Интервью под прицелом

В ангаре с обшарпанными стенами и протекающей крышей круглый год было душно и смрадно, под потолком летали мухи. Эти же мухи с интересом исследовали костную муку и сухое молоко, детскую присыпку и поливитаминную смесь, которую изготавливали из мела пополам с аскорбиновой кислотой. Пахло тут и в самом деле довольно неприятно. Игорь как-то терпел, а вот женщины работали в респираторах. Помимо производства здесь же находился склад лекарственных отходов, хотя сотрудники подшучивали, что производство-то у них как раз безотходное: в дело шло все, лекарства из просроченных ампул переливались в большие колбы, а потом запечатывались в новые ампулы с новенькой маркировкой, гарантирующей еще долгую жизнь лекарствам. Таблетки перетирались в порошок и формировались заново.

– Что-то у тебя сегодня смесь больно рассыпчатая, – пихнула Зухру Анна Ивановна, – наверное, мука отсырела? Я говорила Ибрагиму – заделай ты крышу, ну не можешь сам – давай моего мужа позовем, так нет!

– Тихо! – зло прошипела Зухра. – Тут вместо молока – мел!

– Как – мел? – тоже перешла на шепот Анна Ивановна. – По технологии ведь молоко надо!

– По технологии сама знаешь, что надо. Какая разница, чем людей травить, а у меня хоть ребенок будет чай с молоком пить! Он уже прозрачный весь за зиму стал!

Таким образом, не только разработчики «добавок», но и сами производители вносили коррективы в технологию производства.

В дальнем от работников углу, у самого выхода из ангара, стояли баки с отходами. Рядом с ними курили сотрудники подпольного цеха: на улицу до окончания рабочего дня выходить было нельзя. Мало ли какому шальному военному приспичит мимо проходить – вопросами замучает. Да и вообще – береженого Бог бережет. Обедали за теми же столами, за которыми работали. По сигналу Ибрагима «фармацевты» доставали из сумок завернутые в промасленную бумагу бутерброды или стеклянные банки с каким-то месивом и без удовольствия, только чтобы поддержать силы, поглощали эту немудреную снедь. Биотуалет, который чистили раз в несколько дней, располагался рядом с отходами.

– Вы у меня еще и курить бросите, еще спасибо скажете! – похвалялся Ибрагим. В самом деле, невозможно было долго находиться рядом со зловонными баками. Молдаванин Игорь, куривший скорее не потому, что ему очень хотелось, а чтобы сделать себе очередной перерыв, старался незаметно отойти от баков поглубже в помещение. Иногда у него это получалось, а однажды он даже стряхнул пепел в открытую коробку с костной мукой.

– Что ж ты делаешь! – закричала на него Зухра.

– А, ничего, перемелешь – мука будет, – беспечно сказал Игорь. Надо сказать, он единственный из работников сохранял приподнятое состояние духа, остальные целыми днями были унылы и молчаливы. Потому что понимали, что они делают, и догадывались, чем грозит разоблачение подпольного производства бесполезных и даже вредных лекарств. Но какой у них был выбор? Все фармацевты, занятые в «Параллаксе», жили в Москве и Подмосковье без прописки, на птичьих правах, и работодатель как бы даже делал им одолжение, предлагая работу по специальности и оплату… Ну, скажем так, не ниже того минимума, который необходим, чтобы не протянуть ноги.

День был будний, но для пенсионера и будний день – праздный. А в нынешнем апреле лес стоял уже совсем зеленый, снег сошел рано, и Иван Никифорович Силкин решил сделать первую грибную вылазку. Заядлый грибник, он иронически посмеивался над «ленивой молодежью», которая считает, что грибная пора в подмосковных лесах продолжается с середины июля до конца августа, и знает лишь три вида грибов – подберезовик, белый гриб-боровик да лисички. Ну и, если повезет, в урожайный год приносят из лесу одну-две корзинки опят.

Как бы не так, Иван Никифорович грибы знал и любил, рассказывал, что многие люди по собственной глупости и недоверию отказываются от вкуснейших и ценных грибов, предпочитая магазинные шампиньоны и вешенки, жаль таких.

Грибная пора пенсионера Силкина начиналась в конце, а то и в середине апреля, когда на лесных полянах и опушках сходил последний снег и появлялись первые строчки, сморчки да сморчковые шапочки, а потом уже весенние и луговые опята. В хороший год удавалось отловить краткосрочный период грибов-разведчиков – ранних маслят, рыжиков и моховиков, которые, появившись еще весной, потом пропадают, чтобы вернуться в изобилии в середине лета.

Супруга Ивана Никифоровича – Мария Александровна – увлечение мужа «тихой охотой» всегда разделяла, вот и сейчас охотно откликнулась на его предложение составить компанию. Собирались вечером, чтобы выйти из дома затемно, успеть на первую – еще пустую – электричку.

Когда собирались рано ложиться спать, позвонила Зося – жена их старшего сына. Любимая невестка. Старики были ею довольны, она регулярно звонила узнать, как дела, как здоровье, в магазин, в аптеку сбегает – и просить не надо. По дому помогала, благо жила неподалеку. Мария Александровна даже ворчала иногда: мол, не такие мы старые, сами справимся, но Зосю любила, принимала охотно. Муж ее Сашка, их старший сын, служил в северных морях на военном корабле, бывало, что по полгода дома не показывался, детей у них не было, вот Зося и скучала одна. На работу не ходила, обшивала на дому знакомых, портнихой слыла первостатейной, звали ее в ателье, но ей не нравилась бабья болтовня, обычная для таких коллективов, работа по графику и по плану, к тому же в мастерских при ателье всегда царил бардак. Дом свой держала в образцовом порядке, что совсем не трудно, когда живешь одна и у тебя маниакальная страсть к чистоте и аккуратности, а как же – она же клиентов у себя принимает. Стариков Зося любила искренне и навещала довольно часто. Вот и сейчас позвонила, узнала, что завтра те собираются до первой зорьки за ранними грибками, и напросилась с ними. Старшие Силкины, конечно, согласились, и не без удовольствия.

Вышли из дома ранехонько – в удивительно теплую апрельскую ночь.

– Ох и теплынь! – глубоко вдохнул и выдохнул влажный весенний воздух Иван Никифорович. – Ранняя весна, недолгая и непрочная. Сегодня хоть купальный сезон открывай, а завтра запросто и снег выпадет. Хорошо, что не стали затягивать.

До Курского вокзала шли пешком, метро еще не открывалось, фонари скрывались в тумане. Машин не было. Город только-только закончил свою бурную ночную жизнь и погрузился в короткий сон. Утро начнется часа через два. Вот странная жизнь в современной Москве, думали старики, в будний день на улице народу, как в выходной. По ночам до трех часов машины шумят, музыка играет, будто никто и не работает в городе, а при этом в шесть утра в метро уже не протолкнуться – первый час пик, люди едут на заводы, часто на другой конец Москвы. И то хорошо, хоть заводы не стоят и хоть кто-то работает. Вот в прежние времена попробуй праздный человек в будний день по центру города погулять, да запросто у него милиционеры документы спросят, ибо подозрительно. С другой стороны, конечно, и хорошо, что мутные андроповские времена, когда людей среди бела дня забирали из кинотеатров и магазинов по причине «прогуливания работы», уже прошли, но все же сейчас народ совсем распустился.

Несмотря на ранний час, Курский вокзал, однако, не пустовал. Тут никто не замечает даже, ночь ли, день ли. Самый неприятный и неопрятный из всех московских вокзалов, южное направление. Казалось, что некоторые люди тут просто живут, причем годами – с мешками, детьми и привычкой к мелкому воровству и попрошайничеству, что на взгляд Ивана Никифоровича было одно и то же. Прожив долгую и трудную жизнь, он с трудом привыкал к новым реалиям и к новым понятиям – что такое хорошо, а что такое плохо. Жить честно, трудиться не только на свой карман, но на благо страны и всех людей – вот его принципы, над которыми современная молодежь может только посмеяться. Сейчас всем лишь бы урвать кусок – а на других наплевать, вот какая жизнь пошла.

А эти «вокзальные»… слов даже нет, и ведь милиция не гоняет, наверняка свою копеечку с них имеет. Конечно, есть ведь законы, но кто же их соблюдает. А тут целыми деревнями безо всяких документов живут – и ничего.

Зося брезгливо передернула плечами, разглядывая многодетную семью то ли цыган, то ли просто каких-то чернявых южан, одетых в рванье, спавших прямо на бетонном полу, положив голову на огромные клетчатые баулы.

– Как же так можно! Детей бы хоть пожалели. И запах какой от них – будто годами они не то что бани, и даже душа не видели.

Иван Никифорович только вздохнул. Невестка высказалась о том, о чем он и сам думал, но ответа не находил. Действительно, как же так можно!

Сердобольная Мария Александровна вступилась:

– А может, им деваться некуда, беженцы например. От войны убежали или от голода.

– Да какие они беженцы! – сплюнул в сердцах ее супруг. – Как же! Беженцам по закону и жилье выделяют, и документы оформляют, и на работу помогают устраиваться.

– Так то по закону, – рассудительно заметила Мария Александровна. – Давно ты видел, чтобы у нас законы соблюдались?

Крыть было нечем, законы действительно не соблюдались. Иван Никифорович опять вздохнул, помрачнел и сказал:

– Ладно, бабоньки, что пустые разговоры разводить? Давайте на электричку выбираться.

Электричка, на удивление, пришла вовремя. В вагоне они оказались одни. Мимо них промчалась какая-то девица в вечернем платье, видно было, что она не спросонья так нарядилась, а просто ее вечер еще не закончился. Пробегая мимо их коробов и глядя на резиновые сапоги, девица насмешливо буркнула:

– Зимой по грибы собрались, вот идиоты! – и убежала в следующий вагон.

Силкины невольно рассмеялись, они привыкли к таким шуткам, мало кто понимал, а тем более разделял бы их страсть к ранним грибам, таким нежным, таким капризным, но таким живучим, которые появляются в апрельском лесу – как подснежники – навстречу первому солнцу.

– Ха! А зимой в одном вечернем платье по электричкам кататься – самый сезон! – ворчливо заметил Иван Никифорович, но девица его уже не слышала – бежала дальше по вагонам.

Ехать предстояло долго. Силкин задремал, а женщины разговаривали вполголоса – как там Сашка, и часто ли пишет, и сколько ему осталось еще служить, и что в Мурманске лето короткое, а зима длинная, и есть ли смысл в том, что корабль стоит всю зиму у причала, а моряки в полном составе проводят там полярную зиму. Небось безделье сплошное да пьянство.

Иван Никифорович, сквозь дремоту улавливая суть их беседы, вдруг рассердился:

– Да ладно вам, бабоньки, языками чесать. Какое пьянство и безделье! Корабль-то военный, и Сашка – офицер, он как раз и должен за порядком следить, чтобы матросы не разболтались совсем.

Долго ли коротко, все-таки приехали. Вышли за несколько остановок до Серпухова, перешли шоссе, параллельное железной дороге, и углубились в лес. Рассвет еле-еле забрезжил, снег в этом году сошел рано, но из-за этого лес оказался сильно заболоченным, Иван Никифорович срезал каждому по удобной палке-посоху и порадовался, что убедил женщин надеть высокие резиновые сапоги с теплой байковой вставкой вроде чулка.

Зося почти сразу начала оглядывать пригорки и ворошить кусты – в поисках грибов. Иван Никифорович посмеялся:

– Рано смотришь, Зосенька! Мы сейчас как раз до рассвета уйдем поглубже, а в темноте искать глупо, да и у шоссе весь лес не столько даже истоптан (сама знаешь, любителей на ранний гриб мало), сколько загажен, и не только мусором, а именно самим шоссе. Гриб – он цветок нежный, все впитывает, ко всему восприимчив, а от машин тут и свинец, и прочие тяжелые металлы, и газы выхлопные. Километра три уйти надо, чтобы здоровый гриб начался.

Так и шли, палками нащупывая дорожку покрепче, не расходясь пока по лесу, ожидая рассвета и «здорового гриба».

Иван Никифорович мрачнел, «тихая охота» оказалась на редкость неплодотворной, снег-то сошел, но, видимо, его было много – и весенние ручейки образовывали целые озерца, затапливая знакомые ему грибные места, на которые он так рассчитывал.

Шли они уже второй час, солнце медленно, но поднималось, начинали петь птицы, дятел стучал. Решили сделать привал, позавтракать бутербродами да установить на сухом пригорке бадейку – на толстом суке березы – для того чтобы соку набрать да и прихватить его на обратном пути. Места эти Силкины знали, не только по весне сюда ездили, но и до самой поздней осени – до морозоустойчивых последних груздей да боровиков, заблудиться не боялись, выходить будут точно через этот березовой перелесок, так что бадейка их с соком – не затеряется.

Мария Александровна достала термос с горячим, душистым чаем, заваренным с травами и сухими ягодами. Зося из своего рюкзачка вынула несколько пирожков, готовить которые она была мастерица:

– Вчера как с вами созвонилась, быстренько замесила да испекла с чем бог послал.

Иван Никифорович стряпню невестки любил, потянулся к пирожкам и тут же спросил:

– И с чем на этот раз бог послал пирожки?

– С капустой.

Отдохнули, чаю горячего попили и со свежими силами двинулись дальше. Иван Никифорович скомандовал:

– Давайте, бабоньки, левее забирать, там посуше, кажется. Правда, там раньше военная часть была, охранялось все, я потому не очень хорошо те места знаю. Но сейчас все заброшено, ограду аж снесли, пустота – ходи не хочу. Может, и нам в кои веки общий бардак на руку придется.

Что-то нехорошее первой почувствовала Зося. Со свойственной ей брезгливостью и маниакальной страстью к чистоте и порядку неприятный запах первой уловила именно она.