Тень Сохатого

И Беглов смирился.

– Ладно, черт с тобой, – со вздохом сказал он. – Даю тебе пять минут. Если не уложишься, пеняй на себя.

Тем временем бармен вновь наполнил стакан Боровского. Несмотря на обилие народа, от гостей не укрылось странное поведение первого олигарха страны. Бизнесмены стали перешептываться, бросая на него косые, быстрые и нарочито рассеянные взгляды. Но Боровский, похоже, не обращал на них никакого внимания. Он был слишком поглощен своими мыслями. И в мыслях этих не было ничего хорошего.

Но вот он вздрогнул и, быстро подняв голову, глянул на вход в банкетный зал. Там появился новый персонаж. Это был Олег Александрович Риневич, давнишний друг Боровского и единственный человек, чьи капиталы журналисты смело сравнивали с состоянием самого Боровского. Риневич присутствовал на торжественной части, но затем вынужден был отъехать по какому-то срочному делу. Начало банкета-фуршета он также пропустил, но проигнорировать банкет полностью Олег Александрович, будучи по натуре сибаритом и бонвиваном, как видно, был не в силах.

Гости, расположившиеся неподалеку от входа в зал, приветствовали Риневича радостными возгласами.

– Ага, Олег Александрович! Не удержались?

– Так и знал, что ты придешь!

– Где шампанское, там и Риневич!

– Добро пожаловать на наш пикник!

Олег Александрович улыбнулся приветствовавшим его бизнесменам, многих из которых он знал еще со времен своей молодости, развел руками и весело ответил:

– Ну, ребята, куда же я без вас!

Проворный официант-разносчик тут же подскочил к нему со своим серебряным подносом. Риневич взял с подноса фужер с шампанским, тут же с кем-то чокнулся «за процветание России», отхлебнул шампанское и, продолжая улыбаться, пробежал взглядом по залу, явно кого-то выискивая. Взгляд Олега Александровича остановился на Боровском, и на щеках его выступил легкий румянец.

Мгновение поколебавшись, он извинился перед своими собеседниками и медленно двинулся к Боровскому, держа в руке фужер с шампанским.

Если бы Риневич обернулся, он бы увидел, каким встревоженным взглядом провожает его Иван Сергеевич Беглов, прижатый к стене толстяком Семеновым, который что-то с жаром ему доказывал. Возможно, этот взгляд остановил бы Риневича или хотя бы задержал его. Но Олег Александрович не обернулся. Он по-прежнему шел к Боровскому; причем румянец на его щеках стал гуще, а серо-голубые глаза заблестели каким-то особым блеском, в котором было и смущение, и лукавство, и дерзость, и еще много чего, о чем присутствовавшие в зале гости не могли даже догадываться.

Иван Сергеевич Беглов, интуиции которого мог бы позавидовать самый лучший сыщик, сделал последнюю попытку отстранить от себя Семенова, сказав ему:

– Ну, брат, ты меня совсем придавил. Пойдем-ка с тобой к барной стойке, там и поговорим как следует.

Но толстяк был слишком увлечен изложением своего бизнес-проекта, чтобы обратить внимание на реплику Беглова.

Тем временем Риневич подошел к Боровскому и, остановившись в шаге от него, громко и с улыбкой произнес:

– Геня, здравствуй! А ты почему один? Не нашел себе достойную компанию?

Боровский медленно повернул голову и уставился на Риневича таким взглядом, словно увидел перед собой покойника. На его щеках сквозь смуглость кожи проступила бледность. Красные губы дрогнули. Но Риневич, казалось, не замечал случившейся с другом метаморфозы.

– А где твоя благоверная? – весело продолжил он, окидывая взглядом зал.

– Ее нет, – ответил Боровский тихим и каким-то сиплым голосом.

– Вот как? – поднял белесые брови Риневич. – Никак поссорились? Ну ничего, Геня, не грусти, помиритесь еще. Какие ваши годы. За вас!

Риневич отсалютовал другу фужером с шампанским, затем запрокинул голову и вылил шампанское в рот. Потом достал из кармана платок, промокнул губы и весело посмотрел на Генриха Игоревича.

И тут с Боровским случилась еще одна метаморфоза. Его красивое и упитанное лицо вдруг осунулось, словно он разом, в один миг, похудел килограммов на десять. Бледность, покрывавшая щеки, разлилась по всему лицу. Боровский нахмурил черные брови, отчего поперек его переносицы прорезалась глубокая резкая морщина, и быстрым движением сунул руку во внутренний карман пиджака.

Риневич проследил за его движением и тоже побледнел.

В тот момент, когда Боровский достал руку из кармана, на губах Риневича все еще играла улыбка. Он не перестал улыбаться, даже когда увидел в судорожно сжатых пальцах Боровского маленький блестящий пистолет, направленный дулом прямо ему в живот. Он лишь легонько приподнял брови и спросил с прежней веселостью:

– Пистолет? А это для кого?

– Для тебя, – ответил Боровский. – Сейчас ты умрешь, и я хочу, чтобы ты это осознал.

– Осознал? – удивленно переспросил Риневич. – Осознал что?

– Что сейчас для тебя все кончится, – жестко сказал Боровский. – Это последние секунды твоей жизни.

Риневич посмотрел на пистолет, затем перевел взгляд на Боровского. Улыбка медленно сползла с его лица.

– Но это какое-то безумие, – тихо проговорил он. – Может, нам лучше поговорить?

– Прощай, – холодно сказал ему Боровский и, не сводя с лица Риневича прищуренных злых глаз, трижды нажал на спусковой крючок.

Пистолет пролаял три раза. Затем пальцы Боровского разжались, и пистолет с глухим стуком упал на пол. Генрих Игоревич развернулся и быстро двинулся к выходу, не обращая внимания на крики мужчин и визг женщин. Он шел к выходу уверенной, твердой походкой, как человек, сделавший сложную и важную работу, от которой на душе у него стало легче.

2. У генерального прокурора

На столе генерального прокурора Колесова лежала развернутая газета. В глаза бросался жирный заголовок: «Олигарх убивает олигарха». И ниже чуть менее броским шрифтом: «Кто или что за этим стоит?»

Генеральный прокурор пристально посмотрел на Меркулова, затем мотнул головой в сторону газеты, лежащей на столе, и сказал:

– Читал?

– Эту нет, – ответил Меркулов. – Но вообще я в курсе. Нынче все газеты об этом пишут.

– И не только газеты. Сегодня только ленивый об этом не говорит.

Константин Дмитриевич сидел в кабинете генпрокурора, откинувшись на спинку стула и упершись широкой ладонью в край стола, словно приготовился при первом же удобном случае вскочить со стула и выбежать из кабинета. Или предпринять какие-то меры для собственной самообороны. В последние недели Меркулов чувствовал себя в кабинете начальника неуютно. И не только потому, что Колесов все меньше усилий прилагал для того, чтобы усмирять свои пресловутые вспышки гнева (об этих вспышках знали все подчиненные генпрокурора). Ему не нравилась новая привычка Колесова пристально смотреть на собеседника и затем (словно генпрокурор вспоминал о чем-то важном и крайне неприятном) резко отводить взгляд, прятать его в прищур жирных век, под темные кустистые брови.

Вот и сейчас Колесов вдруг отвел взгляд от лица Меркулова и уткнул его в газету. Затем вздохнул и удрученно покачал головой:

– Совсем уже обнаглели, сволочи. Мало того что страну обворовали, так теперь начинают отстреливать друг друга прямо на улице. Они что, черт побери, считают, что здесь у нас Дикий Запад? Ну как ты мне это объяснишь? Что, совсем у них крыша едет от их миллиардов?

Меркулов пожал плечами.

– Не знаю, Вадим Степанович, – дипломатично ответил он. – Для того чтобы строить догадки, у меня мало информации. А говорить просто так не хочется.

Генпрокурор недобро усмехнулся:

– Мало информации? А это тебе что, не информация? – Он ткнул толстым пальцем в газету и снова уставился на Меркулова недобрым взглядом. – Ты знаешь, что у меня с самого утра телефон не замолкает? Вот только сейчас велел ни с кем меня не связывать, чтобы с тобой поговорить!

– Могу себе представить, – отозвался Меркулов.

Генпрокурор криво ухмыльнулся и покачал головой: