Моя дорогая Оли…

– Ну, во-первых, не превращай в клише мой внешний вид и свои проблемы, это никак не связано, – Оливия подняла вверх указательный палец. – Во-вторых, ты помирился с отцом, и я уже считаю это своей главной победой. Правда, развод твоих родителей сыграл в этом не последнюю роль! И в-третьих, это не касается тебя. Это касалось Отиса, и только его. Да и так давно, что мало кто вспомнит об этом. Его школу снесли два года назад, даже стены уже не помнят.

– Так, а тут поподробнее, что ты хочешь сказать? – воздух застрял где-то в легких Конарда, и он даже как-то пропищал следующую фразу. – Какие проблемы могут быть в этом ключе? Мы давно с ними разобрались. Гордад снова в тюрьме, а Виолетт в твоей клинике, под надежным наблюдением и принимает лекарства.

– Наша… моя клиника – это тебе не лечебница Аркхем, уясни это наконец! Мы помещаем туда душевнобольных, чтобы стабилизировать и попытаться вылечить! В последний раз тебе это говорю, в следующий дам в нос, ясно? – она закрыла глаза, пытаясь справиться с накатывающим гневом. – Виолетт… она больше не пациент нашей клиники.

– Что?! Это значит, ее выписали? У нее целый букет расстройств, и во главе их – шизофрения! – Конард ударил по столу и покосился на телефон. Кажется, его ждал неприятный звонок. – Оливия, черт возьми, я отказался следить за ней лично, понадеявшись на тебя.

– Вот так, Конард, больше «букета» нет, – Оливия покачала головой и кинула на него предупреждающий взгляд, когда он взял в руки телефон. – Ты пожалеешь о звонке. Дай мне договорить.

Ему пришлось подчиниться.

– Виолетт больше не пациент частной клиники «КоронА», потому что в четыре утра десять минут двадцать третьего декабря ее нашли в палате мертвой. Вскрытие установило, что причиной смерти стал сердечный приступ.

– Что… Виолетт умерла? – лицо Конарда стало белым, словно снег за окном. – Прости, что наехал в начале… Я не подумал, что ты пришла по такому поводу.

– Поэтому я и сказала, что ты пожалеешь. Нужно уметь слушать, а еще и дослушивать собеседников, ты будто не знаешь… – она странно улыбнулась и посмотрела куда-то в сторону. – Смерть приходит не только к старикам… Из-за смерти отца я выпала на время из работы. Я появилась, только потому что узнала о смерти Виолетт.

– Странно, что выбраться из норы тебе помогла Виолетт, – Конард потупил взгляд и заговорил еле слышимым шепотом. – Может, сменим тему, раз, эм… уже все?

– Нет, мы не сменим тему, – Оливия вскинула подбородок. – За четыре дня до смерти Виолетт почувствовала себя лучше. Из записей лечащего доктора я узнала, что в последний день она осознавала, кто она, почему в клинике, сколько ей лет и… – Оливия резко замолчала, чтобы собраться с духом. – Часто бывает, что пациенты перед смертью вдруг чувствуют себя хорошо и даже думают, будто поправились. Такой подъем вызван так называемым последним «волевым» поступком организма. Не знаю, был ли это такой вот подъем или Виолетт действительно пошла на поправку, но умерла она оставаясь в своем уме.

– Ты хочешь, чтобы я испытал к ней сочувствие или простил? Это разговор вообще не ко мне, сама понимаешь. Отис призывает всех к прощению и разрешению конфликтов, однако, думаю, даже он не сможет простить ее, – Конард напрягся. Весь разговор казался ему подозрительным, не покидало ощущение, что с ним играют.

– Никто не просит прощения, – она сначала немного сгорбилась, а потом откинулась на кресле. – Лечащий врач также записал, что она осознала, что натворила в старшей школе. Ту ночь Виолетт описала до пугающих мелочей, – Оливия говорила тихо. В пустом кабинете, в полумраке ее слова звучали зловеще. – Скорее всего, инфаркт случился на фоне переживаний. В последние годы ей становилось хуже не только в психологическом смысле, но и в физическом. На момент смерти Виолетт весила сорок килограммов при росте в сто шестьдесят пять сантиметров. Ее организм не справился с эмоциональными переживаниями. В каком-то смысле ее душевная болезнь стала для нее крепостью, раковиной. Находясь в ней, она не помнила, что натворила в прошлом. И вот стоило ее защитным стенам рухнуть, как сломалась и она сама.

– Ты хочешь сказать, что она умерла от осознания правды? Ей что… стало жаль Отиса? – Конард говорил неуверенным тоном, не веря даже себе. От объяснений Оливии он, как и всегда, пребывал в шоке. – Даже не знаю, кто ему должен рассказать. Столько лет прошло… В последний раз разговор об их семейке заходил года три назад, а то и больше. Стоит ли бередить старые раны…

– Мне жаль ее, на самом деле, – Оливия наклонила голову, и несколько выбившихся прядей накрыли ее лицо тенью. – Когда работаешь психиатром одиннадцать лет, начинаешь относиться к ним как к объектам исследования. Приходишь, слушаешь, ставишь предварительный диагноз, потом окончательный, лечишь или пытаешься лечить. Но в случае с Виолетт… зная ее историю… не могу просто взять и выкинуть из головы. Это же жизнь. Жизнь! И огромную ее часть она провела в четырех стенах. Конард, Виолетт сожалела обо всем.

– Чувствую, сегодня я за работу не сяду, – он посмотрел на телефон, а потом перевел взгляд на окно. – Говорят, что шторм приносит свободу, он обновляет мир, вырывая все старое с корнем. А у меня в жизни все наоборот. Каждый раз, как Париж по колено в снегу, у меня по горло проблем. Мне не хватает лопаты для уборки.

– Жизнь не подарок, и ты это знаешь, Конард. Приходиться приспосабливаться к окружающему миру. Мы – люди, совершаем ошибки, к нашему сожалению. Иногда становится так тяжело, что не остановить круговорот мрачных мыслей.

Она наконец-то подняла глаза, и Конарду пришлось приложить усилия, чтобы не отвести взгляд.

– Смерть Виолетт что-то затронула внутри меня. Я до сих пор не могу дать этому чувству имя. Однако мне предельно ясно, что… я так не хочу. Я не хочу закончить, как Виолетт.

– Оливия, что ты говоришь? О чем вообще речь? Виолетт… давай на секунду забудем, что она натворила, но Виолетт страдала от психического заболевания. Она не могла контролировать свою жизнь. Не хочу показаться грубым, но именно твой отец и уверил меня, что она уже никогда не покинет ни городскую лечебницу, ни вашу клинику. То, что Виолетт умерла от переживаний, лишь твое предположение и, возможно, неверное толкование лечащего доктора. Ты ничем не нее не похожа, – недоумевал Конард. – Ты, конечно, странная и все такое, но… твой отец…

– Мой отец во многом ошибался!

Оливия подскочила, готовая кинуться на Конарда, однако вовремя взяла себя в руки. Они смотрели друг на друга удивленными глазами и не находили нужных слов. Конарда поведение подруги шокировало. Оливия приложила над собой усилие, чтобы взять ситуацию под контроль. Конард сжал челюсти, понимая, что, скорее всего, затронул запретную тему. Доктор Корон умер не так давно, еще и Виолетт… Он вдруг ощутил, что это лишь начало разговора. Дальше будут новости похуже. Оливия, кажется, готовится вылить на него целое ведро из шокирующих фактов об ее жизни. Конард вновь пробежался глазами по ней. «Недостаточно» яркий макияж Оливии скрывал темные круги под глазами, синяки и бледность. С ней явно что-то случилось, но пока эту историю она держала в себе.

Конард сжал руки в кулаки и приготовился слушать.

Оливия – часть его семьи.

– Без обид, Конард, но ты слеп, – резко бросила Оливия. – Я не хочу обвинять тебя или кого-то еще из моих друзей в невнимательности, ведь это не так. Просто… просто вы все угодили в некий счастливый пузырь. У вас есть вторые половинки, кто-то основал приют для собак, у кого-то даже есть дети… Вы идете вперед, ваша жизнь – океан, моя – аквариум. Я устала просыпаться с мыслью о том, что весь мой огромный мир – это банка на тридцать литров. Все эти полтора месяца я задавалась вопросом: кто же я на самом деле? Что из того, что осталось в моей жизни, правда?

Она ударила по столку кулаком, и Конард от неожиданности подпрыгнул на кресле.

– Между мной и Виолетт много общего. Мы заперты в обстоятельствах. Да, я понимаю, что жизнь такая штука и иногда камень не сдвинешь, но я уже устала… Устала от этого всего. Даже если я сдохну, задыхаясь на ковре, я хочу пробить стекло своего аквариума. Настало мое время, и я не собираюсь ждать и секунды. Я хочу быть свободной.

– И что же даст тебе эту свободу? Свободу от чего ты хочешь получить, Оливия?

– От нитей, которые я сплела сама, – тихо прошептала она в ответ.

Конард, конечно же, ничего не понял, лишь вылупил на нее глаза.

– Я собираюсь уехать из Парижа. Не знаю, на сколько… Может, и навсегда. Я уже распределила обязанности в клинике. Мой отец не очень хорошо организовывал работу, а я уж и подавно. Мне казалось, роль Оливии Корон – быть связующим звеном близких ей людей.

Когда она заговорила о себе в третьем лице, Конарда пробрало до мурашек. В таком обезумевшем состоянии он ее никогда не видел.

– Мне нужно уехать из этого города, он мне противен. Смотреть на него не могу. Чтобы спасти свою любовь к его жителям, мне пора покинуть этот серый лабиринт узких улиц.

– Оливия, ты не можешь просто так взять и уехать! Не можешь!

– Конард, – взгляд подруги потемнел то ли от набегающего на город вечера, то ли от злобы. – Я могу делать со своей жизнью все, что мне захочется. Ясно? И никто, слышишь, никто не имеет права мне указывать! – она взяла паузу, Даже ты. И уж тем более мой отец, который… – Оливия резко замолчала, и повисла неловкая, гнетущая тишина.

– Я не то хотел сказать! Как мы тут без тебя? Посмотри! Наша жизнь прочно связана с тобой! Мы просто не сможем без тебя! Оливия! Ты наша лучшая подруга! Да ты лучшая подруга всего города, – Конард попытался оправдаться за свои слова. – Давай обсудим это, не руби с плеча. Мы должны разбираться в проблемах, а не сбегать от них. Именно ты научила меня этому. Как же так, Оливия… – Конард не заметил, как встал с кресла во время этой речи, а сейчас чуть не упал, присаживаясь обратно. – Тогда… тогда, когда я сбежал, я потерял целых два месяца, скитался и не решал своих проблем. Оливия… Убегать из Парижа даже для тебя звучит безумно. Моя судьба… я бежал… я…

– Ты сбежал от своей судьбы, а я от своей прячусь, Конард.

Она прикрыла лицо руками, пытаясь спрятаться, но не получалось. Она дрожала и чувствовала, как медленно, но верно подходит к своему пределу. Еще чуть-чуть – и у нее случится нервный срыв. Она не могла… пока не могла сказать Конарду правду, почему убегала из города, словно за ней гонятся. Он вряд ли понял бы ее, да и не осталось сил, чтобы выворачивать душу наизнанку. Купить билеты куда-то за океан намного проще, чем говорить с лучшим другом на неизвестном ему языке. Она начала прокручивать в голове банальные мантры, пытаясь успокоиться. Это помогало раньше, поможет и сейчас. Дрожь прекратилась, сердце наконец-то перестало стучать в висках, мысли замедлились, и она нашла силы поднять голову и посмотреть на Конарда. На его лице читались страх и тревога. Он услышал совсем мало об ее переживаниях, не зная самых страшных тайн, а уже сидел бледнее листа бумаги. Оливия потратила последние силы, чтобы натянуть вымученную улыбку, отчего стала выглядеть еще безумнее.

Конард покачал головой, не соглашаясь с ее решением. У нее остался один способ убедить его, и, вероятно, он будет не в восторге.

– Оливия, тебе нужно подождать! Давай… – но закончить ему не дали.

– Какого цвета мои волосы? – ровным голосом спросила Оливия. – Конард, какой мой настоящий цвет волос?

– Я… Ну, ты блондинка. Я никогда не видел тебя с другим цветом волос, – Конард прищурился, пытаясь рассмотреть корни ее волос. Все без изменений. Оливия оставалась блондинкой, ровно как и двенадцать лет назад. Он не мог понять, в чем уловка. – Зачем ты меня дуришь, Оливия! Это уже не смешно!

– Они темно-русые, Конард, темно-русые, – и в этот раз ей даже не пришлось давить из себя улыбку. Сочувствующая и в то же время понимающая, она расцвела на ее лице. – Не смешно то, что мой лучший друг не знает этого факта, – она выдохнула. – И то, что я покидаю Париж, тоже не смешно, Конард. Шутки закончились.

Они молчали долгие пять минут, переваривая все сказанное.

– Неужели это действительно все? – спросил Конард у Оливии, которая не отводила глаз от своих кроссовок.

Она подняла голову, расправила плечи, готовясь к новому сражению, но обомлела от выражения лица друга: он улыбался искренне и по-доброму.

– Ну-ну, Оливия, не надо выцарапывать мне глаза! Я не собираюсь брать меч и щит. Я… я бесконечно сожалею, – Конард слегка наклонил голову. – Знаешь… мы с Отисом предполагали такой исход событий. Я говорил, что однажды ты просто возьмешь и уедешь. Нет, не бросишь нас, но отправишься по своему пути, и уже никто не сможет тебя остановить. Никому и не захочется вставать у тебя на пути. Я искренне сожалению. К кому же я буду приходить и жаловаться на весь мир? Ты – неотъемлемая часть этого мира. Только подумай! Нам тридцать три года. Это уже не университетские заварушки, появилась работа, у Рин вон дети есть. Невероятно… Возможно, в каких-то полутонах твоей истории я вижу тьму, и, видимо, единственное, что я могу сделать, – это оставить тебя в покое.

– Что? – Оливия прошептала, не веря словам друга.

– А что? Ты не ожидала такого быстрого ответа? Или такого вразумительного монолога? Вечно ты всех недооцениваешь – и в первую очередь саму себя, – Конард покачал головой, устремляя взгляд добрых глаз на ошарашенную подругу. – Думаешь, ты одна препарируешь людские головы? Нет, моя дорогая, в вальсе два танцора. И может, я не так хорош в бальных танцах, но учиться я умею, – он отвел взгляд в сторону. – Оливия, ты несчастна. И никакие блестки этого не скроют. Даже сейчас вместо того, чтобы выложить все на стол, ты убегаешь из Парижа. Меня успокаивает лишь одно… Ты наизусть знаешь мой номер, и, в случае чего, я смогу забрать тебя из рук сатаны.

– Я не собираюсь в Ватикан! – она усмехнулась. Удивительно, но прямо сейчас с ее шеи упал один камень, а это значило, что она все делает правильно. – Знаешь, я не на тот свет собралась, так что не надо меня отправлять к сатане. Мне просто нужно попутешествовать и поискать смысл жизни по углам других городов, Париж я весь излазила.