И в сотый раз я поднимусь

– На тот большак, на перекресток, уже не надо больше мне спешить… – начинает подруга проникновенно, вполголоса. С самой заветной вступила!

Саша знает эту историю – как тяжело рождался Алкин сынок, как та старалась не кричать, как потом врач пришла в палату с вопросом, помнит ли она, что делала, рожая. «Помню – пела, – ответила подруга, – не помню репертуар». И врач напомнила, запев про большак и перекресток.

– Жить без любви, быть может, просто, – льется задушевный женский дуэт…

В это время на Сашином этаже останавливается лифт, мужик в странной шапке с козырьком сбоку, сильно качаясь, идет к ее двери, гремит ключами.

«Вор? – дивится Саша. – А у меня и дверь-то не заперта!»

– К нам вроде вор прется, – меланхолически-напевно замечает Алка.

Вор совсем не таится, ударяет локтем по Сашиной двери и вопит:

– Бля! Элисбет! Открой дверь, нах! Опен зе дор, еп-тать!

В общем, козел кричал нечеловеческим голосом…

– Слышь, мужик! – суровеет подруга, в которой мгновенно просыпается профессор экономики. – Не трожь чужую дверь, а то за «нах» и «бля» отвечать придется! Там приличные люди живут!

Саша боковым зрением видит, что дверь сверху открылась, в проеме стоит встревоженная Элизабет.

– Там ваш муж, – зовет ее Саша, – этажом ошибся.

У яростного противника русской жизни уже нет сил на то, чтобы самостоятельно подняться этажом выше. Как всегда, он ждет помощи Запада. Помощь незамедлительно приходит. Элизабет подставляет свое маленькое, но очень надежное плечо.

– Сильно пьющий, – философски изрекает подруга, хлебнув кампари, – у меня глаз наметан. Я с таким, как этот, два месяца жила, потом выгнала.

– Нах! – добавляет Саша.

– На тот большак, на пере-кресток уже не на-до больше мне спешить, – со слезой в голосе делает вторую попытку подруга.

Снова выглядывает Элизабет.

– Пожалюста, исвините моево мужа! – старательно выговаривает она дрожащим голосом.

– Нервы у бабы сдают, я ж говорю, – ставит диагноз подруга.

– И вы меня извините, Элизабет, пойдемте, я деньги вам отдам за ремонт, – утешает Саша.

– Выпьем, закусим, – затягивается напоследок певунья-профессор.

Через час Элизабет уже совершенно по-русски, с пониманием может произнести «Хорошо сидим», а также без труда выводит своим чистым голоском: «Я б никогда не полюбила, но как на свете без любви прожить!»

График

Интересно, течение человеческой жизни построено по какому-то определенному закону или события выскакивают по случаю, без всякого смысла?

Вот, например, проснулся вулкан Эйящаскакдамль и забил в хляби небесные огнем и пеплом. Ну, бывает. И пусть себе извергается.

Тем более никто не пострадал, как когда-то в Помпеях или Геркулануме. Там все случилось вполне в духе античной трагедии. Классическая архитектура, жители нарядные, в сандалях и туниках. Везувий величественный – главная достопримечательность. И вдруг как полыхнет! А потом раскаленные камни с неба, огненная лава, заполняющая улицы и дома. Не спрятаться, не скрыться.

И в чем был смысл?

От людей остались только силуэты в пластах пепла и никому больше не нужные здания и утварь. Так веками все и покоилось. Однако какой-то замысел тут таился. Иначе зачем через семнадцать веков принялись откапывать, допытываться, расчищать? Зачем ученые расписывают последний помпейский день по часам? Зачем эти толпы туристов, эти стихи и живописные полотна? Мало разве других впечатлений?

Может, это намек земных недр и неба на то, что человек слаб и бессмысленно тратить жизнь на накопление благ и изобретение роскошеств? Чтобы люди через столетия увидели, что, собственно, от них остается, и принялись жить по-новому, ценя самое простое, что дается день ото дня?

Море, солнце, апельсины.

Где тут понять…

С нынешним вулканом тоже не все так просто. Но это обнаружится не сразу. Однако некоторые истории уже всплывают.

Вот, говорят, полетели молодожены в свадебное путешествие. Как расписались, так и отправились. Далеко-далеко. С пересадкой в Лондоне. А в Лондоне как раз все полеты и отменили из-за Эйящаскакдамля. Пришлось торчать в аэропорту, час от часу теряя надежду на медовость брачного отпуска.

Эйфория испарялась, напряжение, напротив, копилось.

И к концу вынужденного ожидания произошел разрыв супружеских отношений, так как всю досаду новобрачные изрыгали друг на друга, вдохновенно и упоенно отыскивая болевые точки соратника по «горю и радости». Естественно, из Лондона устремились не в «прекрасное далеко», а домой. И не дружной парою, а врагами навек. Причем у пары врагов ожидалось пополнение, бывшее на тот момент четырехнедельным скрюченным эмбрионом, о чем пока никто не догадывался.

Налицо влияние могучих сил природы на судьбу человека, которому еще только предстоит родиться.

Будущая мать настроена ни за что не показывать дитя ушедшей любви отцу-подлецу.

Будущий отец твердит в качестве утешения заклинание: «Все бабы – твари».

Ребенок обречен расти в неполной семье, с кучей вопросов о папе, маме, самом себе и смысле жизни, наконец.

А все вулкан!

Или как-то иначе, но проявилось бы все равно?

Нет, наверное, все-таки вулкан. Не выдержали, в общем, проверки судьбоносным огнем.

Про ход собственной жизни Саша давно поняла: у нее все идет вверх-вниз. Иногда незаметный, иной раз очень трудный подъем вверх, через преодоления, мрак и тяжесть, далее – радость покоренной вершины, а потом спуск, когда легкий и почти неощутимый, когда головокружительный, как падение в пропасть. Хорошо то, что в пылу движения не отдаешь себе отчета, падаешь ли ты или карабкаешься ввысь. Ужасаться или радоваться получается только задним числом.

Самое главное – осознавать, когда наступил передых, чтобы насладиться им, не отвлекаясь на мелочи.

Скоро, совсем скоро вся предыдущая жизнь, полная взлетов и падений, будет казаться Саше безоблачным раем. Ей понадобятся все ее силы. И тогда память откроет спасительные роднички. Их живая вода поможет, в какую бы страшную сказку ни завела ее реальность.

Хармс как предчувствие

Саша никогда не просыпалась в ужасе. И даже просто в плохом настроении. Утро – ее лучшее время. Так было всегда, по крайней мере, с тех пор, как она себя помнила. Уныние могло приползти с приходом тьмы. Утренний свет всегда дарил любопытство, надежду, радость, ожидание какого-то нового счастья.

Саша знала людей, встречавших начало дня в тоске и только к вечеру успокаивавшихся, смирявшихся с жизнью. Это было совсем другое устройство мировосприятия. Саше всегда было жалко вечерних людей. Страшно им жить, должно быть.

Невыносимо жутко.

В то летнее жаркое утро она проснулась слишком рано – в шесть. От толчка в сердце.