Александр I = старец Фёдор Кузьмич?

Приведем текст этого интересного документа:

«Объявляем всем верным нашим подданным. С самого вступления Нашего на Всероссийский Престол непрестанно Мы чувствуем себя обязанными пред Вседержителем Богом, чтобы не только во дни Наши охранять и возвышать благоденствие возлюбленного нами Отечества и народа, но также предуготовить и обеспечить их спокойствие и благосостояние после Нас чрез ясное и точное указание Преемника Нашего сообразно с правами Нашего Императорского Дома и с пользами Империи. Мы не могли, подобно предшественникам Нашим, рано провозгласить его по имени, оставаясь в ожидании, будет ли благоугодно неведомым судьбам Божиим даровать Нам наследника престола в прямой линии. Но чем далее протекают дни Наши, тем более поспешаем Мы поставить Престол Наш в такое положение, чтобы он ни на мгновение не мог оставаться праздным.

Между тем, как Мы носили в сердце Нашем сию священную заботу, Возлюбленный Брат Наш Цесаревич и Великий Князь Константин Павлович, по собственному внутреннему побуждению, принес нам просьбу, чтобы право на то достоинство, на которое он мог бы некогда быть возведен по рождению своему, предано было тому, кому оное принадлежит после него. Он изъяснил при сем намерение, чтобы таким образом дать новую силу дополнительному акту о наследовании Престола, постановленному нами в 1820 году, и им, поколику то до него касается, непринужденно и торжественно признанному.

Глубоко тронуты Мы сею жертвою, которую Наш Возлюбленный Брат с таким забвением своей личности решился принести для утверждения родовых постановлений Нашего Императорского Дома и для непоколебимого спокойствия Всероссийской Империи.

Призвав Бога в помощь, размыслив зрело о предмете, столь близком к Нашему сердцу и столь важном для государства, и находя, что существующие постановления о порядке наследования Престола у имеющих на него право не отъемлют свободы, отрешись от сего права в таких обстоятельствах, когда за сим не предстоит никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола, с согласия Августейшей родительницы Нашей, по дошедшему до Нас наследственно Верховному праву Главы Императорской Фамилии и по врученной Нам от Бога Самодержавной Власти, Мы определили: во-первых, свободному отречению первого Брата Нашего Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича от права на Всероссийский Престол быть твердым и неизменным; акт же сего отречения, ради достоверной известности, хранить в Московском большом Успенском соборе и в трех высших правительственных местах Империи Нашей: в Святейшем Синоде, Государственном совете и Правительствующем Сенате. Во-вторых, вследствие того на точном основании акта о наследовании Престола Наследником Нашим быть второму Брату Нашему Великому Князю Николаю Павловичу.

После сего мы остаемся в спокойном уповании, что в день, когда Царь Царствующих, по общему для земнородных закону, воззовет Нас от сего временного Царствия в вечность, Государственные сословия, которым настоящая непреложная воля Наша и сие законное постановление Наше в надлежащее время по распоряжению Нашему должно быть известно, немедленно принесут верноподданническую преданность свою назначенному Нами наследственному Императору единого нераздельного Престола Всероссийской Империи, Царства Польского и Княжества Финляндского. О Нас же просим всех верноподданных Наших, да они с тою любовью, по которой Мы в попечении об их непоколебимом благосостоянии полагали Высочайшее на земле благо, принесли сердечные мольбы к Господу и Спасителю Нашему Иисусу Христу о принятии души Нашей, по неизреченному Его милосердию, в Царствие Его Вечное».

Последняя фраза написана князем Голицыным, так как четыре варианта ее, представленные Филаретом, не понравились Александру; он подчеркнул в первом варианте слова: «чаем непреемственного царствия на небесах» – чем поставил в затруднительное положение митрополита.

Здоровый во всех отношениях, крепкий умственный аппарат не допустил бы сделать это при ясном понимании важности такого поступка и серьезности его для страны. Не есть ли это явление слабости, дефекта?

Ту же таинственность мы видим далее и при отъезде из Петербурга в Таганрог, при посещении отшельника в Невской лавре и т. д.

С другой стороны, о существовании болезненной подозрительности в Александре нам говорит не только его страсть к путешествиям, но и такие факты, как упорный отказ от лекарств во время болезни в Таганроге или дело расследования о камешке, попавшем в хлеб, испеченный поваром во время пребывания в Таганроге, когда Волконскому едва удалось убедить императора в отсутствии злого умысла с чьей-либо стороны. Мы видим, как во время болезни Александр часто посылал за императрицей, чтобы она присутствовала во время его обеда, и случалось тоже, что он обращал ее внимание на особенность вкуса того или иного блюда или питья; если не считать это изменением вкуса уже вследствие острой болезни, то, конечно, придется отнести его на счет психической причины.

Мы не имеем прямого основания предполагать существование галлюцинаций у Александра, но его беседа с Фотием дает повод думать, что внушенным образом могло на этот раз дело дойти до появления их, а с другой стороны, при скрытности Александра вообще, можно думать, что он мог тщательно скрывать их, как это делают обычно больные, и притом так искусно, что никому и в голову не могло придти подозревать что-либо подобное.

Однако нередко можно было слышать от современников, что государь находится «как бы в каком-то душевном затмении». Да и было от чего. Помимо тяжелой наследственности, было много причин, начиная с войны 1812 года, могших вызвать в совокупности своей не одно только нервное расстройство, а и более серьезного характера болезнь.

Наводнение с его ужасами, бунты поселений и расправы Аракчеева, опасения новой войны, происки Меттерниха, интриги собственных придворных, – все это могло подорвать здоровье Александра и вызвать в нем прямо отвращение и к этой обстановке, и даже к самой жизни; это мы и видим на самом деле; он не раз упоминал, что желал бы сдать бремя власти преемнику, а во время пребывания в Вероне это так было резко видно, что Меттерних в своих записках прямо назвал тогдашнее состояние императора «утомлением жизнью».

Настроение духа Александра было мрачное, он высказывал, например, императору Францу о томившем его предчувствии близкой смерти. Это было за три года до рокового исхода.

Такие расстройства умственной и чувственной сферы, естественно, должны были непосредственно отразиться и на волевой деятельности Александра. Это мы и видим на деле. Последние годы Александр метался, можно сказать, от одного пристанища к другому, от Сперанского к Аракчееву, от Филарета к Фотию, от князя Голицына к адмиралу Шишкову – и нигде не находил удовлетворения.

Говоря словами современника, можно сказать, что «в последние годы царствования Александра бессильная геронтократия[1 - Правление старейшин в Спарте.] дремала у государственного кормила: старики – Татищев, Лобанов, Ланской, Шишков – казались скорее призраками министров, чем настоящими министрами: всеми делами заправляли их подчиненные, каждый по своей части, без всякого единства. За всех бодрствовал один всем ненавистный Аракчеев».

Ему Александр совершенно не мог и не умел противопоставить свое желание, свою волю; он лишь робко «решается напомнить о возможности пристрастия и ошибочности единоличного суда и расправы над бунтовщиками и, сделавши это, как бы тотчас забывает сам свои слова и уже нигде больше этого не повторяет».

Такое состояние духа и воли Александра послужило темой для исследования одному из русских ученых-психиатров[2 - Профессор Сикорский. «Вопросы нервно-психической медицины». Клев, 1901 г.].

Правда, что наш ученый профессор рассматривает болезненное состояние Александра I несколько под другим углом зрения, – он считает это изменение воли за результат недоразвитости характера в виде слабой недоразвитой воли при удовлетворительном развитии ума и чувств, но в том-то и дело, что и последние упомянутые области, как мы видели уже, надо признать не вполне целыми, а значительно пострадавшими.

Тем не менее, мы считаем необходимым привести доказательства профессора, как они изложены у него: «Подобный характер (т. е. болезненно недоразвитый в волевом отношении) остается без особенных последствий в некоторых профессиях, в особенности в профессиях умственного труда (ученые, художники, артисты). Но в тех профессиях, где требуется практическая деятельность, в особенности там, где необходимо влияние на людей, управление массами, где предстоит выбор и смена сотрудников, – словом, в сфере политической и административной, – люди с недоразвитой волей часто оказываются бессильными и бездеятельными. Для неограниченного же монарха подобный характер является роковым, служа соблазном для простора и смелости временщиков.

Таким характером отличался император Александр I.

Император Александр I представлялся своим современникам «загадочной личностью», «неразгаданным сфинксом», человеком, которого они сами не понимали, но о котором думали, что его не поймет и потомство. Наиболее затруднений в понимании личности Александра I представляли те противоречия в его характере, те черты, которые совершенно несовместимы и совершенно исключают одна другую. В настоящее время характер подобного рода уже не представляет затруднений для психологического анализа».

По словам профессора, «Александр I был натура, одаренная тонким художественным развитием чувств при среднем уме и слабой воле. В этом особенном сочетании душевных сил, в этой психической односторонности и несоизмеримости кроется разгадка всех противоречий и неожиданностей, которыми переполнена была жизнь этого глубоко симпатичного и столь же несчастного человека».

При жизни императора и впоследствии, для объяснения его действий и характера, придавали нередко значение той противоположности впечатлений, среди которых он рос, находясь под влиянием бабки и впоследствии отца. Хотя эти влияния, несомненно, были противоположны, но корень зла лежал в самом природном складе характера Александра I. Быть может, если бы это обстоятельство в ту пору было понятно, как теперь, воспитание будущего императора могло быть иным, а в зависимости от этого и сама жизненная судьба его более счастливой. Но в ту эпоху педагогическая психология едва начиналась, а о возможности существования односторонних или неразвитых характеров еще ничего не было известно.

В детстве Александр был весел, беззаботен и уже очень рано обнаруживал доброту, нежность и сочувствие к людям. Вместе с тем он показывал любознательность, внимание, рассудительность, ловкость и вкус к изящному. Но в то же время развитие воли далеко не соответствовало развитию ума и силе чувства, и императрица Екатерина, близко следившая за ним с момента рождения, не без удивления отмечает эту особенность его характера. Она следующим образом выражается о «господине Александре»: заговорю о чем-нибудь дельном, он весь – внимание, заставлю его играть в жмурки – он и на это готов, одним словом, он мальчик, соединяющий в себе множество противоположностей. Противоположности вытекали из резкой разницы в степени развития у него основных сторон души – чувства и воли. Эта разница низвела до минимума пользу, какая могла бы быть извлечена из многих прекрасных сторон его души и привела почти к отрицательным результатам жизненное значение этой благородной и великодушной личности.

Слабость воли Александра I сделала некоторые чувства его чрезмерными, давая полный простор их одностороннему росту. Во всю свою жизнь император был не способен подавить в себе робость, конфузливость, тщеславие, обидчивость; он часто плакал, и слезами и вздохами зачастую разрешались у него напряжения души, ждавшие и требовавшие иного исхода. Оттого его добрые качества оставались неустойчивыми и при первых испытаниях жизни обращались в противоположные модификации: доверчивость, кротость и ловкость – в подозрительность, строгость, неприступность.

Слабость воли, говорит Сикорский, выступала решительно во все моменты жизни, и это обозначилось всего яснее в тот период, когда воля получает свое окончательное развитие, т. е. с наступлением юности. В детские годы и в отрочестве еще не бывает полного развития воли, и это не нарушает гармонии духа и не отзывается резко в поступках и действиях, но в юношеском, а в особенности в зрелом возрасте слабая воля вносит непоправимый диссонанс в психический склад человека, в его внутренний мир и его деятельность.

Благодаря слабой воле Александр не мог сдерживать порывов фантазии и не мог напрягать свое внимание в здоровом добром направлении. Отсюда – мечтательность, составлявшая решительную черту его характера. Предаваясь великодушным мечтам, он создал себе умственный культ служения добру и осуществлял это добро скорей в мечтах и фантазии, чем в действительности. Эту черту замечает в нем князь Чарторыйский во время знаменитой трехчасовой беседы с юным Александром в Таврическом саду.

«Слабость воли и преобладание чувства, этот роковой порок души, сказывался более всего при встрече личности Александра с другими. Не только люди, сильные умом и волей, брали перевес над личностью Александра, но даже фанатики, т. е. люди, лишенные развития ума, а лишь сильные волей, подавляли и подчиняли его. Он преклонялся не перед сильным чувством, не перед непоколебимой логикой, но пред простым решительным напряжением воли, хотя бы за этой волей не было ни высших чувств, ни логики. При таких свойствах своего характера Александр I не только не мог осуществить благородных стремлений и возвышенных идеалов своей души, не только не мог отстоять своих принципов, но был бессилен защищать свою собственную личность от нравственного порабощения грубых и смелых людей, лишенных того тонкого понимания и того чутья истины, каким обладал император. Фанатический узкий ум Фотия и грубая практическая душа Аракчеева овладели Александром и подчинили его себе. Тонкие художественные чувства Александра, оставаясь одинокими в душе и не находя для себя поддержки ни в проницательном уме, ни в сильной воле, не могли устоять и постепенно вырождались. Личность императора с течением времени не только не совершенствовалась в нравственном смысле, но отступала назад. Император бесплодно волновался, нравственно страдал и подчас тяжко мучился, но был бессилен предупредить органическое изменение своего характера. (Мы, разумеется, говорим, – прибавляет Сикорский, – о физических, а не о патологических изменениях характера[3 - А между тем в них-то вся и суть. – Прим, автора.].)

Роковой процесс порчи характера начался у Александра очень рано – с того периода, когда надлежало бы наступить полному развитию воли, т. е. с юношеского возраста. Уже в это время у него высказываются первые признаки слабости воли: на него по временам нападали ничем не объяснимые медленность, праздность и лень, столь мало свойственные острому живому направлению юношеского ума. Слабая воля не могла удержать Александра от физических эксцессов, наступивших вслед за его ранним браком и повлекших за собою не только физическую слабость, но и заметную умственную усталость и бездеятельность. Пустота души, вызванная такими переменами, заполнялась пустым, ничтожным и нередко недостойным препровождением времени в обществе парикмахера Романа и прочих «комнатных», на что неоднократно жалуется Протасов.

Но всего резче и очевиднее слабость воли Александра сказывается там, где требовалось единовременное напряжение ума и воли. Тут он обыкновенно слабел и уступал, отдаваясь бесплодным волнениям. Так он поступил в 1796 году, когда нужно было дать решительный ответ на предложенный ему пост наследника престола. Так он отвечал и в ту, гораздо более важную минуту, которая предшествовала смерти императора Павла. Сначала молчание, вздохи, а затем уступка, как справедливо замечает Шильдер.

Слабость воли, бессилие отстаивать свою независимость и личность рано развило в Александре черту, стоящую резким диссонансом в его честной возвышенной душе. Мы разумеем уклончивость, обратившуюся впоследствии в скрытность и обман. На эту черту указывает и жалуется и Екатерина, и другие лица, имевшие близкое отношение к Александру. Уклончивость, скрытность, а затем и двоедушие помогли ему выходить из затруднений там, где требовалась прямота и решительная воля для отстаивания своих убеждений и предначертаний. Обидчивость и мстительность, тщеславие и хитрость постепенно явились плодом слабой воли, бессильной охранять высшие, благороднейшие качества души, которыми был богат Александр. В важных случаях жизни, среди крупных событий, приходило в возбуждение его чувство, но менее возбуждался ум и всего менее воля: он был бессилен в психической борьбе. «Если бы в это время здесь вы были, – говорит он Чарторыйскому о событиях перед своим вступлением на престол, – я бы не позволил себя увлечь на этот путь». Императрица Елизавета Алексеевна говорит, по поводу тех же событий, что «его чувствительная душа навсегда останется растерзанной». Молчание, согласие, вздохи, т. е. бессилие мысли, бессилие воли и одни только волнения. Такая внутренняя борьба, которою жил этот, достойный лучшей участи, человек, кончилась не возвышением, а упадком характера, не прогрессом души, а горестной деградацией. «Он безмерно желает поступать во всем хорошо, он обещает», – говорит о нем Екатерина. Но для осуществления желаний и обещаний необходимы непрерывные напряжения воли. Этого-то и недоставало Александру.

Таким образом из благороднейшего, великодушного юноши, каким был Александр, постепенно, путем естественной психической эволюции, выработался человек, который, по справедливому замечанию современника, был одновременно и великодушным и мечтательным, и двоедушным. Легко понять, что и самый жизненный путь, и осуществление жизненных целей не могло удаться этому человеку, столь не полному в психологическом смысле.

Быть может, нельзя найти лучшего примера для выяснения важности правильного, основанного на психологии воспитания, как грустная жизнь императора Александра I; на примере его видим ясно, что, как бы ни были счастливо выражены отдельные черты характера, окончательный склад души определяется не ими одними, а всей суммой душевных качеств человека. Жизнь зрелого человека вводит в живое действие и в борьбу все силы. От искусства человека, от его нравственных усилий, от неусыпного самовоспитания зависит направление и исход внутренней борьбы, какую ведут между собой лучшие и худшие стороны характера. Исход этот может выразиться то нравственным усовершенствованием, то, наоборот, прогрессивной порчей характера», – заключает Сикорский.

Вполне соглашаясь в общем с первой частью этих строк относительно важности «правильного, основанного на психологии воспитания по отношению не только к Александру, но вообще ко всякому человеку, мы должны совершенно разойтись с ним в коренном вопросе, относящемся до Александра. Вся суть заключается именно в том, что не об эволюции личности должна идти речь при разборе характера Александра в пределах физиологических изменений ее, а о патологических изменениях душевной деятельности под влиянием развития определенного болезненного состояния.

Описываемая Сикорским в его труде «слабость воли» Александра I есть, по нашему мнению, именно результат общего болезненного состояния, затронувшего не только область воли, но и все стороны душевной деятельности Александра, одни в большей степени, другие в меньшей. Например, та скрытность его, о которой упоминается в этой работе, есть не больше как обычная форма подозрительности такого рода больных, старания скрывать иногда бредовые идеи, иногда галлюцинации; как чисто болезненный симптом, сюда же следует отнести и молчание. Как ни старается наш почтенный ученый поставить на первый план чувство и ум императора, но и ему приходится назвать умственные способности его средними, а в одном месте прямо указать на времяпровождение его «пустое, ничтожное, недостойное».