело в том, что как раз вот такие простенькие, стопроцентно попсовые мелодии чаще всего служат источником грубого вдохновения. Очень трудно вдохновиться сложной, утонченной музыкой. Когда я работаю, я слушаю попсу. А настоящая музыка требует совсем другого состояния. Вот и студентов так же учу.

– Понятно. Расскажите, как вам работалось с Мэдисоном.