Димкины акварели. Повесть

Димкины акварели. Повесть
Галина Долгая

Повесть о детях. Каждый эпизод взят из жизни и как мазок краски – то яркий и радостный, а то черный и тяжелый, – лег на полотно жизни, вырисовывая в итоге непростую судьбу.

Димкины акварели

Повесть

Галина Долгая

© Галина Долгая, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Димка

Димка выбежал из подъезда и, хлюпая носом, помчался за дом. Там, в закутке между проржавевшей стенкой гаража Петровича и глухим забором можно было поплакать, не боясь, что кто-то поднимет на смех или – что еще хуже! – пожалеет.

Димке шел седьмой год, и он не мог позволить себе быть тряпкой. Но что делать, если слезы сами выкатываются из глаз, словно в голове стало слишком много жидкости, и она, голова, только и ждет, когда Димку кто-нибудь обидит? Нет, ни у кого из сверстников, густо заселяющих их длиннющее общежитие, называемое семейным, и в мыслях не бывало обидеть Димку – его уважали! За справедливость характера, за умение плевать сквозь зубы, за особое отношение к бродячим собакам, с которыми он легко делился колбасой или куском хлеба, что урывал со стола, когда к матери захаживали ухажеры. Но вот мать!.. Она могла обидеть, да так, что Димке хоть сквозь пол провались от стыда – за нее, или от своего бессилия. «Ничего, – мысленно потрясал он кулаком, – вот вырасту, попробуешь тогда подзатыльник дать!»

Димка снова хлюпал, вытирая нос кулаком и отворачиваясь к стене с оплывшей штукатуркой. Он будто сам от себя хотел спрятаться. Да надолго ли спрячешься?! Вот он, Димка – весь тут, куда ж денешься?..

– Димка!

Вместе с пьяным голосом, который Димка терпеть не мог, раздался стук распахнувшихся створок окна. «Как пить дать, опять разобьет стекла!» – с досадой подумал Димка, вспоминая, как сильно дуло из дыры, которую только на днях закрыли куском стекла, что он принес с мусорки.

– Димка! – истошно орала мать, добавляя вслед за именем сына еще пару грязных словечек.

– Да ладно, Свет, отстань от пацана, – это дядя Паша.

Вроде путевый мужик, но может и руку приложить в беспамятстве. Матери уже столько попадало, да и Димке тоже.

– Что это ладно? – не унималась мать. – Нет, так нельзя! Я ему кто? Мать или не мать? Сказала, – стук по жестянке на подоконнике, – должен слушать! – и опять вопль: – Димка, паршивец, а ну иди домой, кому говорю!

«Ага, щас, пошел, – слезы кончились, и в глазах сверкнула злость. – Ждите – не дождетесь! И ночевать не приду, тут лучше спать буду!»

Димка заглянул за гараж. В узком проеме он запрятал кусок поролона и старый шерстяной платок, весь побитый молью, но теплый. Все это богатство было завернуто в кусок целлофана. А под свертком Димка схоронил спички и пару окурков, да еще свечной огарок. «Надо было хлеба прихватить со стола, – с досадой подумал Димка, ощущая в животе поскуливание, – а ладно, до утра дотяну, а там – в детсад, тетя Маша и хлеба даст, и каши».

Димка сглотнул, представляя, как он завтра набьет брюхо, но невеселые мысли отбили аппетит. Считанные деньки осталось ему ходить в детсад! Воспитательница Лариса Сергеевна так и сказала: «Летом чтоб вас тут не было! До школы отдыхайте дома, а мы новую группу набираем!» И что делать? Дома отдохнешь, как же!..

Димка тяжко вздохнул. Школа! Он мечтал, как первого сентября весь из себя такой нарядный и красивый, с новеньким ранцем за спиной, с цветочками для учительницы, да за руку с мамой пойдет в первый класс… В ранце чистенькие тетрадочки, карандаши цветные, краски и большой, толстый альбом для рисования! Как хотелось Димке иметь такой альбом!.. Уж он бы постарался, рисовал бы только на пятерки. Не то что Васька со второго этажа – намулюет… поди пойми что!

Димка любил рисовать. Альбома и красок у него отродясь не было, только в саду воспитательница давала по половинке листочка каждый день, и Димка рисовал, слюнявя короткие, крошащиеся карандаши, что прилагались к пол-листочку. Красиво получались у Димки, что кошка, что дерево! А какой красавицей он рисовал маму – в розовой кофточке с пышными сборками на груди, с кудрявыми волосами. И себя рядом обязательно большого и в красной рубашке. Нравились Димке яркие краски! Как-то бабушка, когда еще жива была, купила ему синие шорты и оранжевую финку в клеточку. Знатный был наряд! И сандалии новые, коричневые, и носочки белые… Димке снова захотелось плакать. Бабушка была доброй, и мама при ней не пила.

Стемнело, повеяло прохладой. Димка достал свою «постель», разложился. Устроился ближе к стене, закрыл глаза. Ни ветер, играющий в прятки под дырявым платком, ни камень под боком не мешали Димке, только вот уши его, как дежурные, ловили каждый звук, доносящийся из дома. Димка спал и видел красивые картины, которые он еще не нарисовал, а от них, как эхо от стен подвала, отражался то пьяный хохот матери, то матерная ругань дяди Паши, то возмущение соседей…

Свежесть утра все же пробрала до костей. Димка скрутился клубочком, как щенок, но это не помогло – зубы выстукивали марш, а все тело била дрожь. Димка встал, накинул платок на плечи и попрыгал на месте. В сад идти еще рано. Димка с тоской посмотрел на темные окна общаги. Домой пойти? Мать угомонилась еще ночью, дверь, небось, как всегда – нараспашку. «Не пойду!» – твердо решил Димка, и запрыгал шибче.

Когда из подъезда вышла тетя Саша – она работала в поликлинике, – Димка решил, что пора, и побежал в детсад. При виде сетчатого забора, увитого плетистыми розами, на сердце у Димки потеплело. Калитка оказалась распахнутой, а сторож дядя Вася уже мел дорожки пучком полыни, привязанной к толстой палке.

– Здрасьте, дядь Вась, тетя Маша пришла? – Димка подобрал скомканную бумажку и бросил ее в кучу мусора, что успел намести сторож, он же дворник по совместительству.

– А, это ты, Дмитрий, дома не ночевал? – прервав работу, дядя Вася со вздохом оглядел пацана: грязный, помятый, в волосах хоть гнездо вей…

Димка опустил глаза.

– Беги, пришла твоя тетя Маша, только что, – и метла дворника снова зашкрябала по дорожке.

Тетя Маша уже шумела кастрюлями в посудомоечной. Димка на цыпочках прошел по группе и заглянул внутрь. Нянечка, прижав к бокам две кастрюли и держа перед собой таз для хлеба, как раз выходила. От неожиданности она ахнула, выронив таз, который упал на порог и не сразу успокоился, перекатываясь с одного бока на другой.

– Димка, ты? Да чтоб тебя! Испугал как…

Тетя Маша присела на стульчик около раздаточного стола.

– Я нечаянно, – Димка насупился.

– Эхе-хе, – уняв сердцебиение, нянечка поставила кастрюли, опустила руки на колени, – опять?..

– Угу…

– Ох, бедолага… видела бы Клава… – тетя Маша смахнула слезу, вспоминая подругу, ушедшую так быстро. – Дим, ты это… раздевайся, я постираю, а сам давай в душ, пока Лариса Сергеевна не пришла, я тебе вещички дам – не новые, но чистые, трусы, майку, я давеча подобрала на площадке, – нянечка подмигнула, – думаю еще: «А пригодятся кому, возьму!».

– Не, теть Маш, а если кто из наших распознает? Засмеют…

– Не боись, не распознают, то из другой группы, да и временно, пока твои не просохнут.

Димка с такими аргументами согласился. Такой поворот не ущемлял его гордость. Он юркнул в душ, а нянька ушла на кухню за завтраком.

Вечером, как только всех детей разобрали, тетя Маша с Димкой отправились к нему в общагу. Весь день Димка чувствовал на себе особое внимание и Ларисы Сергеевны, и заведующей, которая в обед заглянула к ним в группу. А в сонный час Димке показалось, что бабушка гладит его по головке, приговаривая, как она обычно делала, что, мол, все будет хорошо. И Димка верил – так и будет! Хорошо!

На самом деле тетя Маша держала ответ за Димку сначала перед Ларисой Сергеевной, потом перед заведующей. Светка не оплатила за пребывание сына в детском саду, и потому Димку сняли с довольствия. Тетя Маша расплакалась, рассказывая, как нелегко живется мальчишке, и заведующая, пожалев его, дала сроку один день на уплату за сад, и тетя Маша обещала в тот же вечер приструнить непутевую мать и самолично взять у нее деньги. Понимала добрая женщина, что нет у Светки денег, пропила зарплату, а взаймы ей уже никто и давать не хочет, знают, что не вернет. Тетя Маша сама решила заплатить за последний месяц Димкиного благополучия, а вот приструнить Светку она все же пошла.

В общаге, как всегда в вечернее время, стоял шум и гам. Суетились на кухне хозяйки, мужики курили на лестничном пролете, дети гурьбой носились по длинному коридору. Димка шел хозяином. И ничего, что от сумки нянечки его перекосило в бок. Здоровался громко, подбородком тянулся к потолку. Тетя Маша шла за ним, заглядывая в открытые двери, отвечая на приветствия знакомых. Не доходя до своей комнаты, Димка остановился.

– Теть Маш, вы тут постойте, а я посмотрю, что там у них.

Он поставил сумку на пол и юркнул к двери. Припал глазом к замочной скважине. Тишина. Никого. То ли ушла мать, то ли еще не проснулась. На столе срач, пустые бутылки разбросаны по полу, словно с ними играли, как с кеглями. Заскрипела кровать. Ага! Дома! Димка толкнул дверь, просунул голову. Так и есть! Спят вместе с дядь Пашей. У матери подол задрался, поправить надо…

– Что там, Дим? – тетя Маша раскрыла дверь. – Господи… Светка, Светка, нет, так нельзя жить, ну нельзя…

Пока женщина качала головой, Димка влетел в комнату, натянул матери юбку на попу. Светка подняла голову, пригляделась, придерживая грязные волосы рукой.

– Димка, ты что ли?.. Где шлялся, засранец? Дай воды, пить охота…

Она спустила ноги с кровати, зевнула.

– Све-е-та! – тетя Маша едва не плакала.

Светка дернулась, испугавшись окрика. Ее ухажер продрал глаза, поднялся, поправляя трусы.