Кушаны

Сын писал, что прибыли начальники стражи с дальних рубежей. Ждут царя.

Куджула кивнул, слуга убрал светильник, подал сапоги. Сшитые из прочной кожи, узкие, они облегали ногу, а для надежности перетягивались шнуром, продетым в отверстия с двух сторон по переду и до самого верха. Стянув шнуровку, слуга подал ачкан, длинный пояс, расшитый оберегами. Куджула двумя пальцами поправил усы, огладил бороду, надел высокую шапку из валяной шерсти с завернутым вверх ободом.

– Подай накидку, пройдусь посмотрю на воинов. Пока еду приготовь. И собирайся, скоро поедем.

До Города Ветров оставался день пути. Распутица растянет его, но если поторопиться, то к ночи доберутся. Куджула решительно вышел под дождь: не первый в его походной жизни и не последний!

Глава 2. Город Ветров

Дождь не любит людей. Если уж пришел в город, то загоняет всех под крыши и гуляет по пустым улицам и дворам, наполняя водой каждую ложбинку, каждую ямку. Вода с шумом низвергается с небес на землю, барабаня по заглаженной поверхности улиц, потоком стекая с крыш.

Ноконзок обманул дождь: он спрятался от него под крышу айвана[13 - Айван – помещение, полностью открытое с одной стороны.], с которого открывался просторный вид на широкую улицу, ведущую к площади.

Дом военачальника стоял на возвышении, почти у крепостной стены, защищающей Город Ветров с запада. Хозяйственные постройки во дворе не мешали обзору, а виноградник, опирающийся на подпорки, радовал глаз. Урожай уже собран, но ржаво-зеленые листья еще танцуют на ветру и крепко держатся на ветках в отличие от желтых и красных листьев урюка, которые, поддавшись дождю, вместе с ним летят к земле и устилают ее пестрым ковром.

Ноконзок размышлял о богах. «Как у них там все продумано, все распределено! – думал он. – Каждый занимается своим делом: Вадо гоняет облака по небу, Фарро хранит небесный огонь, Ардохшо ведает речными водами и заботится о плодородии. Но каждый из них приносит блага людям, если они почитают их, усердно молятся, приносят жертвы. Да-а-а, боги любят жертвы!»

Ноконзок никогда не жалел быка для Михро в день его почитания, богатых даров для Ардохшо на Праздник урожая. В его доме не гаснет священный огонь на алтаре святилища, образы богов и богинь, сделанные мастерами из обожженной глины, стоят в приемном зале, в спальнях его семейства – охраняют домочадцев от сил зла.

Стены своего дома Ноконзок тоже украсил изображениями богов. Даже здесь, на айване, радующем глаз нежной фисташковой побелкой, каждого входящего в дом встречает Ардохшо в одеждах, ниспадающих к ногам волнами, с ожерельем, в которое вплетены диковинные цветы и листья. Воздев руки к небу, она благословляет землю, усеянную семенами, на богатые всходы; живых тварей, смиренно стоящих парами, одаривает приплодом; жен человеческих, просящих о потомстве, младенцами. Богиня не обидела Ноконзока! Он женился на красивой и плодовитой женщине, которая родила ему двух сыновей и дочь. Старший сын и дочь уже обзавелись семьями. Всем им досталось добра от отца – только приумножай его и радуй внуками!

Ноконзок завозился под одеялом. Ароматный дымок в курильнице иссяк. Светильники, подвешенные между колоннами, чадили.

– Эй, – окликнул он слугу, опуская ноги с суфы[14 - Суфа – выступ у стены, служивший скамьей.], – скоро там еда будет?

Запахи из кухни, расположенной в боковой комнате за стеной айвана, щекотали ноздри. В животе заурчало. Слуга, тихонько ожидающий в сторонке приказаний хозяина, шмыгнул в проем двери, перепрыгнув сразу обе ступени, ведущие в коридор. Не успел Ноконзок встать, как он уже вернулся.

– Стол накрывают, господин. Ждут тебя.

На айван выглянула Уша. Поймав взгляд мужа, она улыбнулась. Ее лисьи глазки сощурились, уголки губ уперлись в круглые щечки, приподняв их. Не молода уже, а все хороша! И, хоть не сравнить с девушкой, радующей гладкой и упругой кожей, а все так же желанна.

– Господин мой, идем к столу! – позвала она и встала, скрестив руки под грудью – ровно как женщина, изображенная на стене!

– Иду! – он хотел выговорить ей, что не зовут, что мешкают, а он и замерз уже, и проголодался, но ласковый взгляд жены словно ветром прогнал ворчливые мысли, и, улыбаясь в ответ, он обнял ее и шепнул на ухо: – Уша! Моя Уша!

Ужинали тихо. Ноконзок потирал голень – разболелась из-за дождя. Два года, как сломал, но все не может смириться с хромотой. Кажется, когда идет, все оглядываются и шепчутся, мол, был военачальник, да весь вышел, теперь хромец, куда ему воевать! Потому со двора не выходил – выезжал на коне. В седле он чувствовал себя уверенно. Руки крепкие – меч держат надежно! Да и ноги не слабы, только одна ноет да ноет…

Уша незаметно поглядывала на мужа, прихлебывающего горячий суп из чаши. Не жалуется, но морщится. Ноет нога…

Два года он не уезжал далеко от дома. Царь без него справлялся. С падением последнего бактрийского князя от Окса до хребтов снежных гор, защищающих владения Кадфиза на севере[15 - Имеется в виду Гиссарский хребет.], воцарился мир. Куджула Кадфиз объединил все владения под своей властью, не притеснял земледельцев, испокон веков живших на этих землях, не прогнал с горных пастбищ и владельцев тучных отар. Для своей многочисленной конницы он выбрал пастбища в малообжитых долинах Реки Кочевников, крепким войском обезопасил торговые пути, проходящие через царство. Казна богатела пошлинами, самые лучшие товары заполняли склады знати. Во всем этом есть и заслуга ее Ноконзока! Он всегда рядом с царем, с самого начала его восхождения. Но вот же сломал ногу в последнем бою. Стрела вонзилась в шею коня, он упал, завалившись на бок. Ноконзок не успел спрыгнуть. От тяжести коня хрустнула кость. Хромает теперь ее военачальник, на дожди ворчит, а в поход с царем собирается! Она спросила, какой поход, куда, зачем, но он только цыкнул – не твоего ума дело! А сам приказал готовить снаряжение, мечи наточил – и длинный, и короткий…

Уша подозвала слугу, шепнула ему, чтобы принес горячие угли. Ноконзок сидел, опершись спиной о стену, вытянув больную ногу: так казалось легче. Уша пристроила жаровню с углями рядом, прикрыла одеялом.

– Согреется – успокоится!

Ноконзок не возражал. Поев мяса, он взял бокал с вином и, подмяв подушку под локоть, пригубил его. Молодое вино взыграло свежими соками; одурманило сначала, отвлекло от грустных мыслей, а потом растеклось весельем.

– Выпей, Уша! Хорошее вино! Славный виноград мы с тобой вырастили в этом году!

На сердце Уши потеплело: успокоилась нога, развеселился.

– Из тебя не только умелый военачальник получился, а и винодел хороший, – похвалила она.

От вина у нее запылали щеки, губы заалели. Если бы не морщинки в уголках глаз, подумалось бы, что нет тридцати лет, которые они прожили бок о бок, а все только начинается: и жизнь вместе, и вспыхнувшая при первой же встрече любовь. Глаза Уши поблескивали, отражая огоньки масляных светильников. Все ее лицо – открытое, чистое, – сияло, будто нет в ее голове никаких тяжелых дум. Серебряный обод, составленный из вертикальных пластин, уменьшающихся в размере ото лба к вискам, дополнял крученый жгут, удерживающий ее волосы в аккуратной прическе. Ни один локон не выбился из крепкого пучка, сокрытого легким шелковым шарфом сзади. Уша любила аккуратность во всем, и в своем облике прежде всего. А щечки припудривала толченной в пыль краской, и всегда они алели, как у молоденькой девушки. Она и дочку научила, как нравиться мужу многие годы: не досаждать вопросами, не грустить, не плакать, быть аккуратной, использовать ароматы, пудру, подкрашенное масло для губ и еще – уметь веселиться. Почему мужчины любят молодых? Потому что они веселые! А старухи ворчат. Вот и отмахиваются от них и берут молодых наложниц.

Уша подсела ближе к мужу, прикоснулась пальчиками ко лбу, провела ладонью по волосам, зачесанным назад и собранным в шишку на затылке. Черны еще кудри! Темные, с красноватым отливом, они украшают его лицо, как и усы. А вот от бороды он решительно отказывается! Царь отрастил, мог бы последовать его примеру. Но не хочет. Что ж, так он выглядит моложе царя! Бравый воин!

В коридоре послышались возня, бряцание металла. Уша опустила руку, насторожилась.

Входи, кто там есть! – приосанившись, приказал Ноконзок.

Склонив голову и придерживая рукой меч, в комнату вошел воин. Струи дождя стекали с мокрой шапки, с усов. По его виду Ноконзок догадался, что тот, кого они ждут, уже прибыл.

– Где?

– В лагере за цитаделью. Принц Саданкаш послал…

Ноконзок перебил посыльного:

– Понял! Иди! Я следом.

Пары веселья развеялись вместе с любовным туманом. Уша с тревогой вглядывалась в лицо мужа, пытаясь поймать его взгляд. Он не смотрел на нее. Знал, что не одобряет его решения идти на войну. Хоть и не говорили они об этом, да разве от хитрой лисички что-то скроешь?! Давно догадалась!

– Будь тоже готова, – он бросил на нее быстрый взгляд. – Может пир устроить, тогда всех позовет. Агизилес уже там, наверное.

Имя сына возымело действие. Взгляд Уши потеплел: не один он там будет, с сыном!

Слуга подал пояс, помог затянуть потуже, прикрепил меч. Ноконзок одернул полы ачкана. Расшитые от плеч полосы на нем распрямились, открывая всю красоту витиеватого узора. На шее Ноконзока поблескивало серебром массивное ожерелье из шариков. По центру между ними матово сияли крупные бусины красного агата. Царя надлежит встречать как положено – соответственно статусу!

С заднего двора слуги привели любимого коня военачальника. Быстроногий аргамак в ожидании бил копытом. Его шерсть отливала красным сердоликом – в масть с волосами хозяина!

Поднявшись в седло, Ноконзок поднял руку. Жена ответила благословляющим жестом: не на войну еще, но так тревожно в груди…

Как только ворота за мужем закрылись, Уша побежала к себе подбирать наряд. Не сегодня так завтра – все равно понадобится!

Небесные чаши излили всю влагу. Последние капли выпали из них и, сталкиваясь друг с другом, разлетелись мириадами брызг, не все из которых долетели до земли. Запах божественной свежести окутал Срединный мир. В небе вновь зажглись мерцающие светильники, и даже сонный Мао приоткрыл единственный глаз.

Земля вокруг Города Ветров настолько пропиталась влагой, что чавкала под копытами коней, будто те идут не по проторенным веками дорогам, а по болоту. Если бы не воины с факелами, которых Саданкаш заранее отправил подготовить место для лагеря, то в ночной мгле войску Куджулы непросто было бы разместиться.

Оставив лагерь на попечение Буцзю, царь в сопровождении трех приближенных направился в город. В свете факелов он парил в ночи туманными очертаниями зубчатых стен и едва проступающими за ними дворцовыми постройками. Вода в канале, обтекающем стены цитадели, поднялась вровень с берегами. Куджула ощущал себя частью природы – деревом, опустившим ветви под тяжестью влаги. Она стекала с его бороды; пропитала шапку, плащ; даже грива коня будто стекла к ногам черными прядями.

Остановившись перед ступенями входа во дворец, Куджула сначала скинул плащ, затем слез с коня. Наверху, в проеме распахнутых дверей, толпились придворные. Саданкаш вышел навстречу.

– Заждались уже, – устало улыбаясь, сын распахнул объятья.

Куджула похлопал его по плечам.

– Мокрый я, прикажи подать сухую одежду, потом и обнимемся.