Чисто астраханское убийство

Он, в конце концов, так и сказал. Но в глазах ее не прочитал ответной уверенности…

Время для субботнего отъезда выбрали такое, чтоб Турецкий к вечеру мог остановиться в Воронеже – это примерно половина пути, – а с утра без всяких трудностей, по холодку добраться до Москвы.

Доехали с ним до околицы, там вышли из машины, расцеловались, у Зины на глазах стояли слезы, а Дуся и не скрывала своих чувств, всхлипывала прямо совсем по-детски и терла глаза кулачками. Грязнов все кивал, словно прощался надолго, и бережно прижимал женщину к себе. Никогда еще Александр Борисович не уезжал в таком подавленном настроении и с такими проводами, наполненными искренней горечью расставания. Он чувствовал себя неловко, будто в сапогах ворвался в чужую, размеренную и привычную жизнь, наследил в ней и теперь бежит без оглядки. Ну, женщины – понятно, а Славка-то? Он же через неделю будет тоже в Москве. Нет, значит, что-то очень важное и совсем близкое сердцу Сани оставалось здесь, в отдаленной станице, пронизанной жаркими ветрами из заволжских пустынь. Такое, что потом будет сниться как сладостное, но так и несбывшееся предсказание.

Турецкий, отъезжая, посмотрел в зеркальце заднего обзора и увидел две уверенные в себе фигуры, стоявшие обнявшись, и чуть поодаль – стройную женщину в простеньком синем платье с белым воротничком школьной отличницы, слабо машущую ему вслед приподнятой рукой…

Впереди, через сутки, будет Москва, Ирка и работа. Все… пора переключаться на новый ритм жизни…

Глава четвертая

Гости

Грязнов предложил женщинам вернуться к столу и еще раз пожелать Сане удачного пути, тем более что завтра – воскресенье, приедет домой, отдохнет, душ примет, и покатятся трудовые будни. В агентстве народу мало, большинство – в отпусках, так что Турецкому наверняка предстоит самому в срочном порядке решить немало накопившихся вопросов. Но Зина, сославшись на головную боль, да оно и понятно было, отправилась домой. Надо маме помочь с ее огородными делами, поскольку всю последнюю неделю только собой да своими чувствами и занималась, а дому – никакого внимания. Конечно, ее подавленное настроение можно было понять, и дело не в головной боли, а в том, что теперь каждый предмет в Дусином доме, включая старую кровать на веранде, будет напоминать ей об упущенном, потерянном счастье. Видела Дуся, что творилось в последние два дня с подругой, как ненормальная цеплялась она за свою любовь, все готова была отдать, зная заранее, что расстанутся они обязательно, но, наверное, хоть капелька надежды оставалась. До той минуты, пока Саня не сел в свою машину уже там, на шоссе.

– Ладно, подруга, отдохни от переживаний, только ты не забывай, заходи, ты – всегда желанная гостья.

И Грязнов энергичными кивками подтвердил ее слова. Но Зина лишь печально и как-то болезненно улыбнулась и молча кивнула в ответ.

– Сильно переживает, – пожаловалась Дуся на ухо Славе. – А знаешь, какой она славный человечек?

– Да уж видно… Но что поделаешь? Через голову не прыгнешь, это – жизнь, дорогая моя, а она вся сплошь – из встреч и расставаний.

– Ты прав…

Дуся тоже загрустила, думая теперь о своем. И к ней скоро подкрадется минута, когда она вот так же, подобно Зине, будет с тоской смотреть вслед отъезжающему в аэропорт автомобилю и сознавать, что, увы, жизнь действительно представляет собой бесконечную череду встреч и расставаний. Только вот встреч – ненадолго, а расставаний – навсегда… Плакать хотелось. И Грязнов, почувствовав ее тягостное настроение, обнял ее прямо посреди улицы, и, уже никого не стесняясь, так они и пошли дальше. Со стороны посмотреть: немолодые люди, очевидно, искренне полюбившие друг друга…

Дома Вячеслав вдруг оживился. Дуся посмотрела на него с удивлением.

– Слушай, Дусенька, а что у нас поделывает твой замечательный братец? Мы с ним днями говорили по телефону, я его пригласил, хотел с Саней познакомить, но у него была какая-то важная комиссия из Москвы. А я знаю, что это такое: сплошные капризы, недовольства, дурацкие вопросы, которые и умного поставят в тупик, а в результате – охота, рыбалка и баня с приятной обслугой женского пола. Знакомые дела. Но ведь праздники и выходные руководящий народ, помню из опыта, предпочитает проводить в домашних условиях. Так что, если они уже отчалили, в чем не сомневаюсь, Леша, вполне возможно, тоже освободился и, если ты не будешь возражать, может подъехать к нам? А мы ему стерляжью или осетровую ушицу, соленья твои замечательные… Вот и выпадет нам, наконец, возможность поговорить без всяких там… И без посторонних. Не люблю, понимаешь, экивоков. А рыбку-то, если сам не наловлю, у рыбаков ваших куплю, я с ними уже перезнакомился, есть и неплохие ребятки. Так как?

– А почему у меня должны возникнуть возражения? С удовольствием приму. Если он только захочет, ты ж знаешь, он этот… ну, как их?

– Трудоголик, что ли? – засмеялся Грязнов.

– Вот, он самый! – радостно приняла она его смену настроения, а то у самой было пасмурно на душе, все никак скорбный образ Зины не выходил из поля зрения. Терпела, держалась, а теперь, небось, бедная, кусает подушку и трясется от рыданий. Как это было знакомо и понятно Дусе и в ее одиноких, вдовьих ночах… А то ли еще будет? Будь они прокляты, эти ночи!

– Ну-ну, не грусти… – Грязнов понял ее настроение, обнял за плечи, развернув лицом к себе, и сказал из губ в губы: – У всякого минуса есть и свои плюсы, никуда не денешься. Зато теперь тебе не будет нужды сдерживать свою сумасшедшую страсть, я правильно подумал?

– Ах, Славка! – Она кинулась его целовать.

– Ну хорошо, хорошо, милая, только дай я сперва позвоню, а то у него могут найтись неотложные дела, – воскресенья все-таки для таких лентяев, как я… А уж потом мы с тобой займемся подготовкой. На пристань схожу, посмотрю, вернусь пораньше, а то я уже успел соскучиться. Ты как?

Она радостно засмеялась, задорно встряхивая черной гривой своих роскошных волос, и Слава с воплем «Ух!» зарылся в них носом…

Он позвонил, и Привалов неожиданно легко согласился навестить и отведать домашней ухи, приготовленной специалистом. Уж ему-то было ведомо, что Вячеслав слов на ветер не бросает. Договорились на утро. Поговорить, пообедать всласть, отдохнуть и – обратно: приятное совместить с полезным. Кстати, поговорить есть о чем…

После этого Грязнов отправился к рыбакам. Он знал, что все они помаленьку браконьерили, если это дело можно было так назвать, – брали осетра без шума и хвастовства: мол, во, гляди, какого осилил! И также икорка у них всегда водилась, Сане-то на дорожку где взяли? Все у них же. Но когда Вячеслав Иванович заходил к кому-нибудь из них в дом – не на улице же торговать! – опытным носом чуял запашок конопляный. Кто покуривал травку, кто пыльцой баловался, а кто и кололся – этих по внешнему виду можно было узнать, по глазам, речи, походке. Ох, губят себя люди, оправдываясь тяжелой жизнью. А кому нынче легко?..

Слушок по станице уже прошел, что у Евдокии какой-то знатный москвич поселился, раз его к ней на постой ее брат, большой милиционер, определил. И поначалу к Грязнову, когда он арендовал лодку либо просто беседовал о том, где лучше клюет и на что, отношение у людей было настороженное, но когда народ понял, что он – мужик свой, без городских закидонов, перестали опасаться. А потом дружок приехал – веселый, не вредный, так чего ж не поговорить за жизнь? Потому, когда он попросил рыбаков ему соорудить знатную ушицу – раз, другой, каждый второй готов был продать ему за недорого все, что Дусин гость просил. И вскоре уже Вячеслав Иванович, предусмотрительно прихватив у Дуси пару больших кошелок, возвращался нагруженный всем тем, чего сам добыть не мог, – с везением, ввиду Саниного пребывания, дело обстояло непросто. Но Алексей мог бы быть довольным – и на уху, и на шашлык, и на закуску к главному застольному продукту всего было вдосталь. И то верно: угощать – так угощать.