Никто не хотел убивать

– Ты уже закончил?

– Да.

– В таком случае поднимайся ко мне, я тоже минут через пять буду.

– Все слышал? – спросил Турецкий, пряча мобильник в карман.

Плетнев на это только кивнул. Мол, полный бардак и вседозволенность – это основные характеристики данной конторы. И еще удивляться можно, как при таком раздолбайстве эти чудики могли слепить какую-то «Клюкву». Короче говоря, бар-р-дак!

– В таком случае, оставайся пока что здесь, а я буду у Шумилова.

К приемной Шмилова, которая находилась в административном корпусе, они подошли практически одновременно, и Шумилов, пожав руку Турецкого, пригласил его в кабинет. Распахнул дверь перед гостем и... и весьма удивился, увидев в своем кресле сына.

– А ты-то что здесь делаешь? – вырвалось у него. – К тому же у тебя занятия.

– Француженка заболела.

– Но... но это не повод вламываться в мой кабинет. И без разрешения.

– Я понимаю, папа, но...

Чувствовалось, что он не очень-то рад встрече со своим крестным, и то ли от столь неожиданной для него встречи, то ли еще от чего, но он был мрачен и бледен. Однако Шумилов не желал этого замечать.

– У меня совершенно нет времени! – отрезал он. – Понимаешь, нет времени? Ни ми-ну-ты!

– Но это очень важно, пап.

Сообразив, что парню не очень-то приятно разговаривать с отцом в присутствии «дяди Саши», Турецкий, как о чем-то само собой разумеющимся, произнес:

– Дима, может мне выйти?

Видимо не зная, что ответить, Шумилов явно растерялся, но его опередил Игнат:

– Да, пожалуйста, дядя Саша. Буквально на пару минут. Я... я вам буду очень благодарен.

Игнат действительно задержался в кабинете отца не более двух-трех минут. Уже проходя мимо Турецкого, который курил в приемной, стоя у окна, он дурашливым жестом отдал ему честь и моментально скрылся за дверью. От его мрачного настроения не осталось и малейшего следа.

– Деньги, поди, канючил? – спросил Турецкий, стоя на пороге кабинета.

Шумилов обреченно кивнул и развел руками.

– Не понимаю, ест он эти «бабки», что ли? Недели не проходит, чтобы он не завел свою песню. А представляешь, что будет, когда у него появятся женщины?..

– Представляю, – согласился с ним Турецкий, думая в то же время о том, как бы без особых последствий для Шумилова рассказать ему о том, что последним человеком, который видел Савина живым, был его двоюродный брат, вице-президент компании Глеб Шумилов, и было это в то самое время, когда убили Савина. Около трех ночи...

И еще один вопрос не давал ему покоя. Что именно мог делать Глеб Шумилов в столь позднее ночное время в лаборатории Савина?

Спросил. И реакция была предсказуемой.

Шумилов побледнел, под правым глазом дернулся какой-то нерв, и он как-то очень тихо спросил, почти выдавил из себя:

– Саша... ты... ты считаешь, что это... что это он убил Савина? Но... но зачем?!

Турецкий вздохнул и тяжело опустился в кресло.

– Ну, во-первых, я пока что так не считаю, а во-вторых...

– Но ведь ты сам сказал, что Глеб...

– Да, – повысил голос Турецкий, – Глеб единственный, кто был в лаборатории в ту ночь. И единственный, кто может хоть что-то сказать по этому поводу. А его нет! Ты понимаешь, нет, хотя он обязан быть на рабочем месте! И я тебе, Дима, больше скажу. Если он не объявится, мы вынуждены будем объявить его в розыск.

Сказал и пожалел – на Шумилова было больно смотреть.

После того случая, когда от удара ножом в живот едва не погиб Агеев и его с великим трудом вытащили с того света, Ирину словно подменили. Она примчалась на дачу, где в глухом одиночестве отсиживался Турецкий, заподозрив жену в любовных шашнях с Плетневым, бросилась ему на шею и почти запричитала по-бабьи:

«Идиот! Милый! Да как ты только мог такое подумать! Я же люблю тебя, люблю, а ты... Все, хватит! Наигрались в ревность. Жизнь-то такая короткая! Филю вон... Агеева... а ведь и ты мог быть на его месте. Одевайся, поехали. Домой поехали. А дачу эту я спалю к чертовой матери».

Она плакала, второпях собирая в сумку его вещи, говорила что-то еще и еще, а потом схватила сумку, ухватила его за руку и потащила за собой к машине.

Он хотел поддаться, потому что любил свою Ирку, и он поддался ей. И теперь уже ехал вечерами не на дачу, где его ждали осточертевшие сардельки и столь же приевшиеся, купленные в деревенском магазинчике пельмени, а домой – к вполне человеческому ужину и вечернему чаю у телевизора.

Правда, где-то в глубине чисто мужского подсознания он все еще подозревал ее в измене и предательстве, недаром ведь в каждом пятнадцатом мужике старше сорока лет тлеет «синдром Отелло», и поэтому окончательно сближения так и не получилось, хотя Ирина Генриховна и пыталась делать все что могла.

Ирина уже знала о том, что случилось в «научно-исследовательском центре Шумилова», как сам Шумилов в шутку называл свой лабораторный корпус, и поэтому единственное, что она спросила, когда Турецкий приехал домой: «Неужто это Глеб?!»

– Утверждать, конечно, нельзя, но... По крайней мере, все это склоняется не в его пользу, – уклончиво ответил Турецкий. – К тому же его исчезновение...

– Но ведь, возможно... – попыталась было возразить Ирина Генриховна, однако Турецкий даже не дал ей договорить.

– Хочешь сказать, что мог задержаться у какой-нибудь женщины? Запить, в конце концов?

– Да.

– Исключено!

– Но почему?

Турецкий сморщился, словно яблоко кислое надкусил, и как на маленькую посмотрел на свою жену.

– Ты же психолог, Ира! Психолог-криминалист. А вопросы задаешь студента-первокурсника.

Он явно пытался уколоть ее, причем с ударом по ее профессиональному самолюбию, однако она сочла за лучшее не обращать на это внимания.

– И все-таки?

Турецкий невыразительно пожал плечами. Однако надо было отвечать и он, уже дожевывая кусочек филейного жаркого, устало произнес:

– Насколько мне известно, этот братишка Шумилова более двух-трех бокалов сухого вина вообще на грудь не принимает. Об этом мне Димка говорил. А что касается женщин, – вздохнул он, – так это не тот типаж, чтобы бросаться во все тяжкие из-за той же страсти или любви. Короче говоря, мужику уже под сорок, а в эти годы, как сама понимаешь...