Сыщики преисподней (сборник)

Глава 4

Укрыватель

(3 часа 24 минуты)

Они сидели в маленькой кухне, за столиком, накрытым незатейливой бело-голубой скатертью. Лысый старик любезно угощал гостя скромным ужином.

– Спасибо, что спрятал меня, – в который раз повторял Сталин, большими глотками хлебая чай. – Я знаю, чем ты рискуешь, сделав это. У тебя могут быть огромные проблемы.

Собеседник отмахнулся, показав жестом всю незначительность своей услуги. Он говорил по-русски с заметным испанским акцентом, но в то же время довольно грамотно.

– Да о чем ты говоришь, Коба… все это мелочи, честное слово. На самом деле никому здесь не придет в голову искать тебя именно у меня. И не забудь – я сам умею прятаться и маскироваться, как никто другой. Ну да, ты это не хуже меня знаешь.

Сталин кивнул. В свое время он дорого заплатил бы за то, чтобы поговорить с этим человеком, и никогда не представлял, что они мирно будут распивать чаи на одной кухне. Тогда он был уверен, что если разговор и состоится, то при совершенно других условиях.

– Я думаю, ты можешь просидеть тут хоть год, если не выходить из квартиры, – продолжал лысый. – Разумеется, пока соседи не донесут, а это рано или поздно случится.

– Да, слушай, – развеселился Сталин, двинул рукой и расплескал чай. – Тут временами чувствуешь себя совсем как дома. В натуре, в любом веке люди любили стучать.

– О, даже не сомневайся. Это подмечали и фараоны, и римские прокураторы, и святейшая инквизиция, – ехидно улыбался старик. – Такова уж человеческая природа. Кстати, мне до сих пор смешно видеть в городе инквизиторов. Назывались «псы Господни», считали себя святее святых, а тут их отправляют работать в лучшем случае в прачечную – еретикам трусы отстирывать, – он залился дребезжащим смешком. – Хотя нет слов, Торквемада со своей шашлычной чудно устроился. Но такие, как он, нигде не пропадут: сообразил же парень в свое время перекреститься из евреев в католики! А я вот сейчас думаю – эх, ну не додумался я в нужный момент заделаться евреем! Теперь жалею, но кто ж знал?..

– И я тоже не додумался, – поддакнул вождь народов, и оба рассмеялись.

– Когда паханом нашей бригады в каменоломне оказался сам Иоанн, Папа Римский, я просто с кровати упал, – продолжил Сталин, с хрустом дробя на зубах твердую баранку. – Век воли не видать! Ну этот-то ладно, он хоть из бывших пиратов, татуировки показывал и сам мне хвастался, как трон за награбленные дублоны покупал. А потом-то я уже столько пап и кардиналов с тележкой и в кандалах повидал, что совсем перестал удивляться. Они у нас тысячами камни таскают, не успеваем новых принимать.

Старик кивнул в знак согласия. Он пил чай не из глиняной чашки, как вождь народов, а из специального глубокого деревянного сосуда, с видимым удовольствием ловко высасывая горячий напиток через узкую бамбуковую трубочку.

– Ты уверен, что тебе не будет лучше в Учреждении, Коба? – сказал он, нехотя отрываясь от трубочки. – Я полагаю, тебе бы там дали хорошую охрану за твои показания.

– Я ни секунды не сомневаюсь, что поступил правильно, – насупился Сталин. – Иначе меня бы уже замочили. Ты же знаешь, что сделали с Менделеевым? Новости видел, да? А ведь его хорошо охраняли, – он поднял указательный палец, – очень хорошо! Нет, за этим киллером стоят слишком серьезные люди. За такое дело они от меня мокрого места не оставят. Никто еще не вернулся из НЕБЫТИЯ. И я не хочу туда попасть.

– Я полагаю, что тоже могу быть в списке, – хлюпнул чаем старик. – Мое имя на Земле было довольно популярно, хоть фамилия – одна из самых распространенных в государстве. Беда в том, что никто не знает, кому исполнитель нанесет следующий удар.

– Никто, – пожал плечами Сталин. – Поэтому мой тебе совет – постарайся как можно реже бывать на улице. Вообще я не знаю, что эти псы задумали. Я оставил записку с прозрачным намеком, с кем им следует поговорить. Дурак бы уже догадался. А эти все медлят. Как только киллера поймают – я сразу же сдамся, чтобы тебя не подставлять.

Лысый на мгновение перестал хмурить брови и снова дребезжаще рассмеялся.

– Коба, мне абсолютно нечего терять. Ты не знаешь, каково это – полжизни прятаться, словно крыса. Поживешь лет сорок на нелегальном положении, чувствуя боль в сердце от каждого стука в дверь, поймешь. Ладно, пойду приготовлю тебе постель.

С усилием поднявшись с табуретки, старик заковылял в спальню.

Сталин снова отхлебнул душистого, крепкого чая – его уже немного оставалось в чашке, зеленоватая жидкость плескалась на самом дне. Смешно, но он знает наверняка – этот дед действительно его не выдаст. Как причудлива судьба… Ведь даже в самом страшном сне вождь народов не мог себе представить, что когда-нибудь придется просить этого человека о временном убежище. Но в городе все становится с ног на голову. В сумасшедшем загробном мире, куда попадают после смерти, враги становятся лучшими друзьями, а закадычные друзья ненавидят тебя так, как раньше любили.

«Если ПРОРОЧЕСТВО сбудется, все сгорит в пламени… и там, и здесь, – сотрясал его мысли шепот умирающего брата Ираклия. – Поэтому я и спрятал Книгу… В ней – главная тайна, как ЭТО сделать. Сожги ее, уничтожь».

Он содрогнулся. Сталин никому не рассказывал о предсмертной исповеди иерусалимского паломника – даже своему духовному наставнику по семинарии, отцу Дионисию, коему доверял безмерно. Ему снова привиделась монашеская келья, серая и узкая, со стекающими по стенам каплями влаги – зимой всегда было холодно, и это порождало сырость в помещениях. Брат Ираклий с невидящими глазами, дрожащий всем телом, цепко держащий его за руку. И шепот, страшный шепот, приоткрывающий ему, почти ребенку, все ужасы Книги – слово за словом, погружая его сердце в лед.

Впервые в жизни он почувствовал тогда, как перед ним разверзлась бездна, полная пламени. Иосиф ясно увидел миллиарды тел, корчащихся в огне, глаза, лопающиеся фонтанами слизи, и кожу, слезающую подобно кожуре печеного картофеля. Брат Ираклий трясся, изрыгая чудовищные предсмертные предсказания, пока не затих. Его грудь с прерывистым всхлипом поднялась и опустилась в последний раз… Перепуганный Сосо не сразу высвободил свою ладонь из потной руки мертвеца, осознавая услышанное, – по щеке побежала горячая слеза. Глаза брата Ираклия, открытые, как и его рот, пристально смотрели в потолок. Пересилив страх, он осторожно прикоснулся к еще теплым векам, чтобы провести рукой сверху вниз, – так обычно делал их сельский священник, словно забирая в горсть мертвый взгляд.

Глаза не закрылись – брат Ираклий сел на своем ложе. Сосо не пошевелился, чувствуя странное ощущение в ногах, как будто их залили чем-то липким. Приблизив к нему мертвое лицо с белыми зрачками, монах вцепился в его плечо костлявой рукой, хрипло повторяя: «Помни, помни, помни!» Он попытался закричать, но ничего не вышло – другой рукой брат Ираклий держал его за язык, выдирая его изо рта…

– Коба, что с тобой? Стоило отойти, как ты уже заснул, – лысый старик с тревогой вглядывался в лицо Сталина, – мычишь, стонешь… Может, тебе водки дать? Nein problem. Что-то приснилось? Ты чертовски плохо выглядишь.

Сталин с трудом отклеил щеку от стола – на коже остался клетчатый отпечаток скатерти. Взяв себя всей пятерней за лицо, сжал пальцы. Хотя сон сморил его всего минут на десять, было такое ощущение, что проспал два часа, – глаза просто не открывались.

– Извини, Генрих. Возраст дает о себе знать, только и всего, – мгновенно устаю. На каменоломне пятьдесят лет вкалываю, засыпаю там, где сажусь. С удовольствием выпил бы еще чего-нибудь, но боюсь, потом всю ночь буду бегать в клозет. Где ты мне постелил?

– В соседней комнате. А я вот, с твоего позволения, налью себе еще немного матэ – привык, знаешь ли, за столько лет у себя на ранчо. Ко мне даже соседи в гости приходили почаевничать, говорили, что умею заваривать как настоящий кабальеро.

Сталин заставил себя растянуть дрожащие углы губ в гримасе, похожей на улыбку.

– Да, ты мастер своего дела. Перевоплощаешься – любой актер позавидует. Ты не как твой босс. Он был просто уродом, больным психопатом. Я отлично понимаю тебя – возможно, ты не любил этого кретина, но на службе надо выполнять приказы вне зависимости от того, нравится тебе начальник или нет. Жаль, что мы с тобой при жизни не познакомились. С удовольствием спрятал бы тебя в Москве – мог бы жить на даче в Горках, с паспортом на имя Петра Сергеевича Козолупо. Никто б не узнал.

– Danke. Я сменил столько паспортов, что устал записывать на бумажку, как меня зовут. Последний документ был на имя Педро Хуареса. Спокойной ночи тебе, Коба.

…Дождавшись, пока Сталин уснет, бывший шеф гестапо, группенфюрер СС Генрих Мюллер, отключил миниатюрный диктофон, прикрепленный скотчем к внутренней стороне столика с бело-голубой баварской скатертью, и вытащил из него микрокассету. Он искренне не собирался выдавать Сталина Учреждению, которое ненавидел всеми фибрами души не меньше, чем вождь народов. Однако записывать разговоры его научила долгая практика сначала в криминальной полиции, а потом в гестапо. Никогда не знаешь, в какой момент это может пригодиться, но на всякий случай лучше иметь под рукой.

Высасывая сладкий матэ через трубочку, Мюллер снова раскрыл свой любимый роман, который он перечитывал многократно как при жизни, так и ПОСЛЕ. Кино, снятое по его мотивам, напротив, ему не особенно понравилось – он не был там похож на себя, какой-то семейный клоун, добренький доктор Айболит из детской сказки. Вытащив бархатную закладку, Мюллер пролистнул страницу, в который раз перечитывая проливающую бальзам на сердце строчку: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».

Глава 5

Мусор

(чуть раньше, 20 часов 39 минут)

Прошло не меньше двух часов, прежде чем Калашников неохотно признался самому себе – тревога оказалась ложной. Он совершенно напрасно перевернул апартаменты Менделеева вверх дном – потому что так и не нашел того, что искал среди многочисленных профессорских бумаг. Сев на стул, Алексей в который раз за день выматерился до хруста в челюсти. Ужасно хотелось выпить залпом стакан… нет, не водки, а именно спирта – прямо как той осенью, во время германской войны.

Стоявший рядом Малинин смотрел на начальство с недоумением, почтением и страхом. Подозрения об апоплексическом ударе не оправдались, однако создавалось впечатление, что с головой его благородия происходит нечто загадочное. Зачем было врываться в квартиру покойника, чтобы все там разгромить, а потом сидеть и выражаться, как грузчик? Если бы многоопытный Малинин не знал наверняка, что его благородие не пьет по два литра в день, то определил бы его поведение как натуральную белую горячку.

Калашников поднял голову и поймал на себе страдальческий взгляд.

– Нет-нет, братец, все в порядке…

По выражению лица Малинина было очевидно – он явно так не считает.

– Я искал блокнот, – вяло объяснил Калашников.

Вид у него был не лучший – волосы спутаны, на рубашке выступили пятна пота, глаза покраснели от бессонницы.

– Какой блокнот, вашбродь? – впервые за день нарушил обет молчания Малинин.

– Ты просто не слышал. Когда мы сидели в машине в вампирском квартале, мне позвонил профессор Склифосовский в расстроенных чувствах из-за Менделеева… Я его старческие причитания, признаться, пропустил мимо ушей. И только собрались с тобой ехать, как мне в голову ударило – блокнот! Склифосовский сказал, что Менделеев был жуткий педант – как только что-то ему придет в голову, сию минуту эту самую мысль в блокнот пишет. Судя по тому, что он несколько дней подряд исследовал вещество по просьбе Шефа, у него должна быть просто куча этих записей. Я подумал, что профессор по свойственной ему рассеянности куда-то задевал блокнот, посему и решил вторично обыскать его квартиру. В общем, какая разница… Следовало сразу ехать к Шефу с докладом о нашей интимной беседе в «Грустных клыках», а не терять здесь время. Следов убийцы мы не нашли, но тем не менее тот умудрился забрать блокнот. Если он вообще был.

Выпалив все это на одном дыхании, Калашников налил себе воды из стоящего на столе массивного графина. Вода была затхлая, но длительный монолог высушил небо.

Малинин заморгал, возведя глаза к потолку.

– Да, но ведь наши эксперты определили, что киллер не влезал в окно, – задумчиво сказал унтер-офицер, не отрывая глаз от изящной французской люстры. – Как же тогда он смог забрать блокнот? Удочкой, что ль, с дерева подцепил? Так оттуда и не разглядишь.